Пока я застываю на перепутье, не в силах двинуться ни одну, ни в другую сторону – рука Перси ныряет вниз, горячая ладонь накрывает бритый лобок.

– Белоснежка, – выдыхает Перси.

Наше кодовое слово. Одно из тех словечек, значение которых понятно нам двоим. Только ему известно, что в интимной зоне я также ослепительная блонд. С моей точки зрения, на свете нет ничего противней платиновой поросли на лобке. До полного исчезновения волос руки не доходят. Или язык Перси, который уверяет, что белая растительность вполне в его вкусе. Иногда я позволяю ему ее видеть.

Но не сейчас.

Раньше, на заре наших отношений, я пробовала экспонировать на него свой оргазм, но у меня ничего не получилось. Когда подходило время, от моей сосредоточенности не оставалось и следа. Догадываюсь, что Перси до сих пор думает, что я его обманываю и попросту не хочу делиться.

– Белоснежка моя.

Слово-пароль снимает табу в моей голове, открывает доступ во вселенную, где секс заменяет любовь.

Я разворачиваюсь, вдавливая твердые соски в его грудь. Он на вдохе ловит мой рот, с таким напором ныряет туда языком, что у меня перехватывает дыхание. Одной рукой он подхватывает мою ягодицу. Моя нога привычно оказывается у него на бедре.

Я высокая, Перси выше меня всего на полголовы. Нам удобно заниматься сексом в душе. Всё во мне раскрыто – и объятия, и бедра и губы. Он ищет меня и входит не с первого раза. Я опускаю руку и направляю его в себя. Прерываю поцелуй, откидываю голову и готовлюсь получить удовольствие.

Потом Перси с чавкающим звуком начинает ритмично в меня толкаться, и все мысли вылетают у меня из головы.

***

«Много лет назад суша была повсюду. Прямо из нее росли деревья и дома, по ней ходили люди и животные. Земли было так много, что по ней прокладывали дороги с рельсами и поезда могли ездить между городами. Также люди могли передвигаться на личных транспортных средствах, которые назывались автомобилями. Все виды людей любили Океан. Чтобы на него посмотреть, приходилось долго ехать на транспорте. Сухопутные люди любили общаться с морскими. Постепенно климатические условия изменились, и суша исчезла. Теперь мы все живем в Океане, и нам не приходится долго ехать, чтобы на него посмотреть. Я с мамой была на батискафе и видела, что внизу всех домов под водой есть этажи. Там красиво светятся медузы, плавают рыбы и русалки. Я хотела бы стать русалкой и плавать между домами, но я не могу дышать под водой. Моя мама говорит, что мы все скоро уйдем под воду, из которой вышли. Я люблю свой мир!»

Если бы я не отпустила себе лимит на слезы, то непременно бы расплакалась. Приятно временами выуживать из БИЧ воспоминания под грифом «Счастливое время». Раньше, до того как мне исполнилось шестнадцать, у меня имелось и «Несчастливое время». Последние события расставили другие приоритеты и толкнули двух моих непримиримых врагов в объятия друг другу. Они отлично поладили и временами выбрасывают на поверхность такую вот душераздирающую зарисовку. Пятый класс лицея, я зачитываю сочинение перед классом. Одиннадцатилетняя девочка, притягивающая свет. Мои длинные волосы собраны в хвост на затылке и всем видно, какая я умная. Слева хихикает Перси.

«Сегодня у нее не пасутся стада говядины и свинины, – громко шепчет он».

«И баранины, – подсказывает кто-то».

Класс смеется. Будут подкалывать меня до конца всех лет обучения – с начала первого класса лицея, когда я и выдала странную фразу, потому что так сказала мама. Мясо в рационе всегда считалось редкостью, в отличие от рыбы. В далеком далеке, на пороге осознанных воспоминаний, я, впервые увидев кусок мяса на тарелке, задала резонный вопрос «что это». И получила ответ.

«Говядина, – сказала мама. – Они раньше паслись на лугах, тучными стадами».

