Императрица почти не выходила из своей каюты. Регис помогал ей справиться с мучительными приступами морской болезни, терзавшей ее с самого первого дня, но даже несмотря на то, что снадобья его приносили облегчение, Рия выглядела отстраненной и грустной, словно плыла не на свадьбу единственного сына, а на его тризну. Лекарь не пытался заговорить с Императрицей, а она не спешила посвящать его в свои тяжелые мысли, хотя они были понятны и без того. Рия не могла отделаться от ощущения, что Фергуса приносили в жертву Империи, как когда-то — ее саму, но спорить с решением супруга не решалась. Это был один из тех вопросов, в котором ей не помогли бы ни уговоры, ни ласковый шантаж, ни слезы — Фергус должен был жениться уже не во имя процветания Империи — а во имя ее спасения.
Сам Император, вернувший после последней процедуры бодрость и свежесть, казалось, совсем не отдыхал. Целые дни он проводил в кают-компании над картами, за разговорами с сопровождавшими его военачальниками или чтением старинных трактатов, будто надеялся в древней мудрости почерпнуть решение для грозящих Империи проблем. По вечерам Эмгыр поднимался на палубу, прохаживался по ней, казалось, бесцельно, но Регис чувствовал, что Император, тоже оторванный от привычного мира, отрезанный от него, без возможности слать письма и получать донесения, без остатка отдавался собственным размышлениям, о природе которых несложно было догадаться. Мыслями правитель был уже посреди новых сражений, и пока супруга его ехала на похороны сына, Эмгыр пересекал море, чтобы проводить Фергуса на войну. Принцу предстояло командовать войсками, и уверенность Императора в том, что он был готов к этому, меркла на фоне страха отца о том, что для битв Фергус был еще слишком юн.
Они проходили над Седниной бездной глубокой ночью, когда на всем корабле бодрствовать остались только стражи на посту, рулевой — и Эмгыр. Регис нашел его у носа судна — Император стоял, подставив лицо холодному ветру, сжав пальцы на борту, и вглядывался в колышущуюся темноту воды под ними.
В иных обстоятельствах, лекарь ни за что не стал бы нарушать его уединения — но сейчас каким-то непонятным внутренним чувством Регис ощутил, что правитель тяготится одиночеством, столкнувшись с призраком прошлого, против которого не мог бы помочь даже самый верный ведьмачий меч. Лекарь неслышно приблизился и встал за плечом правителя — Эмгыр не вздрогнул. Со дня парада он не задал ни единого вопроса, но в его присутствии теперь всегда был настороже. Регис сам от себя не ожидал, что эта потеря доверия так глубоко заденет его. Император не был ему ни другом, ни соратником — он был подопытным, любопытным научным материалом для исследования, и между ними никогда не существовало ни откровенности, ни пустых приятельских жестов. Они использовали друг друга, и были довольны этим симбиозом. Но сейчас Регис ощущал странную необъяснимую потерю, будто лишился не чего-то важного — а самой возможности это получить.
— Ваш друг разговаривает с Литой каждый вечер, — вдруг ровно произнес Эмгыр, не сводя глаз с темной водной глади, — никто, кроме нее, его не видит, но, когда он приходит, даже стражи боятся стоять у ее дверей. Он могущественное существо.
Регис тонко улыбнулся — Император сказал «он», а не «вы», словно позабыл или не хотел вспоминать, что и лекарь признался в своей нечеловеческой природе.
— Одно из самых могущественных, что мне известны, — подтвердил он сдержанно. В подробности они с Детлаффом вдаваться все же не спешили.
— Почему он служит Лите? — напрямую спросил Император и повернулся к лекарю. В его понимании реальности не существовало таких понятий, как дружба и привязанность, и Регис был явно не тем, кто должен был разъяснять Эмгыру, что это такое. Тем более, что он и сам не очень-то верил, что Детлаффа удерживала рядом с принцессой одна лишь сила симпатии. Слишком пугающей была сцена в чайной комнате Литы, когда она повелела Детлаффу появиться — а тот, явно не желая этого делать, вынужден был подчиниться. Их что-то связывало, что-то темное и непостижимое, и Регис не знал, как ответить на вопрос обеспокоенного отца.
