Его закрыть, но царь сказал: «Не надо».
И им директор новый, Энгельгардт,
Назначен был, чтоб навести порядок.
И сразу же директор захотел
В сердца учеников своих проникнуть.
Но Александр, как всегда, мрачнел
При встрече с ним и становился диким.
XIII
Иным казалось, что директор мил,
Добр и открыт, но что-то в нём таилось.
Со всеми он беседовать любил,
Даря улыбку каждому, как милость.
Спокойный, мягкий, плавный, словно кот,
Он умащал добром дорогу к аду.
Кто был доверчив и наивен, тот
Его идеи принимал за правду.
К карьере, к честолюбию зовя,
Смущал он души юные, стараясь,
Чтоб жили, по течению плывя,
Уверенно, ни в чём не сомневаясь,
Чтоб гордо к цели собственной стремясь,
Себя провозглашали над другими,
Не замечая нищету и грязь
И боль народа, торопились мимо,
Спеша в карьере друга перегнать,
Всегда быть первым и во всём быть правым.
Но Александр… Он не мог принять
Таких идей незримую отраву.
XIV
Разочарован добрый Энгельгардт.
Его томит нелепая досада.
Опять ключи не смог он подобрать
К пылающему сердцу Александра.
От всех попыток он уже устал.
И всё ж решился снова попытаться
И поспешил устроить дома бал
Или, вернее, просто вечер танцев.
В те дни в его дому вдова жила,
Мария Смит, ещё юна, прелестна.
Из дальних родственниц она была.
И Александру было очень лестно
Потанцевать с красавицей. И вот
Они кружатся. Энгельгардт тревожно
Следит за ними. Танца их полёт
Остановить, казалось невозможно.
Но музыкантам подаёт вдруг знак
Директор, и кончается веселье.
Кляня себя в душе: «Каков, дурак!» —
Торопится проститься он со всеми.
XV
А Александр вновь влюблён, теперь
Уж во вдову, чей нежный, светлый образ,
Как дар за боль забытых им потерь.
По вечерам они встречались поздно.
Он Липой звал её, как поцелуй
Звучало имя, страсть любви рождая.
И вопреки невидимому злу,
Которое любовь сопровождает,
Они стремились насладиться той
Любовью, что в своих страстях свободна.
Ведь в жизни их, не очень-то простой,
Произойти могло всё, что угодно.
Был с Липой каждому мгновенью рад
Беспечный Александр. Но однажды
Их подстерёг коварный Энгельгардт.
Он их давно в грехе увидеть жаждал.
«Всё, хватит! Кончено! Каков подлец!
Прочь из лицея! В шею гнать иуду,
Беспутника! Теперь уж, наконец,
Расправлюсь, цацкаться с юнцом не буду!» —
Так сам с собой директор говорил.
Гроза над Александром разразилась.
Но из дворца в тот день подарок был —
Часы для Пушкина. И всё забылось.
XVI
Был вынужден директор промолчать,
Чтоб и себя не опозорить, кстати.
Но юного повесу привечать
Он перестал, храня в душе проклятья.
Марию Смит сейчас же удалил
Подальше, с глаз долой, в её именье,
И тайно Александра невзлюбил.
О нём имел он собственное мненье.
Теперь лишь в душу он к нему проник
И ужаснулся. Оказалось, Пушкин —
Горд, бессердечен, холоден и дик,
И нет надежды, чтобы стал он лучше.
Да и стихи его так холодны,
Так злы порой, что сердце обжигают.
Таят пороки тайные они.
Не все стихи его воспринимают.
Так думал оскорблённый Энгельгардт,
Не сомневаясь в выводах нисколько.
И в самом деле, кто же будет рад
Стихам из слов язвительных и колких.
XVII
Действительно, порой в стихах поэт,
Казалось, выходил за грань приличий,
Возможно, что по молодости лет,
Но вовсе даже не из мести личной.
Он исходил из чувств совсем иных,
Ведь критике вельможи недоступны.
