Но не было у него и полного доверия к руководящему голосу сердца; и чувства ненадежны – они обманчивы, они проходят. И поэт слагает знаменитый, благодаря музыке Глинки, романс: «Не искушай меня без нужды возвратом нежности твоей: разочарованному чужды все обольщенья прежних дней». И в другом стихотворении, «Мы пьем в любви отраву сладкую, но все отраву пьем мы в ней», он называл себя «певцом веселья и красы», славил дружбу и вино, советовал: «Наслаждайтесь, все проходит», вдаваясь в тон легкого эпикурейства, а затем преобладающим мотивом в его поэзии являются тоска и разочарованность, несомненные нотки пессимизма. В послании к жене он называет себя «дитя страсти и сомнения», указывая, что она в нем полюбила «таинство печали». В третьем послании к Дельвигу он говорит о «недуге бытия», называет смерть отрадой и потом слагает стихотворение в прославление смерти: «О дочь верховного эфира, о светозарная краса! В твоей руке олива мира, а не губящая коса». Он и скептик, «умом оспаривавший сердечные мечты», и романтик (в грезах о прошлом), и верующий человек, перед которым мелькают видения «лучшего края и лучшего мира». «В смиренье сердца надо верить» (отрывок «Он и Она»).

Баратынский является безусловным мастером формы, и, как заметил о нем Пушкин, «он у нас оригинален, ибо мыслит».

Его главное духовное наследство заключается в лирических произведениях. Из эпических была упомянута его поэма «Бал».

Раньше им написаны «Пиры», «Эда», перевод из Вольтера «Тлема и Макар». Потом, на античный мотив, «Переселенье душ» и современная повесть в стихах «Цыганка» (первоначально «Наложница»).

Поэма «Эда» – отголосок пребывания в Финляндии. Незатейливая тема любви гусара к молодой финской девушке, дочери хозяина, у которого гусар квартировал; короткое счастье влюбленных, затем отъезд гусара и смерть покинутой девушки. Изложено все очень просто, любовные инстинкты пробуждаются непосредственно: «Простила нежная любовь любви коварной и нещадной», и девушка следует за соблазнителем, как «покорная лань». Он уехал. «Зашумели, завыли зимние метели», и доверчивая девочка одна со своим горем; вскоре она нашла успокоение в могиле: «Кругом все пусто, все молчит; порою только ветер свищет и можжевельник шевелит».

Поэма «Цыганка» вышла вторым изданием в 1842 году с предисловием, в котором автор оправдывается от упрека в «безнравственности». Нам теперь представляется историческим курьезом, что мог возникнуть вопрос о безнравственности по поводу этого произведения; Баратынский сумел ответить на него с большим достоинством и в свое время, что «в книге безнравственна только ложь, вредна только односторонность». Некто Елецкий, живущий с цыганкой Сарой, увлекается и увлекает светскую молодую девушку Веру. Боясь отказа ее опекуна-дяди, он соблазняет ее и обещает приехать в тот же вечер, чтобы тайно обвенчаться. Но Сара, приревновав Елецкого, дает ему зелье, чтобы вернуть его любовь, и нечаянно отравляет; Вера уезжает за границу; Сара, вернувшись в свой табор, сходит с ума. Поучения мы, конечно, отсюда никакого не выведем, но этюд страсти выполнен довольно умело. Другая повесть Баратынского в прозе «Перстень» не выдается какими-либо достоинствами, кроме качества языка.

При первом своем выступлении Баратынский встретил сочувствие, которое, однако, не перешло в шумную славу. Его высоко оценил А. С. Пушкин, оценил по ярко осознанной индивидуальности, по вечности некоторых тем, затронутых в его поэзии, по уменью самостоятельно мыслить, по некоторым начинаниям и по чеканке стиха – сильного, меткого, образно-выразительного. Е. А. Баратынский чувствовал и умел выражать свои мысли как настоящий поэт, поэтому с полным правом мог сказать:

Аполлон Николаевич Майков принадлежит к тем русским поэтам, творчество которых вошло уже в плоть и кровь общества, стало неотделимою частью нашей наследственной психологии. Часто мы даже сами не подозреваем, что имеем дело с идеями, чувствами, навеянными поэзией Майкова. И этот процесс полубессознательного впитывания его поэзии продолжается и сейчас: романсы, исполняемые в концертах на слова Майкова, стихи его в хрестоматиях, эпиграфы и цитаты из его стихов совершают свой круговорот в жилах общества, часто без упоминания имени их творца.

Майков может быть назван баловнем судьбы. Происходя из древнейшего дворянского рода, он с детства рос в среде талантов, искусства и красоты. Отец его был одаренным художником, мать – литературно образованной женщиной. Учителем Майкова в русской словесности был И. А. Гончаров. В доме Майковых собирались лучшие художники и литераторы того времени. В такой-то эстетической теплице, как бы в ярком оазисе посреди мрачной пустыни тогдашней крепостной России, рано и безмятежно распустился этот душистый цветок поэзии.

А. Н. Майков стал писать стихи с пятнадцати лет, и без всякого преувеличения можно сказать, что первые его стихотворения уже ничем не уступают в изяществе формы и силе выражения его лучшим, поздним вещам. Эта же ровная поэтическая сила сохранялась в нем в шестьдесят лет, почти вплоть до смерти. В первый период своего творчества, примерно до 1843 года (до возвращения из Италии), Майков выступает перед нами чистой воды «антологистом», поклонником-певцом древней греко-римской культуры. Таким он и доселе сохраняется в представлении многих, несмотря на то что в последующей своей литературной деятельности круто изменил свое отношение к классической древности. Но тогда, в начале сороковых годов, все поэтические настроения Майкова имеют одну общую исходную точку: восторг перед античностью. Это до того верно, что даже в чисто русской, северной картине «Зимнее утро» он явно сбивается на Овидия, почему и русским крестьянам дает название зверолова и рыбака, а не просто мужика. Об этом говорят и названия всех его стихотворений того времени: «Вакханка», «Плющ», «Приапу», «Горный ключ», «Горы» и т. п. Интересно отметить, что, воспевая в 1841 году горы в великолепном стихотворении, замечательно схватывающем дико нестройную физиономию огромных гранитных хребтов, Майков еще ни разу в жизни не бывал в горах! Это и показывает, что в те годы талант его питался не столько непосредственным вдохновением жизни и природы, сколько глубоким эстетическим проникновением в чужие создания – других людей, умерших народов. Но и самостоятельность Майкова как поэта сказалась в этот период именно предпочтением к классическому – после того как предшествующие поэты уже заложили фундамент народно-реального искусства. Эта видимая аберрация (уклонение от чего-либо) от господствующего течения коренилась как в основательном классическом образовании Майкова по подлинникам, так, без сомнения, и в том факте, что он готовился сперва к поприщу живописца, а не поэта и обнаружил в данном большие способности. В живописи же тогда еще безраздельно царствовала древность (вспомним К. Брюллова и его сюжеты).