Без языка, конечно.

Стальная дверь многоэтажки с щелчком доводчика запирается за моей спиной, отрезая кусок хорошо пропитанного тортика и оставляя его хрен-бы-я-помнил на каком этаже.

Если бы вы хотя бы на миг могли представить, с каким удовольствием я иду по пирсу, в своих штанах военного образца, в распахнутой рубахе – вы подавились бы от зависти.

Или поперхнулись.

Но глаза бы закатили – точно!

На раскладке причала нет ни одного свободного места. Оно и понятно. Добропорядочные граждане с вечера давят бока в своих постельках, а недобропорядочные вряд ли заявятся ранее полудня. Сейчас я, оседлав свою малышку, упорхну в туман, освободив местечко для припозднившегося счастливчика.

Моя отзывчивая малышка, зажатая между монстрами отечественного производства: синюшным Бомбарди и приторно-сливочным Бэйти, сладко угукает мне в ответ на активированный сигнал био-чипа. НБИЧ – хотя лично я, как и большинство, называю его БИЧ. Полная модификация как у всех: нейро-биологический иммунно-моделирующий чип. Я с ним родился. Как все около человеческие виды последние полторы сотни лет.

Поначалу биологически совместимый симбиот внедрялся в височную область по желанию. И представлялся как панацея не только от бед (регенерация, стойкая иммунная модуляция), но и неограниченная по байтам кладезь информации. Такой вот коммуникатор, в который встроены дополнительные опции по продлению жизни.

Короче, был выбор. Внедрять или не внедрять – решай сам.

Ага. До первого разделения материнского чипа во время беременности. И настало новое время, от которого и пришлось танцевать – и вообще не те танцы, которым тебя учили с детства. Человечество, внезапно лишенное выбора, сделало попытку откатиться к истокам, но было поздно. Даже инкубационный способ выращивания детей в донорских яйцеклетках не дал результатов: дети рождались с БИЧ. И это уже, увы, был не чип (хотя название так и закрепилось). Встроенный в ДНК алгоритм существования, изъять который можно было только с жизнью.

А что? Нет выбора? Некоторые вздохнули с облегчением – да и хрен с ним.

Меньшинство выходило на баррикады – пытались донести до масс идею о том, что БИЧ – не наш прогресс. Что мы давно уже идем не своим путем. И войн с инопланетянами не потребовалось: теперь каждый из нас рожден с постоянным доступом к Мозгу нашей сдавшейся на милость победителя шлюшки-планеты.

Толку, как от всех разговоров – ноль.

В крайнем случае, выстрел с голову – чем тебе не выбор?

Я отношусь к БИЧ как всё мое поколение. Никак. Он есть. Как часть меня, часть мира.

С одним существенным нюансом – мой БИЧ несколько нестандартен. Но об этом я не скажу даже под пытками.

Хотя сексуальные девочки могут рискнуть.

Темная поверхность воды – почти осязаемая ртуть, отражающая свет биолюминисцентных гибридов деревьев, словно толкает мне навстречу аквабайк. Я ревниво отодвигаю берцем соседний Бомбарди. Сдерживаюсь в последний момент: только сигналки мне сейчас и не хватает. Вкупе с инспекторами. У-у, твари, наверняка барражируют водные, да и воздушные просторы в поисках легкой наживы.

Нет-нет, спасибо, господа – наверное, откажусь. Я сегодня натрахался под завязку.

Пусть другие свирепо величают свои аквабайки мужскими именами, моя Вильгельмина – точно девочка.

– Скучала, Мина? – почти вслух говорю я, седлая ее.

Я пропускаю кожаное сиденье между ног, нежно поглаживаю приветливо мигнувшую панель, и да – моя девочка заводится с полуоборота. Еще не успевшая до конца остыть после вечернего забега, она отзывается довольным урчанием где-то в районе моего паха.

Я дистанцирую заглушку, и причал со смачным шлепком отпускает меня. Швартовый столб меняет цвет с красного на зеленый, и моя белая с серебристой волной девочка, с изысканной грацией оставляя за правым бортом неуклюжий Бэйти, разворачивается, держа нос точно на север, на развязку Центральной водной магистрали.

