Элиза нахмурилась, как будто ранее ей это в голову не приходило.

— Речь идет не о домыслах. Я получила записку, адресованную моему отцу.

Сердце Себастьяна замерло.

— Записка? Какая записка? Кто ее написал? И почему адресовал вашему отцу?

— Она была без подписи. В ней говорилось о фельдмаршале. Вот и все. Отец подозревал, что послание отправили именно ему, поскольку в этом месяце он слушает в суде криминальные дела. Быть может, тот, кто ее написал, думал, что отец проследит за тем, чтобы этой версии уделили должное внимание.

Себастьян был поражен. Кто-то написал записку, прямо указывая на Ростафана? Он медленно повернулся, бросил на стол эту чертову шляпу и уставился на мисс Триклбэнк. Она, в свою очередь, тоже настороженно рассматривала его. Может ли он доверять ей? Возможно ли такое, чтобы она была частью уловок вокруг смерти Матуса? Внутренний голос подсказывал ему, что доверять ей нельзя, и все же было в этой девушке что-то такое, что заставляло его задуматься. Возможно, ее обескураживающая честность. Она не пыталась скрывать свои поступки или сам факт того, что она получила странное послание. И потом она смотрела на него без малейшего намека на обман.

Но, как ни крути, все это не имело смысла. Она походила на тех женщин, которые ведут тихий, размеренный образ жизни. Тогда почему именно она получила это послание? Какое вообще она имеет к этому отношение? Или ее отец, раз уж на то пошло? Какое отношение слепой судья может иметь к смерти Матуса? Себастьян покачал головой, потом потер переносицу.

— Мадам, прошу вас, расскажите мне все, что вам известно. С самого начала, если вы не возражаете.

Девушка переступила с ноги на ногу, как будто не знала, должна ли она продолжать стоять или может сесть.

— Откровенно говоря, я уже все рассказала. Через несколько дней после бала какой-то мужчина принес утреннюю почту, и эта записка была в стопке писем.

— Ваш почтальон?

— На самом деле приходил не наш обычный почтальон. Он передал мне все письма и убрался восвояси. Я занесла почту в дом, просмотрела ее и обнаружила записку. Сложенное вдвое послание, адресованное моему отцу.

— У вас есть предположения, почему именно вашему отцу?

— Одно-единственное предположение заключается в том, что он судья Королевской скамьи, как я уже говорила. По-моему, мой отец прав: кто бы ни написал эту записку, он рассчитывал, что судья может повлиять на расследование.

— А ваш отец каким-то образом связан с расследованием?

Она покачала головой.

— Уверена, что он бы упомянул об этом. Он решил, что ошиблись адресом.

— Могу я увидеть это послание?

Не успела она ответить, как в комнату ворвалась Поппи с серебряным чайным сервизом, который на вид был довольно тяжел.

— А вот и мы! — пропела она.

Себастьян чуть не застонал — ведь он едва начал что-то понимать и теперь хотел бы взглянуть на записку.

— Можешь поставить чай на стол, Поппи, — сказала мисс Триклбэнк.

Служанка — ее, видимо, звали Поппи, — пересекая комнату, улыбнулась Себастьяну.

— Похоже, как будто снова настало вчера, да? — Она поставила чайный сервиз на стол, налила две чашки и одну протянула мисс Триклбэнк. Когда она попыталась передать вторую Себастьяну, он отрицательно покачал головой. Примечательно, что служанка не поставила чашку на стол, а решила сама выпить чаю. Она устроилась рядом с мисс Триклбэнк, поднесла чашку к губам и слегка подула на чай, прежде чем сделать глоток.

Что, черт побери, происходит в этом доме? С каких это пор слуги угощаются чаем? С каких пор женщины нисколько не боятся будущего короля Алусии? Подобное было для него в диковинку. Впрочем, сейчас его занимало совсем другое.

— Записка, мисс Триклбэнк. Я могу ее увидеть?

Мисс Триклбэнк отвлеклась. Насупив брови, она с интересом рассматривала его одежду.

— Почему вы так одеты?

— Прошу прощения… — Себастьян опустил взгляд, забыв, во что он одет. — Ответ очевиден — чтобы меня не узнали.

— Серьезно? — Они с Поппи переглянулись. — Но, разумеется, принцу дозволено ходить везде, где заблагорассудится.

— Разумеется, но я… — Он покачал головой. Не было смысла что-то пояснять. — Мы говорили о записке… Мне необходимо увидеть ее. Я не верю, что все версии расследования рассмотрены, а когда появилась догадка в этой… газете…

— «Дамская газета мод и домашнего хозяйства» г-жи Ханикатт, — подсказала мисс Триклбэнк.

