– Вы убили Маргариту Подольскую? – на всякий случай переспросил Завьялов, четко выговорив каждое слово.

– Да.

***

Родители Дмитрия Троицкого не были богаты, но у них всегда находились возможности для того, чтобы удовлетворить не такие уж большие запросы сына, так что он никогда не страдал от отсутствия пищи или зимней одежды. Они жили в Московской области, совсем недалеко от столицы, в которой и работали, каждый день тратя больше, чем по два дополнительных часа на дорогу.

Уже с детства Дмитрий отличался высоким ростом, широкими плечами и отстраненностью, отчего так и не стал полноценной социальной ячейкой в школьные годы. Он игнорировал других детей, и они отвечали ему тем же.

– Тебе нужно стараться разговаривать с одноклассниками, находить с ними общий язык, понимаешь? – говорила ему мать. – Иначе ты так и останешься один, без друзей. А без друзей жить нехорошо, мой дорогой. Никто не поддержит тебя в трудную минуту, не подаст руку, когда это будет нужно, не поможет, когда тебе будет плохо. Радость моя, ты меня понимаешь?

– Да, – кивал маленький Дмитрий, который не сильно вслушивался в то, что она говорила.

Ему уже тогда было все равно на людей вокруг, его большие интересовало заниматься тем, что доставляло ему удовольствие. Глядя на мальчика, можно было подумать, что он так или иначе будет связан с физической активностью, которая ему как раз всегда отлично давалась. Так показалось и его отцу, который стал каждый день разговаривать с ним о футболе, боксе, о легкой и даже о тяжелой атлетике, тем самым пытаясь привить ему интерес к спорту. Но мальчик сам совсем не старался совершенствоваться в этом направлении. Напротив – творчество было больше ему по душе, хотя оно было очевидно не его сильной стороной. Об этом можно было сказать с одного брошенного взгляда на слепленные его неловкими руками фигурки из глины или рисунки, сделанные на уроках изобразительного искусства.

– Это «удовлетворительно», Троицкий, – в который раз поставил ему «тройку» учитель ИЗО – тучный мужчина с вечно туманным взглядом. Все дети морщились, когда приближались к нему, ведь от него сильно пахло потом и алкогольными парами. – Ты, мальчик, совсем не имеешь способностей. Тебе повезло, что я это понимаю, и только поэтому ты сдашь контрольную.

Он улыбнулся, ожидая от мальчика благодарности.

Вечером, когда Дмитрий вернулся из школы, он объяснил тройку в дневнике отцу, процитировав учителя.

– Он в некоторой степени прав, сынок, – сказал тот. – У тебя куча талантов, но ИЗО точно не один из них. Ты переживаешь по этому поводу?

– Не знаю, – соврал мальчик.

– В этом нет ничего страшного. Помнишь, я тебе рассказывал, как играл в хоккей в молодости? Мы взяли кубок любителей по региону. Знаешь, он до сих пор остался там, у твоей бабушки. Когда-нибудь я привезу его сюда и покажу тебе.

Но как бы отец не пытался угодить своему желанию иметь сына-спортсмена, ему не удалось реализовать свои планы. Вскоре он понял, что тот совсем не хочет заниматься спортом, и умыл руки, перестав стараться помочь сыну найти его интересы, а мать никогда и не брала на себя груза за это дело, передав его отцу. По итогу мальчик, не имевший желания заниматься спортом и убежденный, что не имеет способностей к творчеству, остался ни с чем.

Вероятно, все это стало одной из причин его абсолютной личностной несостоятельности к восемнадцати годам, когда он закончил школу. К сожалению, Троицкому не удались выпускные экзамены достаточно хорошо для того, чтобы он смог поступить в университет бесплатно, а денег на платное обучение у его родителей все же не нашлось, поэтому его ожидал год обязательной российской армии.

– Пришла повестка, – сообщила ему мать. – Тринадцатого числа тебе нужно в военкомат.

Дмитрий с безучастным видом пожал плечами и сделал вынужденный шаг, который уже вскоре обратился в строевой.

***

Завьялов в тишине продолжал рассматривать бумаги обвиняемого. Из всего, что он изучил, он не смог сделать никаких выводов, которые говорили бы ему о возможных мотивах убийства. Следователь поднял взгляд и всмотрелся в лицо мужчины, пытаясь в нем что-нибудь прочитать. Троицкий казался немного уставшим и расслабленным, словно ему и дела не было до того, что происходит вокруг. Увидев его впервые, следователь опасался, что здоровяк может оказаться буйного нрава и всполошит все отделение полиции, но теперь, когда он понял, что подозреваемый весьма спокойный, следователь позволил себе немного снизить напряжение, тем не менее не забывая о том, что перед ним сидит человек, по всей видимости недавно совершивший убийство.