И потому все недостатки их
В двух-трёх стишках выпячивал он круто,
Ужалить острым словом торопясь,
Прикрытой правды сущность обнажая.
Напрасно было, негодуя, злясь,
Пытаться вытащить из сердца жало.
И вот в народе истина и ложь
Властителей становится известной.
Охватывает страшный гнев вельмож.
Но Александр остаётся честным.
Граф Аракчеев эпиграммой бит,
И князь Голицын посрамлён умело.
И даже Фотий сам, архимандрит,
Кус змея вдруг почувствовал всем телом.
XVIII
Прошло немало дней, как Карамзин
К ним в Царское Село переселился,
В китайскую деревню. Ближе к ним
Стал Александр. Он в те дни учился
Истории, которую писал
Великий муж, правдивым быть стараясь.
И Александр многое познал,
К истории России прикасаясь.
Он наполнялся живостью времён,
Уже давно прошедших безвозвратно.
Рождались чувства трепетные в нём.
Шептали губы быстро и невнятно
О Карле, о Мазепе, о Петре,
О грандиозной битве под Полтавой.
Страстями новыми поэт горел,
Гордясь величием своей державы.
В истоки Родины он заглянул,
Почувствовав дыхание бессмертья,
Услышав долгий и протяжный гул
Истории, зовущей к правде светлой.
XIX
Но только ли история влекла
Его к Карамзиным в часы досуга?
Причиной посещений тех была
Ещё одна – историка супруга.
Красива, привлекательна, проста.
В неё влюблялись многие, наверно.
И всё ж она была душой чиста
И в жизни мужу оставалась верной.
Она, как будто излучая свет,
Дарила людям прелесть обаянья.
Не мог всё замечающий поэт
Не видеть чудных глаз её сиянье.
Как вспыхнул в сердце вдруг любви огонь,
Сам Александр не успел заметить.
Страдал, и мучился, и плакал он,
Но никому не говорил об этом.
Екатерина для него, как мать.
Но до того она была прекрасна,
Что не хотел он этого понять,
Влюбившись дерзко, пламенно и страстно.
XX
Преследовать он милый образ стал.
Хранил в себе и взгляд её, и запах.
Однажды в парке он её застал
И вдруг обнял, поцеловав внезапно.
Себя перед учителем губя,
Он посвятил стихи ей, эти строки:
«Пускай умру, но пусть умру любя!» —
Готовы были послужить уроком
Для безответной, не простой любви.
Стихи те были переданы мужу.
Великие, они всегда правы,
Карамзиным поэта пыл остужен.
Спокойным, мудрым голосом своим
Он убеждал: «В страстях порой нет смысла».
Согласен был поэт с Карамзиным.
Но сердце не желало компромисса.
Не мог из сердца вырвать он любовь,
Порыв души словами выражая,
И посвятил немало ей стихов,
Их чистотой и страстью поражая.
XXI
А жизнь разнообразием своим
Влекла поэта вглубь свою всё дальше.
То был отвергнут он, то был любим.
И с каждым днём он становился старше.
И даже близкие его друзья
Поэта иногда не узнавали —
Сверкающие озорством глаза
Вдруг наполнялись грустью и печалью.
Но не умел грустить он долго, в нём
Менялись постоянно чувства, думы.
То был задумчивым и тихим он,
То был весёлым, озорным и шумным.
Любил над Кюхельбекером шутить,
Но так, чтоб тот всерьёз не обижался.
Ведь Кюхля долговязый не простит
Того, кто слишком уязвить старался.
Серьёзности и сложности дитя,
Он не терпел, когда над ним смеялись.
Но Александра он любил, хотя
Они во многом сильно различались.
XXII
Был Александру близок всей душой
Ленивый Дельвиг, друг и критик верный.
Без Дельвига он словно был лишён
Покоя, добродушия и веры.
Легко и просто было рядом с ним.
К теплу, к уюту Дельвиг звал и к свету.
