Он втянул дым и зажмурился. Приходько забрал у него косяк, тоже затянулся, напряг, казалось, каждую мышцу на лице, выпустил дым и снова передал эстафету.

– Ну как? – спросил он.

– Пока ничего, – сказал Дмитрий, а через секунду улыбнулся и издал смешок.

– Понятно, – оскалился Приходько.

Так они курили в течение десяти минут, после чего – расслабленные и погруженные в свои ощущения – откинулись назад, на тряпки, лежавшие у стены. Николай открыл пачку чипсов и положил перед ними.

– Попробуй-ка. Ты такого никогда не пробовал!

– Это же обычные чипсы.

– Зато ты сейчас не обычный.

Дмитрий взял одну небольшую чипсину и закинул ее к себе в рот. Никогда еще он не был настолько сосредоточенным на том, что было у него на языке. Чипсы медленно таяли, и все естество Троицкого фактически сгустилось вокруг рецепторов языка, жадно улавливающих давно знакомый, но воспринимаемый совершенно по-новому вкус.

– То еще дерьмо, – прокомментировал Николай травку. – Забористое. Но дерьмо. Лучше бы тебе больше таким не баловаться… Я знаю, я сам этим слишком уж увлекся. Но я в заднице, так что дерьмо в моей жизни по определению должно быть… Но я выберусь, братан. Если только есть Бог. А ты сам как, верующий?

Дмитрий ему не ответил. Он слушал его в пол уха, но отвечать совершенно не хотел.

Вскоре что-то не поддающееся логике трезвого человека насмешило Приходько, и его смех тут же подхватил Дмитрий, но просмеялись они недолго, уже через несколько минут затихнув, они упали в полуобморочное состояние наслаждения ослабевшей от травки работой мозга. Приходько сгреб лежавшие рядом вонючие тряпки к себе и стал обнимать их, словно это были самые дорогие в его жизни вещи.

– Я путешествовать, – изрек он тихо.

Он представлял себе деньги, как он обнимает их, как разбрасывает их вокруг. Как покупает себе билет на самолет и улетает из России в какую-нибудь более подходящую его темпераменту страну, знакомится там с красивой латиночкой, мулаточкой или африканочкой и с ней путешествует по миру.

Троицкий же не думал ни о чем. Он смотрел куда-то вверх и был сосредоточен на образах, создаваемых его подсознанием.

Через несколько минут он услышал шаги, но никак не среагировал. Вдруг открылась дверь, и на пороге показалось озадаченное лицо срочника.

– Черт! – пораженно выдохнул он. – Что вы здесь устроили?!

– Черт… – повторил за ним Троицкий тихим голосом, с прищуром глядя куда-то в сторону.

Где-то глубоко внутри он вздрогнул и был в ужасе, что его поймали, но на самом деле остался лежать.

– Эм-м… Я…

Срочник вообще не был уверен в том, как ему нужно было себя вести в такой ситуации, но Приходько тут же снизил градус обстановки одной единственной фразой:

– Ты будешь? – сказал он, поворачиваясь к тому.

– Что?.. – не сразу понял смысл сказанных Николаем слов срочник. – Буду?.. А что, есть?

– Конечно, – глупо улыбнулся Приходько, доставая из кармана еще один плотно забитый косячок.

– Ну… Буду, – кивнул тот. – Только вот… Троицкий, ты?

– Я, – подтвердил Дмитрий тихо.

– Тебя Волков вызывал. Тебя уже пара человек разыскивает, и я бы не заставлял его ждать еще больше, у него в заду шило.

– Вот… Твою мать! – спохватился Троицкий.

Его рассудок немного отрезвел от этих слов, и он поднялся и побрел в сторону актового зала.

– Его ведь точно поймают, – сочувственно произнес срочник. – У него глаза стеклянные.

Он сел рядом с Приходько, и они стали раскуривать косяк, для Николая ставший вторым подряд.