После она утверждала, что просветила меня насчет коров и свиней. Но в моем сознании так и отложилось – то, что подается в виде мяса, вся эта свинина с бараниной – много лет назад весело скакала по лугам. Такие вот огромные куски на ножках. Меня не интересовал внешний вид допотопных животных. Тем более что послепотопные водились в изобилии. Мясо давно выращивалось в пробирках, не имело ножек и рожек, и было ли по вкусу тем самым, что скакало по полям – неизвестно.

Я вижу на видео себя, уже перескочившую через этап слез и взаимных оскорблений на следующий уровень. Только себя, без общего плана одноклассников. Одиннадцатилетняя я закатываю глаза и изображаю уставшую от жизни взрослую.

Без разрешения снимать других нельзя. Память не удержала, но наверняка отказалась Китальмина. Она прочила себе карьеру супер-звезды и поэтому не хотела, чтобы в будущем кто-то заработал на ее детских записях.

К слову, вслед за нами с Перси, Кити перебралась в столицу и достигла определенных успехов в мини сериалах собственного сочинения. И исполнения. Наверное, можно считать карьеру состоявшейся – записи нарасхват. Во всяком случае, ее гонораров с лихвой бы хватило на лечение. Смайлик.

Грустный.

Слезы ручьем.

– Закрыть, – я отдаю БИЧ голосовую команду, и визор схлопывается, послав мне воздушный поцелуй.

В отличие от Перси, я не встраивала себе в горло голосовой имплант – мне без разницы, пусть все слышат мои команды. Сейчас я объясняю решение принципом, но на деле установка возможна после восемнадцати лет, когда голосовые связки полностью мутируют.

На тот момент я трогать себя боялась, чтобы не причинить лишнюю боль. Я зависла в пограничном состоянии на грани сна, реальности и боли. После того, как мне выбило коленную чашечку – в то время как я садилась в вагон магнитоплана, чтобы навестить маму. Чудом я удержалась на ногах и не рухнула в воду с двадцатиметровой высоты.

Чтобы хоть как-то определиться в жизни, я закончила курсы. С поддержкой Перси, разумеется. Я дизайнер по голографическому оформлению помещений со специализацией био-модулятора. Мои бабочки живые. Они парили надо мной, невесомым касанием крыльев задевая лицо, пока я – за редким исключением – два года пролежала на диване, ожидая смерти. Я боялась вставать, двигаться. Мой спарринговый синдром лишал меня надежды на будущее.

С того самого первого дня, когда я провалилась в странный сон такой степени правдоподобности, что впору было становиться на учет. Мне снился некто. Силуэт мужчины неясен, вокруг я вижу туман. Отдельные детали бросаются мне в глаза – истекающий кровью торс. Мужчина говорит, обращаясь к себе: «Ты сам виноват, Макс, дело с самого начала воняло дерьмецом». И размытая дождем фигура, не удержав равновесия, падает с крыши. Я вижу разбросанные в полете руки и капли крови, алой паутиной скрывающие тело. Силуэт спиной входит в воду, и пятно бледного лица постепенно растворяется в глубине.

Без боли – тот единственный первый раз обошелся для меня. Видимо, не хватило бы сил пережить то, что пряталось за глубоким шрамом под сердцем. До сих пор не знаю шкалу собственного болевого порога. Да и откуда? Хорошо воспитанная девочка из благополучной семьи – вся история болячек состояла из ушибов и царапин. Той несчастной ночью, от которой я веду свое новое летосчисление, я проснулась с сильно бьющемся сердцем. И полным ощущением того, что я умерла. Несколько позже под моей левой грудью обозначилось и новое приобретение в виде постепенно обретающего форму рубца.

Помню долгие походы по медицинским блокам, из которых я узнала много нового о своем теле и мозгах. Помню глубинную, по слоям диагностику БИЧ. И как апофеоз моих метаний, консультацию в Академии НБИЧ-патологий, где у Перси обнаружился дядя по папиной линии.

Плотный брюнет с крючковатыми пальцами и странной, однобокой улыбкой с первой минуты нашего с Перси появления в кабинете, щурился на меня всё понимающими глазами.

– Деточка, меня порадовало, что вы умудрились откопать давно забытый термин. Если мне не изменяет память, он упоминался несколько раз. И то, только опираясь на труд Захер-Малиновского. Около-научный труд, заметьте. Полвека назад он написал фантастическую рукопись «НБИЧ-фобии будущего как приговор человечеству».