– Славьте Господа, горы и все холмы… – невольно пробормотала я и замолчала, почувствовав взгляд темных глаз Уинифред. Она смотрела на меня вопросительно.

– Это строка из благодарственного гимна, который часто поют в церкви, – объяснила я. – Ты никогда его не слышала?

Уинифред покачала головой.

– В нашей церкви редко поют, – сказала она, – разве что простые короткие гимны. Не то что в былые времена, когда рядом с замком было большое аббатство и туда приходили паломники.

Она замолчала, по-видимому не собираясь продолжать беседу, а поскольку деревня уже виднелась вдалеке, она вдруг остановилась, помахала мне на прощание рукой и побежала к мосту через речку.

– До свидания! – крикнула она. – И не забудьте в следующий раз, что бабушка слепая.

На следующее утро после своего визита в замок я вышла рано, чтобы насладиться красотами долины, но вначале позавтракала и поболтала немного с хозяином гостиницы, который, похоже, привык к моей чисто американской любознательности.

– Да, миссис Мэхен – прекрасная женщина, – согласился он, когда я поделилась своим впечатлением о ней, – она благочестивая женщина и умная. Но она со странностями, да, со странностями. Верно, потому что так долго живет одна на отшибе.

– Как так получилось, что она присматривает за мисс Уинифред и живет в старом замке? – спросила я.

– Да кто его знает, мэм. Нам про это неизвестно. Других-то хозяев у замка нет. Владелец, мистер Родерик, давным-давно отсюда уехал и больше не появлялся. Что ему делать в нашей глуши? Помню, вся округа им восхищалась, такой он был образованный и красивый. Но он, говорят, женился и больше не являлся в наши края. Может, стыдился развалин или боялся деревенских сплетен?

Я слушала со всем возможным вниманием.

– Ну вот. А Уинифред у нас здесь появилась в канун Дня Всех Святых. По правде сказать, никто не знает толком, что тогда случилось. В ту ночь миссис Мэхен спешно вызвали в замок из деревни. Она ведь нянчила еще самого мистера Родерика. Помню, в ту ночь повсюду в замке горели огни, а в полночь у ворот появился человек в черном и привез с собой ребенка. Некоторые говорят, что это был сам молодой хозяин на белой лошади, а другие судачат про какого-то таинственного подозрительного незнакомца. Еще бы, он явился в канун Дня Всех Святых! Это темная история, сударыня, и неудивительно, что девочка отличается от других детей.

– Сколько лет ей было?

Хозяин задумался.

– Должно быть, что-то около пяти, хотя никто не знает точно.

– Отец ее навещает?

– У нас в деревне он никогда не появляется. Не знаю, мэм, врать не буду. Тут есть какая-то тайна, а старуха Мэхен об этом помалкивает. От нее только и услышишь: «Ах, мисс Уинифред то, мисс Уинифред сё…» Но кажется, она боится девчонки, потому что та не человек. Так старики говорят, – он тряхнул головой, – хотя я думаю, что она все-таки дочь мистера Родерика. А вот почему он ее бросил и не приезжает – этого вам ни один человек не скажет.

– Какая странная история, – заметила я, – прямо роман. И ваша чудесная долина, и развалины старого замка очень хорошо подходят для романа. А вы не знаете, с кем Уинифред собиралась ехать в Тулатуку? Она упоминала какого-то таинственного незнакомца, но отказалась назвать его по имени.

– Наверное, ей старуха Мэхен запрещает называть его имя, – сказал хозяин. – Сама-то девочка не боится ни человека, ни зверя, ни злого духа, и если она о ком-то не говорит, то по наущению старухи.

– Но кто же он?

– Мэм, я вам уже наговорил много такого, что говорить не следует, – заявил хозяин, – уж вы не заставляйте меня вслух произносить имена тех, о ком не говорят.

Этим мне пришлось удовлетвориться. Я отправилась в долину реки Даргл и уселась там на траву, зеленую и мягкую, как бархат. Вокруг высились горы. Зеленые склоны все еще сверкали от росы, водопад обрушивался на камни и превращался в темный поток далеко внизу, сплетенные кроны деревьев нависали над этим ревущим потоком. Я не сразу заметила, что среди ветвей кто-то сидит. Но вдруг тишину нарушил звонкий голосок, напевающий мелодию, дикую и угрюмую, как сама эта страна, но на душе от нее делалось светло. Я посмотрела наверх, уже зная, что увижу изящную фигурку и нежное детское личико Уинифред. И снова, как и в первый раз, я побоялась заговорить с ней, чтобы не напугать, но она обратилась ко мне первая, прервав песенку.

