Бред. Не в смысле «валить» – бред. Всё остальное. Если Департамент по контролю за особо тяжкими правонарушениями выйдет на контакт со мной, можно не сомневаться – за вескими доказательствами остановки не будет.

Отставить Нэнс. Долго, муторно и узлов столько, что цепляй любой и вытаскивай рыбку. Большую такую рыбку за метр девяносто.

Тупую, б…, такую рыбку, которая до последнего думала, что ее сладкая задница надежно прикрыта.

Уйти на дно – в прямом смысле можно и здесь. На крайняк – принять предложение Джоханны, и в Трезубце меня встретят как родного. Или Габи из Слепого – там примут как близкого родственника. Или в Блошином татуированная Сандра… ну, тут уже как дальнего знакомого. О портах для изгоев мне думать не хотелось. Пятьдесят на пятьдесят: могли по головке погладить, а могли не только, что послать, но и проводить. До ближайшего «колодца».

Входы-выходы везде имеются. Только дальше что? Вечно мыкаться по углам, ожидая, когда тебя возьмут за жабры? То, в чем я замешан, не имеет сроков давности. А если всплывет хотя бы часть, то…

«Поработать» с дамочкой? С ювелирной аккуратностью. И молиться о том, чтобы ниточка вела к конкурентам, а не в центральный Атриум с бронебойными стенами.

Опасно – насколько вообще способно вместить слово.

Но каков Нищеброд? Столько лет слаженной работы и открытого доступа, и что? Перекупили? Шантаж?

Я почти успокоился. Направления «работы» ясны, цвет зеленый… Ну, ладно – мигающий желтый. Но не красный точно – его бы мне увидеть не позволили.

Тут еще гонка в субботу. Петруччо с его грязными играми. Вот бы кто обрадовался, если бы я не явился.

Несколько раз я вдохнул и выдохнул, разглядывая шрам на предплечье, оставшийся от недавнего спирального перелома. Я как всегда не стал его сводить. Не первый шрам, портящий мою шкуру, и не последний. «Покоцанный» – такое определение дала мне однажды Магда. Она, правда, добавила: «люблю опасных мальчиков». Но в ее «люблю» член не введешь.

…Но каков, сука, Нищеброд?

…А на кого мне еще думать?

Кровь капала из моего носа. Густые капли со звуком отбивались от напольной плитки. Хотелось бы услышать бодрое дзинь-дзинь, но вместо этого.

Шмяк. Шмяк.

И чуть позже уже в лужу – шлеп. Шлеп-шлеп.

– Герти, б…, Герти, б…, Герти…

Персиваль гонял слова по кругу. И синхронизируя картинку, носился вокруг меня с обреченным видом свидетеля конца света. Всё повторял без умолку, аккомпанируя себе стуком дверей шкафов. Наверняка пытался достучаться до бинтов или ватных шариков. Но поскольку Перси медикаменты не видел в упор, надежды на то, что они сами отзовутся, у меня не было.

Не сходя с места, я нащупала кухонное полотенце и прижала к носу. Кровь затаилась – на пол капать перестала, зато стала впитываться в сравнительно чистую ткань. Я повозилась левее и выудила с полки баночку с седативными препаратами, на которые подсела в последнее время. На очередном забеге Перси я как шлагбаумом остановила его, впихнув в руку лекарство.

– Успокойся, – посоветовала я.

Он уставился на баночку так, как будто я вытащила из мозгов собственный БИЧ и попросила посмотреть, не сломался ли он.

– Ты так спокойно говоришь, – зло сказал он и с размаху опустился на соседний стул.

– На тебя не угодишь, Перси, – устало выдохнула я. Голос был сиплым. Кровь застряла в носу и теперь, чтобы дышать, мне приходилось ее глотать. Жаль было сморкаться – вон ее сколько на полу. Целая лужа. А еще с полчаса назад она была частью меня и наверняка не планировала бегство. – Кричу, плачу, бьюсь в истерике – плохо. Не кричу, не плачу, не бьюсь в истерике – тоже плохо.

– Ты снова пыталась?

Светловолосый парень, сидящий напротив, задал очередной бестолковый вопрос. Волосы упали ему на лоб, практически занавесив лицо. И оттуда, из тени, на меня тоскливо смотрели два карих глаза.

