Конечно, долго выдерживать вечное превосходство моей матери было невозможно. Со временем некоторые подружки отпадали, появлялись новые, а мама больше не сдерживала себя в присутствии меня и отца. Мол, это изначально был не ее уровень, она просто снизошла до этих женщин, сжалилась над ними, хотела помочь, но, увы, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Я слушала эти истории снова и снова, кивала и соглашалась, но с годами это стало меня раздражать.

Однажды после очередной такой истории я, не без удовольствия, представила, как где-то сейчас в своей квартире сидит бывшая мамина подружка Галя в платье, которое ей совершенно не к лицу, ест огромный кусок торта, за который мама, конечно же, ее бы отругала – «Галя, ты держи себя в руках, пожалуйста!» – и думает: «Господи, как же хорошо!»

Господи, как же хорошо! Я так увлеклась этой фантазией, что рассмеялась тогда вслух и тут же осеклась от маминого недоумевающего взгляда: «Я что-то смешное сейчас говорю? тебе смешно, Александра? у тебя есть свое мнение на этот счет? может, поделишься?» Мне была дорога моя жизнь и нос – конечно же, ничем таким я не поделилась.

Наверное, я сама не понимала тогда, как моя мать, вся моя жизнь с ней и даже ее уход влияют на только-только зарождавшуюся между мной и Тиной дружбу. Я чувствовала в тот вечер в баре, что мы как будто были втроем: я, Тина и моя мать. Только Тина об этом еще не догадывалась. Как и я не догадывалась, что на самом деле нас было четверо. Что Тине, как и мне, тоже кто-то нашептывает на ухо то, что заставляло ее сомневаться в том, что она очаровательна и безупречна.

Тогда я еще не понимала, что мы никогда не остаемся ни с кем наедине. Мы ложимся в постель с другим человеком и не думаем, что сейчас тут, с нами, лежит не только его бывший партнер и наш бывший партнер (хорошо, если один, а не все сразу), но порой и наши родители. Мне еще некого было класть в свою постель – ни бывших, ни нынешних, – только тепло от отцовского коньяка я ревниво хранила в себе. Но в этот вечер я уже была не одна. Мама ушла, но, покинув нас, оставила себя. Так тоже бывает.

Прощаясь, Тина вдруг спохватилась, торопливо полезла в сумку и достала маленькую коробочку. Она протянула ее мне, улыбаясь:

– С прошедшим днем рождения!

Я тут же открыла коробочку – в ней была нежная подвеска с именем Alex. Где она ее нашла так быстро? Я испытала огромное чувство благодарности и тут же вспомнила, что дома меня до сих пор ждал нераскрытый прощальный подарок матери.

Вечером я достала ту коробку из шкафа и, так и не раскрыв ее, засунула в один из мусорных пакетов в прихожей. Наутро пришла домработница и, не задавая лишних вопросов, вынесла все мешки к мусорным бакам. В доме стало чуть легче дышать.

Мы с Тиной общались каждый день. Она много работала и, похоже, хорошо зарабатывала: отлично одевалась и имела свою машину. Поскольку ее бойфренд жил в другом городе, вечерами она, как правило, была свободна. У меня, девочки из обеспеченной семьи, также было полно денег на карманные расходы, гораздо больше, чем мне было нужно. Вот только особых расходов до встречи с Тиной у меня не было. С ней же мы постоянно ходили в кино, сидели в барах и кофейнях, иногда ездили за город. Ничего особенного, но все это время, которое мы проводили вместе, я была совершенно счастлива. Мне нравилось все: ходить по новым местам, где она всех знала и сразу давала понять, что пришла со мной, она не оставляла меня одну ни на секунду; обсуждать просмотренные фильмы, покупать одежду, рассматривать ее эскизы; разрабатывать, пока еще совсем робко и неуверенно, совместные планы. За каждую фразу, которая начиналась со слов «кстати, может, съездим как-нибудь…», я была готова ее расцеловать. Когда она спрашивала меня, есть ли у меня планы на выходные, я еле сдерживалась, чтобы не сказать, что у меня вообще нет никаких планов и желаний, кроме как проводить все мое время с ней. В один из дней я так прямо ей и сказала. Смеясь, чтобы в случае чего обернуть свое признание в шутку, но она состроила смешное и очень довольное лицо: «У меня тоже!»

