Уоллас любит трудиться. Дело наполняет его существование смыслом. Помогать Иму. Помогать Черенку. Помогать доходяжным батракам. Холить своих злобных хмырей. Получать ведерко с помоями. После мельницы полагается гуще добавка…
Взгляд скользит по сивым от возраста бревнам, и сам собой попадает на хья, ползет по бедняге, привычно проверяя, выдрали ли тому зубы. Это почему-то волнует Уолласа, – он представляет, как били бы резцы ему самому. От одних мыслей ломит всю челюсть. Зубы, вроде, остаются при эльфе. Зато щеки еще сильнее ввалились. И на скуле появился свежий синяк.
Смотрит хья всегда исподлобья, зло и затравленно. Тохто, наверное, пытаются приручить парня голодом, но Уоллас знает, что хозяева ошибаются. Это как с норовистым псом, – пес станет только дичее. Но собак в Лунных Камнях вовсе не водится.
Как зачарованный, хья пялится на муку и травинки. Уоллас опускает глаза на свои ступни, они испачкались в хлебной пыли, став почти человечьего цвета. Он сам над собой потешается – вот же дубина, в любой трухе прошлое ищет!
Неправильно истолковав звуки, трехпалый старик подбрасывает свежую связку стеблей. Уоллас бездумно наклоняется, подбирает пару штук с солидными зерновыми головками и швыряет их хья на колени. Тот быстро поднимает глаза, – бледно-розовые, донельзя удивленные.
Уоллас делает вид, что ничего не произошло, и косится на батрака. Тот пожимает плечами и мрачно скребется под колпаком, вшей гоняет. Перечить Уолласу он не решается. Описав еще один круг, Уоллас давит улыбку: дрыщ уминает метелки. На сердце теплеет. Довольный, он двигается дальше и обнаруживает Има в дверях.
Хозяин бегло осматривает мукомолку, и взгляд его останавливается на низшем рабе. Тот замирает, с обжеванными стебельками в чумазой ладони. Был бы псиной, точно бы попытался загрызть, но что он может, слабый калека?
Раздосадовано покачав головой, трактирщик закатывает рукава свежей рубахи. Трехпалый молчит, отчего-то не выдавая Уолласа. Он изучает мучные мешки с таким интересом, словно там выпочковались наследники. Под тяжелым взглядом хозяина хья нащупывает костыль и с трудом поднимается на ноги.
– Олас, останься, – распоряжается Им. В конце пару слов на местном выплевывает, и батрак с готовностью ускользает в проход. Уоллас успевает различить выражение безмерного облегчения на рябом лице старика.
Так в сарае остаются только виновные. Хья тяжело наваливается на раненую ногу и выставляет остатки стеблей словно кинжал. Трактирщик долго на него смотрит, ковыряя когтем белую бровь. Парень опускает глаза.
– Это я ему дал. – Не выдержав, сознается Уоллас. – Я виноват, пожалел.
– Знаю. – Бесстрастно откликается Им. – Но гада надо ломать.
– Я виноват. – С нажимом повторяет Уоллас. – Если хотите, накажите меня. Он у вас скоро сам сдохнет.
Мгновение трактирщик смотрит на него с интересом. А потом с подкупающей искренностью разводит руками и заламывает их в замок на затылке:
– А с ним что делать?! Калечным мерзавцем эти перекатные брюхи из Арена расплатились за весь будущий год. Теперь, считай, даром обхаживать ртов так не мало. Его вайну задрали, родне он не нужен, трудиться в хозяйстве не приспособлен. Жополазы жалуются, что бестолковый, не хочет ниче, чем они там развлекаются. Каждый раз приходится нудить его силой. Свою работу не делает. Тогда зачем он трактиру? Имя нам испоганить?
Уоллас открывает и закрывает клыкастую пасть. Слышит, как цокают твердые колья зубов, и эхо отдается в затылок. Страсти какие. Родные братья в обмен на стол и кров болезного продали. Разве так можно?!
Аррш зорб, эти светлые хуже тварей лесных! Самое святое, близких за жратву предают. Тех, кто себя защитить не способен.
Едва слышно вздохнув, Им засовывает руки в карманы неизменной юбки. Закатанная до локтей рубаха и штаны, подвернутые чуть ниже колен, открывают его поджарое тело. Весь состоящий из жил, эльф выглядит крепким, как дуб.
