— Это ничего не значит, — решительно ответила Ава. — Подумаешь, какое-то личное дворянство!

Допивая сладкий и мутный кофе, Эндрю намекнул, что им пора уходить, потому что в восемь утра он должен быть на студии. Ава отнеслась к этому спокойно. Особенно после обещания сводить ее на новый документальный фильм о викторианском спиритуализме. Эндрю оплатил счет, а официант помог Аве надеть пальто. Когда она отвлеклась, Латам незаметно открыл ее сумочку и украл мобильник, который позже раздавил колесами машины.

Провожая Аву на платформу, к которой должен был подойти поезд до Аксбриджа, Эндрю внимательно следил за выражением ее лица. Он мало что знал о метиловом спирте и понятия не имел, когда тот начинает действовать. Ему повезло: она пережила обед и не упала лицом в «фета саганаки». С другой стороны, за прошедшее время яд мог выдохнуться. В таком случае завтра она проснется с небольшой головной болью, и все придется начинать сначала.

Но счастье было на его стороне. На вторую попытку Эндрю уже не хватило бы. Счет можно было пополнить еще, но он решил уйти. Нет, удрать. Так быстро и далеко, словно за ним гонятся черти.

Полисмены вернулись. Первым вошел главный инспектор. Едва Эндрю увидел его лицо, как понял: что-то случилось. Что-то плохое. Он встал и отодвинул стул, ножки которого неприятно скрипнули о цементный пол.

Барнеби стоял у окна своего кабинета и следил за тем, как садилось солнце. После самого длинного дня в году прошло восемь недель; теперь вечер наступал заметно раньше.

Сержант Трой надел пиджак и проверил часы. Потом посмотрел на шефа, хотел сказать что-нибудь веселое, но передумал.

Выражение лица Барнеби всегда было трудно понять, но сегодня оно напоминало мину игрока в покер. Такая загадочность могла бы показаться пугающей, если бы Трой чувствовал за собой какую-нибудь вину. Впрочем, ошибиться ничего не стоило. Трой вспомнил, как однажды поздно вечером шеф с тем же загадочным выражением сидел в своем кожаном вращающемся кресле и крепко спал.

Впрочем, сейчас он, скорее всего, был выжат досуха. Устал даже Трой, а ведь он был на двадцать лет моложе главного инспектора. Барнеби был старым, покрытым шрамами боевым конем. По сравнению с ним сержант чувствовал себя гарцующим молодым жеребцом без единой отметины на гладкой шкуре.

Вторая половина допроса прошла почти впустую. После перерыва, во время которого они устало съели то, что еще оставалось в буфете (тепловатое азу, вкусом напоминавшее тряпку, и зеленое виноградное желе), Барнеби и Трой вернулись в комнату для допросов и обнаружили, что Латам в конце концов решил воспользоваться помощью адвоката.

Конечно, после этого возникла задержка, но требование Латама порадовало главного инспектора. Это означало, что Латам побаивался вопросов об Аве Гаррет и был не так уверен в себе, как раньше. Но его образ действий изменился не сильно. Если не считать нескольких реплик, адресованных адвокату, Латам предпочитал молчать.

Видя, что на его вопросы не отвечают, Барнеби решил сменить тактику. Он начал описывать мотивы и способ убийства Денниса Бринкли так, как их себе представлял, и следить за реакцией подозреваемого.

Но мало чего достиг. Этот человек слегка улыбался, иногда хмурился и качал головой. Ничто не могло его удивить. И все же однажды неконтролируемая реакция вырвалась наружу. Это случилось, когда Барнеби во второй раз за день упомянул странную сцену в кабинете Лео Форчуна.

— Что расстроило вас, мистер Латам? Почему вы так поспешно покинули здание?

Латам пожал плечами.

— Сказать вам, что я думаю?

Латам сделал один из тех огорченных жестов, с которыми неумелому продавцу возвращают никуда не годный товар.

— Я думаю, вас огорчило то, что Бринкли опознал в женщине, вошедшей в контору вечером накануне его смерти, Полли Лоусон.

Тут Латам сильно побледнел. По его лбу потекли капли пота, на рубашке под мышками появились полукруглые темные пятна.

— А не вашу сообщницу, как вы думали раньше.

Латам достал носовой платок и вытер лицо.

