Мони и Тайги давно все знали, им не требовалось приставать к нему на каждом шагу. Брен уже ощущал, как их не хватает. Он боялся, что они не вернутся, что их уже назначили к кому-то другому — хорошо бы, к какому-то солидному, влиятельному, совершенно нормальному атеви. Можно только надеяться, что они не находятся в руках полиции и не подвергаются дотошным допросам и расспросам о нем и о людях вообще.

Банитчи открыл дверь второй раз — им пора было отправляться на аудиенцию — и Брен вышел вместе с Банитчи, чувствуя себя скорее как конвоируемый пленник, чем как объект повышенной официальной заботливости.

— Айчжи-ма… — Брен отвесил церемониальный поклон, держа руки на коленях.

Табини, только в рубашке и брюках, еще не в парадной одежде, сидел на солнышке перед открытыми дверьми — дверьми Табини, прорезанными высоко в громадном массиве Бу-чжавида и выходящими не в сад, а к отрытому небу, к спускающимся вниз террасам древних стен и к городу, что раскинулся оторочкой вокруг крепости, к геометрическому рисунку черепичных крыш, оранжево-алое сияние которых было сейчас подернуто и приглушено утренним туманом до тусклой красноты, крыш, соразмеренных и сориентированных в благоприятных сочетаниях одна относительно другой и относительно прочих сооружений города — до самой реки. А дальше, за рекой — горный кряж Бергид, плавающий над туманной дымкой далеко за равниной, — великолепный вид, прохладное, захватывающее дух утро.

Стол был поставлен на свету, наполовину на балконе, лицом к этому пейзажу.

Табини завтракал. Он сделал знак слугам, которые немедленно поставили еще две чашки и выдвинули для гостей два стула.

Следовательно, обстановка будет неофициальная. Они с Банитчи заняли предложенные места, лицом к ограждению балкона, за которым раскинулись тускло-красные сейчас черепичные крыши города и голубоватый силуэт Бергида вдали.

— Я надеюсь, повторения инцидента не произошло, — сказал Табини.

— Нет, айчжи-ма, — ответил Банитчи, накладывая сахар в чашку.

— Я очень расстроен этим происшествием, — сказал Табини. Отхлебнул чаю. — И расстроен также тем, что вам пришлось стать объектом публичного внимания, Брен-пайдхи. Но я был обязан занять недвусмысленную позицию. Я просто не мог оставить этот случай без внимания… Кто-нибудь подходил к вам на совещаниях?

— Нет, — ответил Брен. — Но я, боюсь, был вчера не особенно наблюдателен. Я еще не свыкся с этой мыслью.

— Вы боитесь?

— Тревожусь. — Он и сам не знал с уверенностью, что именно чувствует. — Тревожусь, что оказался причиной такой суматохи и расстройства, хотя нахожусь здесь для вашего удобства.

— Это политический ответ.

— И очень сержусь, айчжи-ма.

— Сердитесь?

— Что не могу идти туда, куда хочу, и делать то, что мне хочется.

— Но разве пайдхи мог это хоть когда-нибудь? Вы никогда не выходите в город без эскорта. Вы не путешествуете, вы не устраиваете приемов, которые, конечно, как объяснил бы Банитчи, относятся к самым небезопасным привычкам.

— Это — мой дом, айчжи-ма. Я не привык прокрадываться в собственную дверь и беспокоиться, не вздумает ли какой-нибудь незадачливый слуга войти, открыв эту дверь старым ключом… Очень надеюсь, кто-то предупредил их.

— Кто-то предупредил, — сказал Банитчи.

— Я беспокоюсь, — заключил Брен, отняв от губ чашку. — Простите меня, айчжи-ма.

— Нет-нет-нет, я ведь сам спросил. Это вполне обоснованные заботы и вполне обоснованные жалобы. И вам нет никакой нужды терпеть все это. Я думаю, вам будет хорошо на некоторое время уехать в Мальгури.

— В Мальгури?

Это было поместье на озере Майдинги — место отдыха Табини ранней осенью, когда законодательное собрание не собирается, когда Брен сам обычно уезжает на каникулы. Он никогда еще не забирался так далеко в глубину континента. Да и не только он — вообще ни один землянин.

— Вы туда едете, айчжи-ма?

Чашка Табини была пуста. Слуга налил другую. Табини сосредоточенно бросил в чай два кусочка сахара и перемешал.