Город ночью красив. Горит биолюминацией видимая часть надводного сектора. Светятся гибриды деревьев, кустов, плюща, закрывающих часть балюстрад. Слабые подобия лиан змеятся вдоль мостов и эстакад, пересекающих водный путь. Флора, допустившая в свою сердцевину ферменты, когда-то позволявшие медузам светиться – разгоняет темноту. Растения, изначально созданные только для выработки кислорода, приняли на себя двойную нагрузку – освещать города. А прародители нынешней надводной флоры – медузы, присматривая за своим усовершенствованным потомством, парят под водой. Их многометровые щупальца и купола разгоняют мрак подводного сектора. Там, в полной тишине.

Моя рубаха расстегнута, я ловлю грудью встречный ветер. Город у воды невероятен. Но это ничто по сравнению с тем, как он впечатляет, если смотреть с крыш многоэтажек. Как-нибудь я попробую описать. Если у меня хватит слов, конечно.

Мина летит, легко вписываясь в поворот возле волногасителя. Отлажено работает движок. Мне нравится думать, что моя девочка меня не предаст.

Хотя нет. Так мне не нравится думать. Словно предоставить ей право принимать решение. А ничего подобного ей не светит. Она моя. И все решения я уже принял. Я ее не предам. Так уже лучше.

Скоростной канал, скованный в броню набережной, от самого основания которой берут разгон монолитные тела многоэтажек, затягивает аквабайк. Мы с Миной мчимся по выделенной полосе, оставляя за плечами тонны воды, пронизанной огнями. Флуоресцентная линия делит движение на прямое и встречное. Но в столь ранний час нам не мешает никто. Мы летим на предельной скорости, а голограммы рекламных полотен сливаются в один многоцветный калейдоскоп. У выхода на развязку я сбрасываю скорость. И не только потому, что боюсь схлопотать штраф за превышение скорости. Здесь полосы сужаются, и предрассветный туман вгоняет нас в закрытый туннель. Почти на минималке я ввожу аквабайк в бетонное чрево.

Практически сексуальное действо – моя мощная машина, входящая в узкое, заполненное оседающим на коже туманом, нутро. Скользит, наращивая скорость, почти касаясь бронированным бортом огороженных пластиком стен.

О, да, детка. Еще чуть-чуть – и мы с шумом форсированного движка, с пеной брызг вырвемся на свободу.

Счастливые.

Удовлетворенные.

Мне нравится искать в обыденности эротический подтекст. Нравится держать себя в легком тонусе.

Нравится думать, что наша столица вечного лета хочет меня так же, как и я ее.

Мой друг Морф, умник из ЦИПБ (центра исследований патологий БИЧ), на полном серьезе недавно мне заявил, что моя гиперсексуальность – признак ненормальности. Типа, я уже от формулы «трахать всё, что движется», сместился в сторону «и что не движется». Как шутка – имеет место быть. А если добавить здравого смысла – чушь. Я разборчив как русалка на Мамин день. Просто на фоне его трех-четырех связей в год, мои…

Все мои кажутся гипер. Сверх. Пере.

Морфу завидовать молча не понравилось. Поэтому он подключил образование и выдал мне диагноз «сатириаз», с соответствующей кодировкой патологий по шкале Рокен-Бауэра. И заумными фразами

(будь проще, Морф)

объяснил, что мое либидо имеет такой гипертрофированный

(по сравнению с твоим, Морф?)

замах потому, что я не могу

(Морф, может, не хочу?)

подключать к сексу

(дай подумать – банковский доступ?)

эмоциональную составляющую. Но это всё

(что всё, Морф?)

пройдет, стоит мне встретить ту девушку, которая…

***

Прошу прощения за паузу. Меня стошнило.

***

– Макс, дурачок, хватит тебе уже качаться. Скоро на человека будешь не похож.

Женский голос проворковал за моей спиной, но я и ухом не повел. Сложно ушами вести, когда жмешь на переднюю дельту сотку.

И это без грифа.

– Ма-а-акс. Куда тебе еще качаться, скажи? И так все девчонки твои.

– Не все, – кряхтя, выдавил я. – Ты.

– О как. Только одна я и осталась? – на пределе сарказма поинтересовалась собеседница и внесла, наконец, себя в поле моего зрения. Все сто семьдесят пять сантиметров немаленького роста и килограмм шестьдесят пять правильно «подсушенного» тела.