— Я не знаю, — признался он, и брови Императора едва заметно приподнялись — он не ожидал такой откровенности. Человек, привыкший ко лжи, надеялся, что Регис попытается успокоить его, но тот никогда не врал Императору прямо в глаза. Лишь немного недоговаривал от случая к случаю.
— Вы доверяете ему? — на этот раз правитель смотрел пристальней, выискивая в лице Региса признаки непрозвучайвшей лжи.
— Больше, чем себе, — ответил лекарь, и это была чистая правда.
Больше о Детлаффе они не разговаривали.
В Вызимский порт Императорский флагман прибыл еще до рассвета, но у причала их встречала целая толпа. Пока спускали сходни, Регис разглядывал собравшихся. Королева Анаис — удивительно взрослая для своих юных лет — облачением мало отличалась от окружавших ее солдат. На ней был легкий доспех, и торжественность момента она подчеркнула лишь надетой на голову короной. У пояса королевы висел тяжелый меч в парадных ножнах, и рядом с застывшим по правую руку от нее Фергусом Анаис выглядела, как его грозный почетный телохранитель. Принц по случаю встречи родителей был облачен в праздничные одежды, и ни один элемент не выдавал в нем будущего военачальника. На нем был богато расшитый бархатный камзол, но никакого оружия, даже символического. За прошедшие с момента отплытия из Нильфгаарда месяцы мальчик очень изменился — Регис заметил это издалека. Его лицо — прежде всегда растерянное, словно Фергус силился подобрать слова для каждой следующей правды — хранило серьезное, почти суровое выражение — с таким не встречают после долгой разлуки любимых отца с матерью, это было лицо переговорщика, явившегося на военный совет.
Среди встречавших Регис увидел Геральта — тот стоял чуть поодаль, с видом случайного зеваки, и лекарь мысленно усмехнулся. Ведьмаку все эти церемонии всегда были в тягость, он избегал больших торжественных сборищ и старался держаться подальше от королевских дворов. Но из того, что Регис успел разузнать о нем за последнее время, становилось ясно — волей случая — или одной чародейки — Геральт вновь оказался втянутым в большую игру, хоть пока и был оставлен в резерве. В грядущей войне ни ему, ни кому бы то ни было еще из собравшихся в порту, не суждено было остаться в нейтралитете. Ведьмак выбрал сторону, и теперь, похоже, недоумевал составу обретенных сторонников. Сражаться под знаменами Нильфгаарда ему до сих пор не приходилось.
Когда Император под руку с Рией спускался с палубы, зазвучали приветственные горны. Темерские рыцари отдавали честь, и ради такого зрелища, пожалуй, стоило пересечь Великое море. Регис с усмешкой подумал, что мир действительно изменился совершенно фатальным образом — Темерия любила забывать, что являлась, по сути, провинцией Империи. Пусть с расширенными правами и гордостью за собственную королеву — но не союзником, а ленником Нильфгаарда. Но планомерная многолетняя работа, проводимая Анаис совместно с императорской наследницей Цириллой давала свои плоды. Императора встречали, если не как спасителя или друга, то точно, как верного соратника — в приветствиях толпы Регис не расслышал фальши.
Анаис и Фергус выступили навстречу императорской чете. Королева, коснувшись эфеса меча, следуя протоколу, склонила голову, и Эмгыр ответил ей встречным жестом — чуть более сдержанным. Он никогда на публике не подчеркивал своего главенства, заставляя народ Темерии верить, что они с Анаис были равны в своих правах. Еще на мгновение юная дева и Император буравили друг друга взглядами, а потом Эмгыр повернулся к Фергусу. Тот тоже отвесил приличествующий случаю поклон, но отец вдруг, нарушая все мыслимые правила, шагнул к нему и обнял юношу за плечи. Регис не знал, сколько в этом жесте было искренности, а сколько — четко выверенной позы, но принц удивленно моргнул в руках отца, потом неуверенно ответил на его объятие. Толпа вокруг благоговейно замерла — все знали, кто такой Эмгыр, но до сих пор не подозревали в нем таких глубоких отцовских чувств. Первая победа Императором была одержана безоговорочно.