Троицкий, пошатываясь, вошел в актовый зал, чудом избежав встречи с другими людьми. Волков с недовольным видом сидел за фортепиано и наигрывал какую-то агрессивную мелодию. Он взглядом показал Троицкому на сидение, и тот сел, пытаясь двигаться максимально естественно. Полковник, обращенный к фортепиано, не заметил его неловкости. Он еще недолго разыгрывался, после чего сменил мелодию и стал играть Шубертовскую «Форель», а затем и петь ее. Троицкий прикрыл глаза. Его голова сначала немного подрагивала, затем стала раскачиваться, закружилась и вдруг взлетела, в такт музыке перелетая от угла комнаты к углу, от стены к стене, от потолка к полу, и он окончательно потерялся и забыл, где вообще находился. А полковник Волков все продолжал свое самозабвенное пение:

«Он дернул прут свой гибкий,

А рыбка бьется там

Он снял ее с улыбкой,

Я волю дал слезам

Он снял ее с улыбкой,

Я волю дал слезам…»

Музыку уже стихла, а Троицкий все еще сидел с закрытыми глазами и глупой блаженной улыбкой на лице.

Волков по их обычаю ждал аплодисментов. С того самого раза Троицкий никогда не забывать награждать его ими, однако в этот раз момент упустил. Недовольный полковник спустился вниз и подошел к молодому человеку с настроем разгромить его, но, приблизившись вплотную, увидел, как тот нежно улыбается с закрытыми глазами и тихонько, совсем не в ноты, пытается голосом воспроизвести только что услышанную мелодию, и растаял.

– Вот как, – произнес он, довольный, как ему показалось, впечатлением, произведенным на парня его игрой и исполнением.

Когда Троицкий открыл глаза, перед ним уже никого не было. Сидя в актовом зале, он дождался, пока отойдет, а потом ушел оттуда.

После того случая Дмитрий больше не стал рисковать и не нарушал армейский устав, посчитав, что оно того не стоит. Приходько же продолжил свое занятие. Конечно же, многие в части были в курсе, что он курит, так как не один он коротал время в армии таким способом, а покупали все у одного из старшин, зарабатывавшего себе и тем, кто дал ему на это дело добро сверху. Однако в следующий раз Николаю не повезло – тогда к нему в коморку заглянул не срочник, а член комиссии, приехавший в часть с проверкой. Тогда уже ему помочь ничего не могло, поэтому Николай Приходько был пойман с поличным и отчаялся отделаться от проблем.

Троицкий услышал от одного из старшин, что одному парню не повезло – его застукали с одним косяком, а попал под статью он за хранение чуть ли не целой фермы.

***

Завьялов долго узнавал у Троицкого детали совершения самого преступления. Как оно происходило, что было орудием убийства жертвы, были ли свидетели, какая на нем была одежда, какая одежда была на жертве. Троицкий отвечал неспешно, но ничего не скрывая. Прошло несколько часов, и Завьялов узнал все, что хотел.

– Почему вы убили Маргариту Подольскую? – задал он важнейший вопрос.

Троицкий отмалчивался. Завьялов повторил вопрос, но тот снова не отвечал.

– На это тяжело ответить, – сказал он наконец.

– Постарайтесь.

Троицкий снова замолк, размышляя о чем-то.

«Да, все не могло быть так просто», – подумал следователь, преждевременно посчитавший, что спокойный и казавшийся адекватным Троицкий тут же ответит на все вопросы.

– Я пока что не могу дать вам ответ, – произнес Троицкий. – И не знаю, смогу ли вообще.

– Почему?

Но Троицкий снова замолк и не отвечал. Завьялов взглянул на наручные часы.

– Мы продолжим допрос очень скоро, – сказал следователь, вставая. – Сейчас вас отведут в камеру, там вы будете дожидаться, пока я не решу, что вам пора обратно. Тогда мы продолжим.

– Ясно, – кивнул Троицкий.

– Вам лучше четче сформулировать за это время, каковы были ваши мотивы, если вы хотите побыстрее покончить со всем этим.

– Кто вам такое сказал? По-моему, мы очень неплохо проводим время.

Завьялов хмыкнул. С каждым мгновением, проведенным рядом с этим человеком, следователь все больше поражался уверенности и спокойствию этой личности.

– Тогда для того, чтобы вашу историю могли понять, – сказал он.

– Вы все равно вряд ли сможете ее понять, – покачал головой Троицкий.

– Я не сильно на это надеялся. Понять ее должен судья, а я всего лишь добываю информацию. Так что попрошу вас отнестись с уважением к моей работе.

Троицкий поднял брови.

– Честно, я по-другому представлял себе следствие. Думал, меня будут мучать, или что-то вроде того, лишь бы выудить все до последней крупицы.