– Эксперимент 01628-А запущен, время девять тридцать пять. Направлено Лидеру лично. Статус: ликвидация.

Голос из-под шлема равнодушный, чёткий, он не заботился, слышу ли я, могу ли понять, о чём он.

«Сейчас моё желание исполнится».

– Давай, – я сказала это вслух, искренне веря, что прошу его поторопиться в своих мыслях, – скорее.

Шприц он воткнул в рану на темени. На этот раз боли не было вовсе. Сознание угасло. Я снова перестала чувствовать, слышать, видеть, перестала дышать. Я умерла.

Зенону выпало сортировать трупы. Могучие руки подгребали тела огромной лопатой, сгружали на тележку. В пару ему назначили Вита, они оба работали споро, не жаловался на жару и вонь. После им предстояло отделить мужчин от женщин. Мужские – в правый коллектор, женские – в левый. Говорить, что это трупы детей не разрешалось. Неопределённого человека легче пустить на обработку. Ребёнка – тяжело. Хорошо, что они с прошлого года изменили возрастной ценз. Зенон устал откидывать по сторонам детские тела. Подростков можно было принять за почти взрослых, если зажмуриться и заглушить бой сердца. Сегодняшняя Церемония принесла семьсот сорок три мёртвых тела из десяти колоний. Их свалили ненужной массой сразу у выхода из Распределительной. Выживших объединили нейронной цепью, подавляющей волю, и повели к взлётной площадке. Их ждал Ковчег. Взгляд Зенона зацепился за лысую девчонку с дырой во лбу, она лежала чуть поодаль от горы трупов. Голова в язвах, видимо, у неё нашли вшей. Дезинфекция избавлялась и от вшей, и о волос, и от обширных кусков кожи. Зарастёт. Затылок Зенона нестерпимо зачесался. Он вспомнил свою Церемонию. Широкий шрам тянулся от виска почти до макушки, разделяя косым пробором светлые волосы.

– Я сейчас, – бросил он Виту, – подтащу эту.

Подбородок и нос девчонки разбиты, кровь залила лицо, застыла ржавой коркой. Зенон подошёл к ней, взял за руку, подтянул к общей куче.

– Она странно пахнет, – Вит обошёл Зенона, втянул воздух, – совсем не землёй, не так, как другие, – он указал большим пальцем на гору трупов.

– Мы здесь все воняем, нюхач. Не выдумыва…

Пальцы мёртвой вздрогнули:

– О чёрт! – Зенон отскочил в сторону. Девочка застонала, поднесла ладони к глазам, она не могла разлепить веки, ресницы запеклись кровью.

– Воды, дайте кто-нибудь воды! Вит! – закричал Зенон. Парням выдавали одну флягу на двоих.

Вит застыл на месте, ухватившись за лопату.

Девчонка застонала громче, пытаясь сорвать корку с глаз. Её охватила паника.

– Дайте воды! – снова закричал Зенон. Фляжка прилетела в руки, он вылил половину на лаза и лоб девушки, поднёс к губам.

– Что, живая? – Вит отступал потихоньку. – Я же говорил, она не так пахнет. Не переводи на неё воду, всё равно помрёт. Можешь сразу кинуть в тележку, я как раз женские повезу.

– Катись давай!

Зенон оттолкнул руки девушки, она мешала сама себе:

– Убери! – он вновь умыл её. – Успокойся, – драгоценные капли упали на пол, ребята вокруг зашипели от возмущения. Они забыли о работе, подбирались ближе к ожившей покойнице.

– Брось, Зенон! Не возись с ней!

Девчонка открыла глаза. Зенон не понял, кто из парней первым бросился вызывать Стирателей. Они шли чёрной стеной.

– Как тебя зовут? – шепнул Зенон ей прямо в ухо.

– Яра…

– Мне очень жаль тебя, Яра. Лучше бы ты умерла.

Стиратели оттащили Зенона прочь. Яра хрипела.

– Тебе дадут доппаёк, – Вит хлопнул Зенона по плечу. – Поделишься?

– Забирай весь.

– Не принимай близко к сердцу. Мы здесь давно все мёртвые, она просто задержалась.

– Да… да… – Зенон подавил странное чувство, шевельнувшееся в груди. Он это уже видел – девчонку среди трупов и Вита, говорившего, что они все давно мертвы.

– Надо везти их на переработку, Зенон.

– Да.