– На постоялом дворе должен быть хья, так заведено. Черенок мне все уши об этом проныл. Мол, нужно востопырку найти, – и вот, как всегда у нас получилось. В «Трухлявом Пне» ихние хья хорошо трудятся. Так жополазы прочухали и прут туда комнаты спрашивать. Насрать им, что кормежка плохая и козявки в соломе. Кайсе, надо было хотя бы проверить, че он там умеет такого. Ну, прежде чем бестолочь брать… – Печально заканчивает трактирщик.
Не понимая ни слова, хья сосредоточенно, как саранча жрет стебельки, с ненавистью пялясь на Има. Убежать он не пытается, все равно знает, что не успеет уйти.
– А теперь жирный заладил, мол, это я во всем виноват. Не могу хромого сопляка выездить, над нами все потешаются. Если такой умный, сам бы взял и попробовал! – Трактирщик моргает, словно удивляясь, что наболевшее запросто выложил. С подозрением смотрит на Уолласа. – Ты меня понял хоть?
Тот кивает, неспособный сказать что-то внятное.
Еще раз смерив Уолласа настороженным взглядом, Им решительно шагает к хья. С силой сворачивает в захват и прижимает к стене. Изловчившись, задирает рубашку: на впалом пузе заживают тяжелые раны. Сильно эльфа успели подрать…
– Вот, смотри, это че, гостям предложить можно?! – Сквозь сжатые зубы цедит Тохто. Крутит раба, задирает на спине куртку, открыв наполненные желтым борозды от кнута. – Или это?
Снова разворачивает хья, цепляет его за короткие волосы, оттягивая бошку назад. Показывает оскаленное лицо с нервно клацающими зубами. Между резцами застряла труха стебельков.
– Или вот это? За что платить?
– Не знаю, – искренне отзывается Уоллас.
Помедлив, Им нехотя бьет парня в зашитый живот, тот сгибается, получает тумак в голову и оседает на каменный пол. Уолласу тоже становится больно, – от того, насколько все дико. Эльфийский мир будто вывернут наизнанку, и как всем лучше, он не может ответить. Его привычная правда с каждым днем размывается. Отрава Лунных Камней въедается в кожу вместе с вездесущей желтой пыльцой.
– Вот и я тоже не знаю. – Им бесстрастно растирает костяшки. Уоллас переводит растерянный взгляд с трактирщика на скорчившегося в ногах дохляка.
– Вы его это, хоть накормите. – Помедлив, просит Уоллас, а затем осторожно подбирает слова. – Там, откуда я родом, есть особые выродки, они очень преданные и хозяину до смерти служат, вот прямо жизнь за него отдадут. Все сделают. Но их детенышей нужно приручать жратвой, добрым словом и лаской. Если бить – ничего не получится. Ваш хья… Он на выродков этих похож.
Им озадаченно смотрит на Уолласа, затем коротко распоряжается:
– Олас, ты со мной. – И пинком выгоняет хья из мельницы. На четвереньках тот волочится наружу, подтягивая свой костыль. Недожратые стебельки так и не выпустил.
– У нас сегодня гуляют гости из Материнского дома. Сыновья и мужья. – На ходу объясняет трактирщик. – Хья, нужно гостей так обслужить, чтобы еще приходили, пусть нам монеты несут. Не все ж у себя в шатрах за наш счет прохлаждаться. Ты будешь их развлекать: пляши, разговаривай, что хочешь показывай. Когда начнут швыряться объедками, я сам тебя прогоню.
Уоллас сужает шаги, приноравливаясь под трактирщика. Да что же такое-то! Ему в очередной раз предстоит стать посмешищем. Ученым скотом, который скачет под дудку. Все будут смотреть на него, – того, кого даже общие пляски смущали.
Аррш зорб, пора начинать обвыкаться: юродство не дерьмовей работа, чем ломовой труд на задворках трактира. Возможно, ему даже добавят помоев, ведь Черенок наварит баланды с лишком.
Потом появляется мысль, брезжит, точно полоска рассвета, – и даже будто теплеет в душе. Железный Им Тохто его, Уолласа, разглядел! Начал говорить как с приятелем, выделяет среди остальных. Уолласу льстит расположение эльфа. Добрый знак. Может, поручит что-то более емкое.
Он цепляется за надежду пробиться ближе к хозяину, больше с ним говорить. Осторожно справляется:
– Они сыновья и мужья? А вы тогда кто? Вы же все сыновья?
Трактирщик бросает на него косой взгляд, – может, Уоллас слишком прямолинейно спросил? – но все-таки поясняет:
