Нет на свете легких путей по добыче больших денег. Мне не дано знать, почему необходим близкий контакт. Такая несправедливость – насколько было бы приятнее работать, не выходя из кабинета. Себе я объяснил подобное давно и очень просто.

Хрен знает.

Максимум, на котором я «чувствовал» клиента – метра два. На таком расстоянии мне удавалось «договориться». Стоило отойти на полшага, и связь терялась. В том пространственно-временном континууме, где в малую единицу времени обрабатывались йоттабайты информации, расстояние могло играть относительную роль. И на самом деле условные полтора метра разделяли две галактики, находящиеся по обе стороны от центра вселенной.

Если вы подумали, что речь идет об обычном взломе личного архива – то это не ко мне. Мне приходится работать с глубинными загрузками, с квинтэссенцией личности. Иными словами – проникаю туда, куда вхож только Мозг. Я не знаю, существуют ли дельцы моего уровня. Если нет – то да.

Я Бог.

В секунду я отрешился от происходящего и переключился на внутреннее зрение. Легко нашел БИЧ Бернардины. Ее система защиты не успела отработать схему «свой-чужой».

Потому что не существовало чужих. В данный момент мы были единым целым. И у нас всё стало общим. Какие могут быть тайны от самой себя? Я мог бы часами ковыряться в архивах, выискивая грязные секреты плохой девочки – копируя, блокируя, удаляя. На подобное у меня не хватало ни времени, ни желания. Да и умельцев для такого рода вмешательств имелось в избытке. Работа оплачивалась соответственно.

И наказывалась тоже.

Я ничего не удалял. Всякого рода вмешательство оставляло шлейф. Чем выше уровень дельца, тем тоньше след. Когда он будет замечен – вопрос времени. Вполне возможно, что никогда.

Или сразу.

Я ничего не удалял. Я превращал реальные воспоминания в сны. Никаких «белых» пятен, никаких шлейфов и следов. Всё оставалось на своих местах. Сколько по времени человек может помнить сон? Чаще всего он забывается на следующий день. А если сон был месяц назад? А год?

Почти реальный, красочный, но… Сон.

И, как следствие, БИЧ впадал в прострацию. Все, привязанные к событию архивы, пропадали из реальности. Другое дело, если часть из них уже уплыли в общий доступ. Я брался за дело, если речь шла еще об одном носителе. Мой максимум – два. Если выяснялось, что архив – достояние общественности – дело безнадежное. Я оставлял себе задаток и посылал заказчика к черту. За обман.

Если знать конкретную дату, которую следовало подкорректировать – для меня работа на две минуты. Я могу отработать клиента, сидя в соседней кабинке на унитазе.

Если речь шла о временном промежутке более полугода – выискивать информацию приходилось по маячкам: большей частью по имени, примерной дате или известному месту.

В последнем случае следовало запастись терпением. Поиск мог затянуться.

Полулежа у кровати Бернардины, я имел все основания полагать, что архив не имел значительного временного разрыва. Максимум – месяц. И мой позывной «Лариосик» всплывет в ее голове. Где бы и когда она его ни услышала. Или увидела – если подумать о досье с присвоенным мне псевдонимом.

…Через два часа, больной от злости, я отключился от стороннего БИЧ.

Поиск по маячку не дал результатов. Более того, в воспоминании о вчерашнем дне отсутствовала искомая фраза. Фрегат тебе в порт, Бернардина, но ты действительно поинтересовалась, часто ли я бываю в тренажерке! Я вошел в раж, и шальной акулой барражировал чужую жизнь день за днем. Более двух месяцев повторяющихся как по шаблону дней.

Я мог бы написать о Бернардине книгу – и, наверное, она имела бы успех, учитывая пикантные подробности.

Или я мог бы превратить всю ее жизнь в сон.

Или…

Самые жесткие действия не помогли бы мне разобраться: каким ветром занесло в ее голову мой рабочий псевдоним?

Тот самый, который я не оставлял в памяти клиентов.

На автомате я поднялся, вернулся на лоджию. Делом нескольких минут оказалось забраться на крышу. Больше времени отняло переключение паза окна в прежнюю позицию. Врубая баллон с газом, мчась на скорости к спасительной вершине, я исходил на дерьмо. Ни разгадок, ни вариантов решения вопроса моя голова придумать не могла.

Оставался единственный ответ на четко поставленный вопрос.

Но он мне не нравился.

Я отключил импульсную стяжку в стрелке штурмовой кошки и трос, с незначительной отдачей, молниеносно втянулся в исходник. Потом утопил конус в гнездо и свернул крылья крюков. Еще пара минут ушла на то, чтобы переодеться, накинуть на голову капюшон толстовки и стартануть ближе к шахте лифта.

«Прям не торопишься. Чего так? Всего немного до рассвета не успел. Как раз бы тебя и приняли, и суетиться мне бы не пришлось, – услышал я голос Нищеброда. – Как успехи?»

«Пошел нах».

«Так я и думал», – подтвердил напарник.

И мне послышалось удовлетворение в его голосе.

– Я злюсь? С чего ты взяла? Я вообще очень доброжелательный человек. Иногда, правда, люди неправильно меня понимают.

– Трудно не понять, если ты на каждом углу жалуешься, как она тебя бесит.

– А тебя нет? Она всех бесит. Ходит так, как будто под ногами дерьмо, и она боится в него наступить. И смотрит так же. Бывает, вылупится на тебя и молчит…

– Лиз, угомонись. Ну, правда. Чего ты завелась? Они ничего такого тебе не сказала.

– Ты так думаешь? Ты, правда, так думаешь? Да она откровенно издевается надо мной! Подходит к нам с Шерри и с такой ухмылочкой говорит: «Простите, что прерываю вашу интеллектуальную беседу»… А Шерри в это время жалуется, что ей надеть нечего и приходится, в прямом смысле, ходить с голой жопой…

– Это шутка, Лиз!

– Это издевательство! Типа, она вся такая воспитанная леди, и слов таких не знает. И вместе с нами ей находиться западло! Зароется в своих бабочках и забывает, как с нормальными людьми разговаривать! Вот пусть там и сидит! И к нам не выходит!

Нетрудно догадаться, что тема обсуждения касалась меня. Я стояла за матовой пластикой дверей, отделяющей рекреационную комнату от коридора. Слушала, как срывается на визг моя коллега – хрупкая блондинка с настолько затянутой корсетом талией, что там не оставалось места для внутренних органов. Она всегда одевалась так, словно сегодня ее последнее появление в офисе. Шпильки, короткая юбка, с чуть заметной линией чулок, блузка на разрыв в области груди и неизменный корсет. Так что, если завтра с ней что-нибудь случится, у нас не будут выбора запомнить ее другой.

Наверное, я – в своем вечном стиле-милитари, в босоножках на жесткой танкетке, в просторном платье цвета хаки до середины бедра и накладными карманами, виделась ей монстром, при взгляде на который у нее должны лопнуть глаза. За стиль в одежде, за умение не идти на поводу у стадного чувства или за факт существования в одном месте с ней – Лиз меня не любила.

Я не хотела втягиваться в очередную разборку, а выхода у меня не осталось. Единственный коридор, соединяющий холл и комнаты общественного пользования проходил там, где я стояла. Выбор не велик: вернуться в туалет и просидеть там еще с полчаса, или выйти из укрытия под окончательный приговор «ага, ты еще и подслушиваешь!»

Рабочее время закончилось, я планировала в сто первый раз прогуляться в Блошку (он же Блошиный квартал). Заглянуть в кафе «У шкипера», где меня воспринимали как часть интерьера. У выхода из бизнес-центра, на набережной стояла Тильда. Она иногда сопровождала меня в походах, когда не мог Перси. Сегодня случился именно такой день. Я не хотела заставлять единственную подругу ждать, поэтому выбор напрашивался очевидный.

Я, совсем уж было собралась обнародовать свое появление, как вдруг раздался мелодичный женский голос.

– Лиз, децибелы понизь, пожалуйста. Тебя слышно на улице.

У меня появилась надежда – голос Тильды трудно не узнать. Он всегда действовал на меня как медитативная музыка – всё дело в обертонах, которые исторгал каждый, созданный ее горлом звук.