– Снова. Опять. В который раз, – сказала я.

– Герти, у нас сегодня вечер синонимов? Мы же с тобой уже поняли, что такой метод не годится! Этот придурок не слышит тебя! Надо придумать что-то другое!

«Что-то» в предложении Перси имело одно значение. Ничего.

Я молчала. Внутри меня клубилась безнадежность. И те редкие просветы, которые мне виделись четыре года назад, постепенно затянула тьма.

– Давай начнем с чистого листа. И еще раз подытожим – может, мы что-то упустили, и оно всплывет, – напирал Перси.

Не дожидаясь моей реакции, он активировал свой БИЧ, вывел визор на общий доступ. Передо мной красочным калейдоскопом развесились графики и схемы соединительных амплитуд. Перси думал, что разноцветные синусы и косинусы помогут мне вычислить человека, который меня убивал.

А что думала я?

Я не хотела думать. Хотела лечь и умереть. И не имело значения, что, скорее всего, где-то там – далеко или близко, тоже умрет человек. Тот, в чьи сны я хожу как к себе домой. И до которого не могу достучаться.

Спарринговая поляризация нейронных полей.

Со мной случилось то, чего не может быть. Хочу думать – с нами: со мной и Максом-Лариосиком. Но до конца я не уверена, что болячка работает в оба направления.

– Что нам известно о нем, – в триллионный, в триллиардный раз бубнил Перси. – Макс – скорее всего Максим или Максимилиан. На тридцать два миллиона жителей Гэтвеста примерно двести пятнадцать с лишним тысяч человек.

Раньше я добавляла сюда «Лариосик» – не знаю, каким боком связаны два имени. Вполне возможно, мой нейронный близнец и не Макс вовсе. Потом я стала молчать – Перси не любил, когда его перебивают.

– Мы решили, что вы примерно одного возраста. Группа двадцать тире тридцать. Вряд ли больше.

Не мы. Не решили.

– Сильно сужает поиск. Остается всего сто тридцать с лишним тысяч…

Первое время меня вгоняло в прострацию расплывчатое «с лишним». Для кого оно лишнее, Перси? Кого ты оставляешь за бортом? Упущенное лишнее легко становилось моим приговором.

– Судя по характеру твоих травм…

Картинка на визоре сменилась. Вместо графиков возникла схематичная я – слава создателю, Перси внял моим мольбам и заменил меня правдоподобную на россыпь из толстых и тонких линий. Двумерный рисунок моего скелета пересекали красные отметины на ногах, руках, ребрах. Имелась одна и возле ключицы.

– Наш парень увлекается спортом. Хорошая зацепка, правда? Сидя дома такие повреждения не получишь. За четыре с лишним года два очень серьезных перелома, растяжение связок голеностопа, выбитая коленная чашечка, предполагаю – ножевое ранение на бедре. Гематомы я не считаю.

– Лишнее, – выскочило из меня.

– Что?

Я отмахнулась. Когда всё началось и от навязчивых снов, которые я видела даже наяву, мы шагнули к выбитому суставу, я орала, выбрасывая в пространство фонтаны слез: почему я? Хочется неизвестному Максу жизни на грани – пожалуйста! Нравится быть постоянным клиентом в медблоках – слова против не скажу! Парень впадает в экстаз от выброса адреналина после каждой новой отметины, рубцующей кожу – и здесь я слабое звено!

Я без конца задавала одни и те же вопросы, пока круг не замкнулся, и оказалось, что я не могу добавить туда ни одного нового слова. Я ждала ответа – и он не замедлил явиться. Ближе к утру меня прибила к подушке боль в груди. Позже выяснилось, что у меня треснуло ребро. Так я перестала задавать вопросы и начала молиться. Праматерь, просила я, помоги мне пережить сегодняшний день. И ночь. Потому что ночное время суток не являлось залогом того, что я утром проснусь.

Без боли – поначалу добавляла я. Теперь я прошу о другом – если еще планируется мое испытание на прочность, то пусть уж сразу.

Не просыпаясь.

– Значит, он наверняка ходит в тренажерный зал или спортивный клуб. Семьдесят две с лишним тысячи человек. Более чем удачный результат.

Более – чем способно представить мое воображение.

– У нас в столице две тысячи девятьсот семьдесят четыре зала.