Любовь, с ума готовая свести,
Придёт к нему, рождая счастья слёзы.
III
Взрослели лицеисты. Каждый день
Дарил им свежесть новых впечатлений.
И их уже не услаждала лень.
Прошло их детства золотое время.
Привыкшие когда-то жить в тиши,
В кругу семьи, в отроческие годы,
Иной приют они себе нашли
В лицее – храме всех наук, свободном
От подлости, и лжи, и клеветы,
Неправды, зла, тщеславия слепого,
Чьи истины, что вовсе не просты,
Необходимы в жизни для любого.
И здесь, в лицее, познавая суть
Явлений жизни, видя в том отраду,
Они решили, что продолжат путь
Своей судьбы, служа великой правде.
И Александр вместе с ними был
Весь увлечён науками, и всё же
Поэзией он больше дорожил.
Он чувствовал – жить без неё не сможет.
IV
Уже узнал его и гордый свет,
Литературный, узкий круг России.
Таланта неожиданный расцвет
Для многих был почти необъяснимым,
Одних смущая новизной своей,
Других чаруя, радуя стихами,
Которых вовсе не было живей.
Мир окрылял он яркими словами.
Был лёгок, точен, сжат, изыскан слог
Его стиха, свободный от условий,
В любую душу он проникнуть мог,
Наполненный и счастьем, и любовью.
Неся добро, свободы тайный свет
И прочь гоня ненужные сомненья.
Взрослел, мужал и подрастал поэт,
Пока ещё замеченный не всеми.
Ещё о нём не ведает народ.
Живя под игом рабства, он не знает,
Что и к нему вдруг гений снизойдёт.
До муз ли тем, которых угнетают.
V
Но он страну едва ль представить мог
Без тех людей, чей труд всему основа.
Ведь с детских лет ценил он свой народ
И, относясь к нему с большой любовью,
Задумывался иногда в ночи
О доле злой его, судьбе тревожной.
Он знал, что вовсе не было причин
Держать народ в ярме, что это может
К восстанию когда-то привести
Людей, пока ещё миролюбивых.
Но эти думы были не в чести
В кругу царя, его министров лживых.
А он, поэт, упрямым, дерзким был
И, ненавидя ложь и лицемерье,
Лишь правду, даже горькую, любил.
Единственно ей – гордой, смелой – верил,
Чтоб никогда не смели упрекнуть
Его хоть в малой капли лжи, стараясь
Любовь поэта к людям зачеркнуть.
Но Александр жил не притворяясь.
VI
Ещё пока он юн, и резв, и свеж,
Чист мыслями в своих мечтах незримых
И полон ярких, радостных надежд,
Предчувствием любви неповторимой,
Ещё пока не знает сладких мук,
Встреч и разлук, наполненных свободой.
Ещё пока в обители наук
В кругу друзей дни юные проводит.
И ожидая тайный дар вестей,
Скрывается в своей невзрачной келье —
К нему немало дорогих гостей
В его лицей приходят то и дело.
И среди них писатель Карамзин,
Историком великим ставший позже.
Приходит он, конечно, не один,
Жуковский с ним, и Вяземский с ним тоже,
Василий Львович, дядя, как всегда,
В своих суждениях и в шутках вольный.
В клуб «Арзамас» их он вступил тогда
Под именем «Сверчок» и был доволен.
VII
Веселья, шуток полон был тот клуб.
И чувствуя во всём непринуждённость,
Едва войдя в смешной, весёлый круг,
Постиг поэт души освобождённость.
Здесь можно было юмором блистать,
Смеяться вслух, восторг свой выражая,
И недругов своих критиковать,
Словно в театре их изображая,
Искусно пародировать их речь,
Причуды поведения, манеры.
Клуб «Арзамас» был местом славных встреч.
Здесь юмор свой черпал поэт, наверно.
Здесь, в этом клубе, он в себя вбирал
Смех, шутки, дар божественного слова.
Уже в то время он осознавал,
Что не должна быть жизнь всегда суровой.