Завьялову попался под руку военный билет Троицкого, вложенный в его паспорт.

– Вы служили или он куплен? – спросил он.

– Служил.

Следователь хмыкнул. Еще бы он ответил, что военный билет куплен – это могло бы потянуть на отдельную статью.

К удивлению Завьялова, молчаливый до этого Троицкий продолжил тему:

– Маршировал, слушал гимн, мыл полы и туалеты. Вот вам и служба.

– А вы представляли себе, что окажетесь в раю?

– Я ничего себе не представлял. Моя мать пугала меня дедовщиной и насилием, которое там якобы происходило. Но я этого не встретил. Может, повезло…

Завьялов счел, что человек, который сознался в убийстве, чувствует себя слишком комфортно и вальяжно, поэтому он прервал его:

– Это не относится к делу, Дмитрий. Я задал вам вопрос из уважения к выполненному вами долгу, но боюсь, на этом все.

Завьялов, с огромной серьезностью произнесший это, поправил очки на носу и сощурился, снова вглядываясь в Троицкого, пытаясь поймать его реакцию.

– Простите, – спокойно сказал Троицкий, поймав взгляд Завьялова.

В лице он нисколько не изменился.

Завьялов снова опустил взгляд и продолжил перебирать документы, а Дмитрий молча ждал, пока тот закончит.

***

Кто бы мог подумать, что в этой несвободе, которую другие так презирают, Троицкий чувствовал себя совершенно обыденно, ведь занимался почти тем же самым, чем дома – делал то, что ему говорили. И он не чурался грязной работы, поэтому, когда ему доверили собственную территорию – грязные туалеты и не менее грязные коридоры, он без каких-либо зазрений брал в руки тряпку и занимался чисткой помещений. А потом наступила зима и выпал снег. Если есть место, похожее на описанный Данте девятый круг ада – это зима в армии. В роли замерзших грешников здесь срочники, а в роли Сатаны – полковник, пристально следящий за подчиненными и определенно наслаждающийся своей властью над ними, а также их мучениями. Теперь, помимо обычных задач, молодым, пышущим силой парням приходилось убирать снег, как только он выпадал, а происходило это иногда больше четырех раз за день, а порой бывало и так, что снег просто не переставал идти весь день. Так они и ходили со своими лопатами назад и вперед, под серым небом, старавшемся похоронить их под белоснежной толщей снега. И все делали совершенно безучастный вид, ведь знали – стоит старшинам заметить на твоем лице хотя бы тень недовольства, и станешь следующим кандидатом в наряд.

Троицкий явно страдал меньше остальных. Он хотел бы вернуться домой, но думал об этом без того пыла, с каким возвращение в родные края обсуждали его сослуживцы. И, в отличие от других, он совсем не жаловался ни на еду, ни на старшин, ни на тяжелый рабочий труд, к которому их принуждали. Он по большей части просто молчал. Не потому, что ему все нравилось. Потому, что ему было все равно.

Однажды его и пару других срочников попросили отнести тяжелые коробки в один из кабинетов. Он взвалил себе на руки увесистый груз и отправился за сослуживцами. Те, положив коробки в указанное место, тут же удалились, и Дмитрий также собирался уйти, но вдруг его слух зацепил прекрасный звук, и он застыл на месте. Это было фортепиано, игра которого доносилась из приоткрытой соседней двери, которая вела в актовый зал. Музыка лилась оттуда, витая по комнате, немного притормаживала над его головой, и легко опускалась на его уши, вызывая сладкую дрожь в области затылка и предплечий. Он не удержался и заглянул внутрь: в совершенно пустом зале играл, сидя за коричневым фортепиано, полковник по фамилии Волков. Троицкий, как заколдованный гамельнской дудочкой, зашел внутрь и присел на одно из сотни свободных мест. Полковник его совсем не замечал. Он был сосредоточен на своих пальцах, плавно перемещавшихся с ноты на ноту. Перед ним стояла партитура, на которую ему смотреть и не требовалось – он играл это произведение не один год и знал его почти так же хорошо, как воинский устав. Это был Ференц Лист, этюд «Un Sospiro». Троицкий не знал этого названия, как и не знал, чье это произведение, и это совершенно не помешало ему им насладиться. Он завороженно наблюдал за полковником, серьезное, грубое лицо которого контрастировало с нежной и умиротворенной музыкой. Его брови были сведены к переносице и немного дрожали, как и уголки губ. Лишь к концу игры в его виде стало явно проглядываться упоение ею, он зажмурился и приподнял голову вверх, почти содрогаясь всем туловищем. Когда он открыл глаза и посмотрел на пустые ряды снизу, он вдруг увидел Троицкого и тут же снова нахмурился.