Однажды, где-то через месяц после знакомства, мы ехали в ее машине. Она за рулем, внимательная, сосредоточенная, везла меня в университет. Это был первый день моей учебы. Я лениво крутила ручки радио, как вдруг она сказала, все так же внимательно глядя перед собой на дорогу:

– Знаешь, вчера я говорила с Олегом и сказала ему, что, кажется, в моей жизни появился человек, который очень важен для меня. Это ты.

У меня пересохло во рту.

– А он что сказал? – спросила я. Хотя мнение человека, существующего лишь в рассказах Тины, меня совершенно не волновало.

– Он сказал, что уже заметил это. Ведь я с тобой почти не расстаюсь.

– А почему ты проводишь со мной столько времени? – осмелела я.

– Потому что ты очень важна для меня, Алекс. Так уж вышло. Мне кажется, мы можем стать очень хорошими подругами. А ты как думаешь?

А я думала, что я сейчас самый счастливый человек.

Началась учеба. Совмещать первый курс и активную личную жизнь, даже если под ней подразумевалось иметь всего лишь одну (зато какую!) подругу, оказалось делом непростым. Каждый день я с трудом шла в университет и с нетерпением ждала окончания занятий. После них я возвращалась домой, готовила себе и отцу обед, быстро просматривала домашние задания и, сделав только самое важное, переодевалась и уходила до позднего вечера. Отец не спрашивал меня, куда и с кем я хожу. И не то чтобы ему было все равно, нет. Я и сейчас знаю, что он всегда любил меня. Просто совершенно не знал, что со мной делать. А еще он чувствовал себя виноватым.

Я пыталась понять, зачем мои родители поженились. И как-то раз услышала от мамы – она рассказала это своей очередной подружке после энного бокала вина, – что за моего отца, давнего ее поклонника, она вышла замуж назло бывшему возлюбленному. «Что ж, – думала я, – и такое случается. Но если это и правда был брак из мести, то почему они не расстались уже через год?»

Я появилась спустя три года после свадьбы – у них было полно времени узнать друг друга и понять, хотят ли они быть вместе. Может, мама все же влюбилась в отца? Разглядела его доброту, его готовность заботиться о ней? Но ведь сколько я себя помнила, я ни разу не видела, чтобы мама клала папе голову на плечо или целовала на прощание. Никаких нежных взглядов и поглаживаний рук, никаких «я люблю тебя», совместных прогулок – вообще ничего. Она уделяла ему внимания едва ли больше, чем мне. Весь наш ежедневный быт был устроен так, чтобы было удобно маме. Мы с отцом лишь должны были подчиняться и подстраиваться под ее настроение и желания.

Каждое лето мы ездили втроем в тщательно спланированный отпуск, в котором не было места спонтанности или ребячеству. Каждый день нашей поездки был расписан по часам, если не по минутам, мамой, а мы с папой следовали этому плану. Она никогда не спрашивала нас, чего хотим мы. А нам не приходило в голову, что можно жить по-другому. Маме ведь всегда было виднее. Став старше, я все чаще задавала себе вопросы, потому что не могла задать их отцу: счастлив ли он? какие вообще он переживает эмоции? В том, что мама не испытывает ничего, кроме злобы, я уже к тому времени убедилась.

Когда я была совсем маленькой, он часто играл со мной, смеялся, дурачился, пока мама не видит. Мы тайком от нее ели мороженое или кормили в парке голубей и собак, но с возрастом он словно тоже заболел этой ее апатией. Научился жить, разговаривать, дышать, как она: без суеты, без лишних слов и телодвижений, без эмоций. Но когда она ушла, я впервые увидела, что он плачет. Значит, ему было больно. То есть все эти годы он чувствовал почти то же, что и я: его не любят. Почему же он раньше не ушел? Ладно я, я – ребенок, ее дочь, у меня не было альтернативы – пойти и найти себе другую мать. Но что мешало ему? Из какой такой огромной любви к этой единственной в его жизни женщине он соглашался на безмолвное, незаметное, призрачное существование подле нее? Зачем это ему было нужно? Был ли он вообще когда-нибудь счастлив, кроме как на тех фотоснимках, где держит меня на руках и, глядя на меня, улыбается?