Пойми живой язык природы
И скажешь ты: прекрасен мир!
Оптимистически-философское чувство близко к религиозному экстазу и незаметно переходит в последний. Философская дума поэта граничит с его молитвою – пантеистического склада, как у большинства истинных лириков. Пантеистическое чувство Никитина непосредственно и наивно, как у ребенка; недаром он в грациозной идиллии «Лесник и его внук» (1854) с большим сочувствием описывает пантеизм мечтательного ребенка, возбужденно повествующего деду:
Вдруг зашумели березы, орешник, и лепет, и говор
По лесу всюду пошел, словно гости пришли на беседу…
При этом мягко и ласково звучит рационалистическое возражение деда:
Ох ты, кудрявый шалун, наяву начинаешь ты грезить!
Ветер в лесу зашумел – у него это чудо большое!..
Вообще, Никитин довольно редко возносится в высоты мистического экстаза. Его философские думы чаще всего ограничиваются областью морали. Мораль эта носит ярко выраженный стоический характер. В стихотворении «Н. Д.» (1849) он проповедует культ страдания, очищающего сердце человеческое:
И если бы от самой колыбели
Страдание досталося тебе,
Как человек, своей высокой цели
Не забывай в мучительной борьбе.
Стоицизм у Никитина берет верх над унынием. Никитин не умеет плакать в минуты тоски: он сердится. Любопытно сравнить элегический «Дуб» Мерзлякова («Среди долины ровныя») и байронический «Дуб» Никитина (1850); финальный куплет этого стихотворения гласит:
Не знает он свежей прохлады,
Не видит небесной росы
И только – последней отрады –
Губительной жаждет грозы!
В стоическом стихотворении «Тайное горе» (1850) скрытный поэт воспевает «молчаливое горе» и «гордое горе»:
Участье – жалкая отрада.
К чему колени преклонять?
Свободным легче умирать.
Легче ли жить, будучи «свободным индивидуалистом», – в это наш русский стоик не вникает: он боится смерти. Одно из предсмертных, очень известное стихотворение Никитина «Вырыта заступом яма глубокая» (1860) – могучий, заключительный аккорд, достойный всей стоической морально-философской лирики поэта. Как герой стихотворения «Портной», поэт роет себе могилу еще заживо, но только в воображении, и в последний раз прощается с природой и любимыми своими птицами:
Гостья погоста, певунья залетная,
В воздухе синем на воле купается,
Звонкая песнь серебром рассыпается.
К людям же обращается с гордыми и отчасти брезгливыми словами:
Тише! О жизни покончен вопрос!
Больше не нужно ни песен, ни слез!
Причем в этих же словах слышатся и моральная строгость к самому себе (не нужно «песен»), и великое благоговение к божественной силе рока, ставящей пределы человеческому существованию…
Если никитинская лирика созерцаний природных и морально-философских дум и грез высокохудожественна и прекрасна, то чисто любовная лирика Никитина слаба и малоинтересна. Поэт слишком много рассуждает и слишком мало чувствует наедине с женщиной. В стихотворении «Не повторяй холодной укоризны» (1853) он представляет любовь с одной социальной ее стороны и жалуется… на свою бедность. Никитину свойственен своеобразный тон любовной лирики: вздохи бобыля по невозможному для него семейному счастью. В стихотворении «У него нет думы» (1856) он рисует себе картину счастья семьянина:
Сядет он усталый
С милою женою,
Отдохнет в беседе
Сердцем и душою.
На дворе невзгода,
Свечка нагорает…
На полу малютка
Весело играет.
И мрачно думает про свою бобыльскую долю:
Облаку да ветру
Горе перескажешь
И с подушкой думать
С вечера приляжешь.
Отчасти в неуспехах своей сердечной жизни виноват сам поэт; он сознается в своей эгоистической скрытности (в стихотворении «День и ночь с тобою жду встречи», 1856):
Такова моя отрада;
Так свой век я коротаю:
Тяжело ль – молчать мне надо,
Полюблю ль – любовь скрываю.
Гражданская лирика Никитина затрагивает темы политического и общественно-культурного значения. Никитин – патриот. Его прославило стихотворение «Русь» (1851), в котором он восхищается не только своей родиной, но и отечеством во всей совокупности и целостности его природных и исторических судеб. Он в восторге от разнообразия климатических условий. Несмотря на наивность отдельных публицистических идей, все стихотворение свидетельствует об искреннем и сильном патриотическом чувстве поэта. Никитин любит крепко централизованную Россию; его идеал «империалистический», не без примеси «уваровщины» (самодержавие как абсолютизм; православие как монопольно-государственная религия; народность в смысле послушания полицейскому режиму). Никитин ясно видел связь великой внутренней политической разрухи после севастопольского разгрома с крепостным правом и относился к последнему с брезгливым отвращением, которое чувствуется, например, в стихотворении «Староста» (1856). Гроза крестьян – староста на барщине – обрисован Никитиным резкими и мерзкими штрихами. Не забыты и гаремные повадки старосты (по примеру помещиков), и наказание им чернобровой непокорной бабы. Заключение самое благополучное… для помещика. Недовольство аграрным бесправием чувствуется и в стихотворении «Соха» (1857), особенно в заключительных строках:
На меже трава зеленая,
Полынь дикая качается;
Не твоя ли доля горькая
В ее соке отзывается?
Уж и кем же ты придумана,
К делу навеки приставлена?
Кормишь малого и старого,
Сиротой сама оставлена.
Из всех явлений русской социальной неурядицы всего больнее для Никитина бедность, да притом честная, выбивающаяся из сил работою бедность; он воспел трудовую бедность в стихотворении «Уличная встреча» (1855) – в образе золотошвейки Аринушки, про которую рассказывает ее мать:
Работала, работала
Да лишилась глаз.
Связала мои рученьки:
Ведь чахнет от тоски;
Слепа, а вяжет кое-как
Носчишки да чулки.
Чужого калача не съест,
А если и возьмет
Кусок какой от голода,
Все сердце надорвет.
И ест, и плачет, глупая,
Журишь – ответа нет…
Вот каково при бедности
С детьми-то жить, мой свет!