– Доброе утро, – сказала она, – прекрасная погода.

– И правда прекрасная, – ответила я, глядя на нее с изумлением.

Это бесстрашное маленькое создание разговаривало со мной, примостившись на высокой ветке так же спокойно, как будто она сидела в кресле у камина.

– Милое дитя, – невольно сказала я, – у меня из-за тебя голова кружится.

– Голова кружится? – повторила девочка.

– Ты сидишь высоко, а ущелье такое глубокое, – объяснила я.

Из-за рева водопада мне пришлось напрягать голос.

– Старый добрый Даргл! – воскликнула она, с любовью глядя на грохочущий поток. – Я сижу здесь, как уже говорила вам, почти каждый день. Но, конечно, спущусь, раз у вас кружится голова.

Она выполнила свое обещание так быстро и ловко, что у меня перехватило дыхание. Вот она стояла наверху, на ветке, а через мгновение оказалась рядом со мной, уселась на траву, и лицо ее сияло в утреннем свете, полное жизни, здоровья и радости бытия.

– Ну и какая страна нравится вам больше: Ирландия или Америка? – спросила она, немного погодя.

– Ирландия очень красива, – ответила я.

Лицо ее вспыхнуло румянцем, а глаза осветились. Она кивнула два или три раза, но не сказала ни слова. Как будто я похвалила что-то очень важное для нее.

– Я однажды слышала, – сказала она, – что улицы в Америке вымощены золотом. Но, наверное, это не так, – последние слова она произнесла с грустью, как будто не желая расставаться с приятной иллюзией. – Думаю, деревьев с золотыми листьями и птиц с серебряными крыльями там тоже нет.

– Нет, – ответила я, – в Америке нет ни улиц, мощенных золотом, ни золотых деревьев, ни птиц с серебряными крыльями. Но там много прекрасного. Величественные горы, обширные леса, широкие реки, великолепные города.

– Я бы хотела послушать об этом, – задумчиво сказала она, – вы расскажете мне?

– Я расскажу тебе все, что ты захочешь услышать, – заверила я, – мы ведь решили быть друзьями, а друзья должны радовать друг друга.

– Да, это верно, – согласилась она, – и поэтому я покажу вам мой замок, хотя очень не люблю, когда по нему ходят чужие люди.

История, которую я слышала сегодня утром – трогательная, загадочная, – еще усилила мой интерес к девочке.

– Ты всегда жила здесь? – спросила я.

– Нет, – коротко ответила она. – Я помню, что раньше жила в другом месте, но это было очень давно. И это уже не важно.

Очевидно, она не хотела продолжать разговор на эту тему.

– Мне придется покинуть вас, – вдруг сказала она. – Слышите колокольчик? Боюсь, что наша корова убежала.

– Ты пасешь корову? – невольно спросила я, не в состоянии представить эту девочку за таким прозаическим занятием.

– Обычно Мойра пасет, – беззаботно ответила она, – ну, наша прислуга за все. Но иногда и я. Я люблю нашу старенькую Кушу, у нее шелковые бока и длинные уши, а рогов нет. Но корова бы не тронула меня, даже будь у нее рога, потому что она меня знает. Она наклоняет голову, чтобы я ее погладила, и мычит при моем появлении. Это очень умная корова. Вот бы она научилась разговаривать.

– Представляю себе эту беседу, – рассмеялась я.

– Я знаю, что бы она сказала, – уверенно ответила девочка и тоже рассмеялась.

– Правда? Расскажи мне! – я поддержала ее шутку.

– Она бы сказала о сладком зеленом клевере, о полях и холмах, где она живет уже много лет. Она родилась раньше, чем я появилась здесь, и она смотрит на мир своими большими коричневыми глазами, как будто думает обо всем. Она бы рассказала точно, водятся ли здесь феи и эльфы, потому что иногда она пасется в лунном свете, в сумерки или рано поутру, когда они должны выходить наружу.