Впервые в жизни размеренная работа лопатой принесла Зенону успокоение. Он ничего не сможет изменить.

Говорят, перед смертью мы видим свою жизнь, самые яркие моменты, видим друзей и родных. Нас накрывают эмоции, которым мы чаще поддавались. Счастье, любовь или уныние, гнев. Я увижу маму? Братьев? Папу? Хоть бы папу.

Из тьмы выглянула Хана. Ей десять, волосы коротко пострижены, торчат ёжиком, веснушки на вздёрнутом носу побледнели, брови нахмурены. Я рядом, прячусь за мамой, выглядываю одним глазом, чтобы не заметили. Тесно. Нас много, прижимаемся друг к другу. Братья наступают мне на ноги, шикают, хотя я и так молчу.

Первая Церемония, на которой я присутствовала – вот, что принесла мне смерть в качестве последнего сна. Церемония – слишком громкое слово. Оно подразумевает испытание, ритуал, следование традициям, красочность, пусть даже оттенки мрачные. Никакой красочности наша Церемония не дарила, поэтому и превратилась в час «Ц». Короткое обозначение страшного момента в жизни каждого ребёнка. «Ковчег украшает небо», – говорили взрослые. Тень, жуткая, многоугольная, скользила по уцелевшим крышам. За два года до Церемонии проходил предварительный отбор. Младшие дети прятались за матерей, перешагнувшие рубеж в 14 лет выстраивались в очередь, шли сдавать анализы. С поршня, выплёвывающего в вену тончайшую иглу, начиналось ожидание настоящей Церемонии. Я не знала, что за загадочный критерий определял, попадёшь ты на Ковчег или нет, я боялась вида крови, острых предметов. Ноги немели от запаха, исходившего от людей с небес. Он проникал в нос холодом, разливался в кровь горькой волной. Я часто моргала, чтобы видеть как можно меньше. Проходило два года, распределители возвращались за нужными детьми.

Та Церемония забрала брата Ханы.

– В следующем году попробуем тебя, Макс, – прошептала мама, пытаясь оторвать меня от юбки.

– Я точно пройду отбор, не то что Том, – заявил Макс и ударил себя в грудь. Он мнил себя во всём лучше брата, выше, сильнее, быстрее. Том был старше, но худой и болезненный.

– Ничего подобного, – зашипел Марк, – это буду я!

– Куда тебе, малявка, не дорос. Я пройду отбор и буду идти там, такой же гордый, как Филипп.

Филипп, и правда, выглядел большим зазнайкой, чем обычно. Он шёл вместе с другими отобранными детьми, высоко подняв голову. Хана, бледная и злая, вырвалась из объятий матери, побежала за ним.

– Ой мамочка, – пискнула я, – они её не накажут?

– На Ковчеге детей не обижают, – мама не наклонилась, не успокоила меня, – Дети – высшая ценность. Инвестиция в будущее.

– Что такое инвестиция, ма?

Мама раздражённо одёрнула юбку. Ответил Макс:

– Это деньги, дурочка.

Его ответ мне не помог. Что такое деньги я тоже не знала.

– Я не дурочка. Дурочка – Магда…

– Ты далеко от неё не ушла.

– На деньги можно купить продукты. Раньше их давали за ребёнка, который прошёл Церемонию. Сейчас – сразу продукты.

Том умел объяснять. А ещё от него всегда исходило тепло. Он поднял меня на плечи, чтобы я могла разглядеть происходящее.

Хана догнала брата.

– Я пойду с тобой, – кричала она, – мама говорит, нельзя. Но ты ведь мне разрешаешь!

Филипп оттолкнул её.

– Ты ещё маленькая, Хана.

Хана не отстала. Она действительно выглядела младше своих лет, испуганная и решительная одновременно. Путалась под ногами, мешала шеренге.

– Увести ребёнка! – рявкнули люди Ковчега.

Мать подлетела к Хане, подхватила, Хана дёргала ногами, кусалась.

– Тебе исполнится шестнадцать, ты попадёшь на Ковчег, и там тебя встретит Филипп, – мама Ханы говорила быстро и громко, старалась заглушить протесты дочери. – Вы обязательно увидитесь.

Филипп вышел из строя посмотреть на маму и сестру. Он улыбался немного пришибленно, помахал Хане:

– Я буду тебя ждать!

Распределители затолкали его обратно в строй, тяжёлые двери закрылись за ними.