— Сейчас в резиденции моя бабушка. Вы ведь не встречались с ней лично, так, по-моему? Не помню, чтобы вам довелось испытать это приключение.

— Нет. — Брен полагал встречу с вдовствующей айчжи более нервирующей, чем с убийцами. Илисиди не выиграла выборы два раза подряд. Слава Богу. — А не посылаете ли вы меня — прошу прощения — в зону еще большего риска?

Табини рассмеялся, сморщив нос.

— Она обожает споры. Но сейчас она полностью отошла от дел. Она говорит, что умирает.

— Она уже пять лет так говорит, — проворчал Банитчи. — Айчжи-ма.

— Вы отлично справитесь, — сказал Табини. — Вы дипломат. Вы сумеете поладить с ней.

— Еще проще мне уехать на Мосфейру, если мое отсутствие нужно для пользы дела. И там бы я провел время с куда большей пользой для себя самого. Меня давно дожидается гора личных дел. У моей матери есть домик на северном берегу…

Желтый взгляд Табини был абсолютно пуст, абсолютно неуступчив.

— Но я не смогу гарантировать ее безопасность. Слишком безответственно будет с моей стороны навлечь опасность на ваших родственников.

— Никакой атева не может попасть на Мосфейру без визы.

— Любой старик на весельной лодке может попасть на Мосфейру, — так же проворчал Банитчи. — И спросите у меня, смогу ли я найти домик вашей матери.

Старик на весельной лодке не сможет попасть на Мосфейру незаметно. Брену очень хотелось оспорить слова Банитчи. Но ему не хотелось сообщать эту информацию Табини или Банитчи задаром.

— В Мальгури вам будет намного лучше, — сказал Банитчи.

— Какой-то дурак сунулся в дверь моей спальни! Да может, это просто мой сосед выпил и возвращался домой через сад. Наверное, он побоялся признаться, чтобы его не обвинили в покушении на убийство, — а теперь у меня на дверях проволоки!..

Брен тут же опомнился. В присутствии Табини не кричат. И в в вопросе о проволоках Табини поддержал мнение Банитчи. Брен напомнил себе о своем месте, оробел и спрятал дернувшиеся губы за чайной чашкой.

Табини выпил еще глоток чая, поставил чашку на стол; Банитчи свою отодвинул в сторону.

— И все же, — сказал Табини. — Расследование продвигается успешно, и ваша помощь в нем не требуется. Положитесь на мое мнение. Делал ли я когда-либо что-то вам во вред?

— Нет, айчжи-ма.

Табини встал и протянул руку — у атеви такого обычая не было. Табини сделал это первый раз, когда они знакомились, а после того — крайне редко. Брен поднялся, взял протянутую руку и торжественно ее пожал.

— Я считаю вас одним из основных достояний моей администрации, проговорил Табини. — Пожалуйста, верьте: все, что я делаю, исходит именно из такой оценки, даже это изгнание.

— Но что я сделал не так? — спросил Брен. Рука его все еще оставалась в плену огромной ладони Табини. — Совершил ли я лично что-то такое, что следовало сделать иначе? Как смогу я в дальнейшем справляться лучше, если никто мне не подскажет?

— Мы продолжаем расследование, — негромко сказал Табини. — Мой личный самолет сейчас заправляют топливом. И, пожалуйста, не сталкивайтесь с моей бабушкой.

— Но как я смогу этого избежать? Я не знаю, чем вызвал всю эту историю, Табини-айчжи. Как же мне вести себя мудрее, чем прежде?

Пальцы Табини чуть сжались, потом выпустили его руку.

— А разве кто-то сказал, что тут есть ваша вина, Брен-пайдхи? Передайте бабушке мое почтение.

— Да, айчжи-ма. — Табини оставил ему лишь одну возможность — сдаться. Он решился только на самый косвенный бунт. — Смогу ли я получать там свою почту?

— Никаких трудностей не возникнет, — сказал Банитчи, — если пересылать ее через управление безопасности.

— Мы не хотим объявлять во всеуслышание, где вы находитесь, — объяснил Табини. — Но служба безопасности, конечно, должна знать. Будьте осмотрительны. Соблюдайте все меры предосторожности. Отсюда вы поедете прямо в аэропорт. Все обеспечено, Банитчи?

— Никаких затруднений, — ответил Банитчи.