— Может быть, вам будет интересно услышать, что Ава Гаррет узнала подробности смерти Денниса Бринкли не в результате сверхъестественного прозрения, а потому, что ей рассказал это человек, видевший место преступления.

Латам стал белым как бумага и слегка закачался, словно его толкнули. Его адвокат насторожился и попросил принести воды.

— Что вы теперь чувствуете, — продолжал гнуть свою линию Барнеби, — поняв, что напрасно убили двух человек?

Протесты адвоката прервал полисмен в форме, доставивший сообщение. Трой попросил его принести стакан воды, а Барнеби, прочитав записку, жестом велел сержанту выключить диктофон.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, мистер Латам. — Он использовал эту фразу машинально, как делал тысячи раз за последние тридцать лет; таковы были издержки его профессии. За этими словами неизбежно следовали скорбь и отчаяние. Иногда страх. Часто гнев. Но то, что их можно было использовать как орудие пытки, оказалось ему в новинку. Когда инспектор продолжил, в его голосе не было ни тени сочувствия. — Нам только что сообщили из больницы Грейт-Миссендена, что ваша жена скончалась.

На этом Барнеби не остановился. Он описал обстоятельства смерти Джильды, пересказал свою беседу с ее поверенным и объяснил Латаму, считавшему себя единственным наследником жены, что теперь его место заняла Лига охраны кошек. Состояние здоровья Джильды было таким, что ей грозила неминуемая смерть. Учитывая обстоятельства, при которых он ушел из дома, ни один суд на свете не примет решение о выплате ему компенсации.

Когда главный инспектор закончил свою речь, Эндрю изменился до неузнаваемости. Позже Трой вспоминал, что ему показалось, будто из Латама выкачали всю кровь. Кровь, но не желчь. Через несколько секунд изо рта Эндрю неожиданно вырвалась струя желтой жидкости, описала дугу и залила диктофон…

— Сэр, — сказал сержант, заставив Барнеби вернуться к реальности, — как вы думаете, нам понадобятся свидетельства того, что случилось в Нортуик-парке?

Барнеби в этом не сомневался.

— Фотографии их обоих расклеены повсюду. А также описание его машины. Где бы Латам ни подхватил ее, его желтый «пунто» должны были запомнить.

— Ничего удивительно, что он так запаниковал, когда его отправили в камеру.

— Да, теперь он — человек конченый. Стоит чуть нажать, и он не выдержит. Но у него была сообщница. Если мы пообещаем Латаму скостить срок, он наверняка ее выдаст.

Сержант Трой, застегивавший пиджак, расстегнул его и застегнул снова. Осмотрел полы рубашки, вытер носки туфель о брюки и начал причесываться.

Барнеби засмеялся:

— Она везет тебя домой, чтобы познакомить с матерью?

— Прошу вас, ни слова о матерях. Это напоминает мне миссис Спроут. — Трой презрительно фыркнул, прикрывшись полой пиджака.

— Больше так не делай. Ты похож на обезьяну в зоопарке.

Но Трой уже ушел, даже не пожелав шефу спокойной ночи.

Барнеби вернулся к окну и снова стал рассматривать небо, темневшее к концу дня. Конец дня… Красота этого меланхолического выражения все еще покоряла его, хотя само выражение давно стало таким общим местом, что некий журналист «Уорлд-эт-Уан» недавно заменил его аббревиатурой «к. д.».

Барнеби не признавался в этом, но в последнее время он все чаще думал о приближавшейся отставке. Главный инспектор воспользовался первой же возможностью сделать это без уменьшения пенсии. Можно было прослужить еще лет пять, но когда он поделился этой мыслью с Джойс, она очень расстроилась. А Калли горячо поддержала мать. Барнеби понимал их. Любящие люди имеют на тебя права.

Хотя до ухода на пенсию оставалось еще полгода, его уже спрашивали, что он будет делать. Барнеби не знал, что отвечать. Хотелось ответить «ничего», но он понимал, что это прозвучит странно. Все знали историю о людях, которые пробовали не делать ничего. Физически здоровые и материально обеспеченные, психологически они превращались в мертвецов и месяцев через шесть обычно отправлялись на тот свет. В их кругах был распространен эвфемизм «выращивать маргаритки».