— Когда слухи появились в дамской газете, английские власти не посчитали это важным, а я…

— Прошу прощения… — произнесла Поппи, как будто он обращался к ней.

— Ты можешь в это поверить? — закатила глаза мисс Триклбэнк.

— Не могу поверить! — воскликнула Поппи. — Они нам завидуют, вот в чем все дело.

Себастьян понятия не имел, о чем говорят девушки и кто и кому завидует.

— Конечно же, — согласилась мисс Триклбэнк. — Все эти годы они верили, что издательское дело — исключительно мужское занятие. А мы доказали им, что они ошибаются, не так ли?

— Еще бы!

— Прошу меня простить, я не знаю, о чем идет речь, — признался Себастьян. — Англичане сочли это несущественным, поскольку они полагают, что убийство моего секретаря — в первую очередь дело Алусии. Быть может, это и так, мисс Триклбэнк, но кто-то же намекнул на моего фельдмаршала, кто-то же принес записку именно вам. Из всех людей в Лондоне именно вам! И я хотел бы знать почему.

— Я, кажется, могу кое-что подсказать, — уверенно заявила Поппи и отхлебнула чаю.

— Возможно, для того, чтобы отвлечь подозрения от настоящего преступника, ложно обвинив кого-то другого, — сказала мисс Триклбэнк.

Поппи улыбнулась.

— Какая же ты умная, Элиза! Ну конечно же! Алусианский премьер-министр может быть в чем-то замешан, но при этом постарается намекнуть, что вся ответственность лежит на фельдмаршале или ком-то еще, а потом ждать, что все свалят вину на фельдмаршала.

— Премьер-министра нет в Англии, — ответил Себастьян, пытаясь ухватить ниточку их рассуждений.

— Или кто-то ему подобный, — добавила мисс Триклбэнк, не обращая внимания на Себастьяна и продолжая рассуждать с Поппи. — Я прочла достаточно папиных бумаг и уже стала в своем роде экспертом в запутанных уголовных делах. — Она постучала пальцем по лбу.

— Не знаю, что бы судья без тебя делал, — согласилась Поппи.

Казалось, что Себастьяна вообще в комнате не было. Впервые за тридцать два года его не замечали и не прислушивались к его мнению.

— Мисс Триклбэнк! — громко окликнул он.

Дамы перестали болтать и посмотрели на него.

Он взглянул на служанку, потом перевел взгляд на мисс Триклбэнк.

— Я могу поговорить с вами наедине? Прошу вас…

Дамы посмотрели на него так, как будто он попросил их задрать платья. Поппи зарделась.

— Что ж… — Она робко отставила чашку в сторону. — Я понимаю, что мне лучше уйти…

— О, дорогая, ты ничуть не мешаешь! — воскликнула мисс Триклбэнк.

— Все в порядке! — легкомысленно отмахнулась Поппи, но обиженный взгляд, который она бросила на Себастьяна перед тем, как уйти, свидетельствовал об обратном.

Мисс Триклбэнк смотрела вслед удаляющейся из гостиной служанке, потом сурово взглянула на Себастьяна, и ее красивые глаза сузились от раздражения.

— Ну и натворили вы дел!

— Я натворил дел?

— Ну не я же ранила ее чувства.

Если честно, он не знал, плакать ему или смеяться от досады.

— Не знаю, как у вас принято в Алусии, но Поппи — это часть нашей семьи, и мы к ней так и относимся.

— Что у вас за семья? — пробормотал себе под нос Себастьян. Он оглянулся на часы и самодовольного кота, на стопку книг, клубки пряжи. — Поверьте мне на слово, я не понимаю. Неужели у вас нет почтения к тому факту, что я наследный принц соседнего государства? Ни капли?

Мисс Триклбэнк взглянула на дверь, за которой скрылась Поппи.

— По всей видимости, нет.

Подобное откровенное пренебрежение лишило его дара речи. Даже в самых смелых своих мечтах он не мог представить подобную ситуацию, в которой сейчас оказался. Она упрямо отказывала ему в той дани уважения, которого он заслуживал. И принцу приходилось с этим мириться, ведь это никого не волновало. Да и к предмету разговора не имело никакого отношения. Ему необходимо узнать, кто передал злосчастную записку, и если единственный способ узнать это — перестать вести себя в этой гостиной, как подобает наследному принцу, то так тому и быть.