Без юмора и нежности души,
Стихи – они как приговор закона.
Не зря все чувства добрые нашли
Приют в сердцах поэтов, в жизнь влюблённых.
VIII
Однажды Батюшков к нему забрёл,
Рассеянный, меланхоличный, грустный.
Он о поэзии с ним речь завёл,
О чувстве долга всех поэтов русских.
И помолчав, добавил вдруг потом:
«И я поэтом честным быть старался».
Казалось, что-то угасает в нём,
Но он, как прежде, вспыхнуть не старался.
И Александр чувствовал, что он
Давно томится болью непонятной,
И в грусть, как в сон, всем сердцем погружён,
И на челе его сомнений пятна.
Он представлял поэта не таким —
Философом, ленивцем, резвым в слове,
Влюблённым в жизнь, весёлым, молодым,
Которым каждый мог быть очарован.
Он был таким когда-то, но сейчас
В нём стихла страсть, ослабло чувств горенье.
Казалось, с миром вдруг утратил связь
Поэт, спеша в другое измеренье.
IX
Не задушевно – тихо, нелегко
Они простились, навсегда, быть может.
И Батюшков куда-то далёко
Ушёл, своею грустью растревожив
Ум Александра, заронив в него
Своих сомнений роковое семя.
И Александр долго никого
Не принимал и мрачен был со всеми.
Но время юности берёт своё,
И он от дум печальных отряхнулся,
Воспринимая жизни бытиё.
Опять, как будто бы от сна, очнулся,
Увидев солнца золотистый свет,
Синь неба, зелень трав, кустов, деревьев,
Почувствовав отраду юных лет,
Приняв всем сердцем благостную веру.
Иной он, высший жизни смысл постиг,
Познав любовь, и вовсе не случайно,
Всем существом, сознанием проник
В её, для всех невидимую, тайну.
X
В нём пробуждалась медленно любовь
К Наташе милой, к Натали пригожей,
Достойной ярких, чувственных стихов.
Он понимал, что одолеть не сможет
Ту страсть в груди рождённую, когда
Он видел их сияющие лица.
Но Эвелина, яркая звезда,
Пленила вдруг собой всех лицеистов.
И он стихи свои ей посвящал,
Но не желал, чтоб кем-то был в них узнан.
Не зря он Катю Эвелиной звал,
Она была достойна высшей Музы.
Бакунина светла, мила, стройна,
Нежна, бледна, чуть холодна, быть может.
Из-за неё шла тайная вой на,
И победить в ней было невозможно.
Но долго помнил и в душе таил
Поэт её красивую улыбку,
Её глаза… Он долго ею жил.
И не могла быть та любовь ошибкой.
XI
Но впереди ещё немало встреч,
Волнений, дум, тревог и ожиданий.
Никто не мог его предостеречь
О том, что миг прекрасного свиданья
Таит в себе разлуки грусть и боль,
Досаду, страх, сомнение… как будто
Не возродится светлая любовь
И не вернётся солнечное утро.
Но солнца свет опять слепил глаза
И снова звал к любви, к движенью, к жизни.
И понимал он: без любви нельзя
На свете жить, существовать и мыслить.
Всем существом любви принадлежа,
Стремился он отдаться ей всецело.
И страсть его, как остриё ножа,
Пронзало сердце, достигая цели,
И приносила счастье… Может быть,
Касались сердца и страданья тоже.
Но никогда не смел он не любить.
Жить без любви на свете невозможно.
XII
Лицей менялся на глазах, не мог
Он тихим и спокойным оставаться.
На перепутье жизненных дорог,
Почти что в самом центре государства,
Вблизи столицы всей России, он
Был в курсе всех событий и явлений.
Но царь, казалось, позабыл о нём —
Дела иные диктовало время.
В сеть просвещения лицей никак
Не вписывался, в стороне остался.
«Сомнительное заведенье» – так
О нём граф Аракчеев отозвался.
И Аракчеев был бы даже рад
