А пробуждаюсь и встаю, окончательно, чуть ли не по последнему? Где-то между – какие-то заглушая, какие-то выключая, какие-то не слыша… А какие-то – и вовсе запуская: далеко и надолго. Вместе с телефоном! Почему выбираю недолгий сон, зато долгое пробуждение, с дремотной – в те же будильники и пять минут, меж них? Выуживая и вылавливая момент. Пока я согреюсь, выпустив, ненадолго, тепло из своего временного укрытия. И впустив, к себе, холод. Совершив пробежку из комнаты, до кухни и ванной, и тут же вернувшись. И уже там, подремывая и пребывая в ожидании, пока согреется чайник. И пока настроится вода в кране, из горячей и холодной, в теплую. А сегодня – вообще ничего из первых пунктов. Ни зарядки, ни завтрака, ни умывания… Почему же мне так везет с собой? А точнее – не. Не везет. Со мной. Мне же и всем!

Именно с такими мыслями и размышлениями, на почве внутреннего конфликта, в себе. И конфликта внутреннего мира – с внешним. Девушка, все-таки, убирает одеяло, спуская его вниз по телу. И привстает на кровати. Сначала – на подогнутых локтях и привстав только верхней частью тела. Найдя-таки в себе, какие-никакие, но силы, хоть на это. А после – и нижней. Найдя положение – полусидя-полулежа.

Хотя бы – так. И… Более-менее привстать. И, да… Какие-то силы! Остатки их. Осадки, разве что! Чтоб их и чтоб меня. Чтоб всех вас и нас! Наполовину полон или пуст – этот стакан? На донышке, ага! Чтоб и эти мемы, вместе с теми, кто их создает! А после этого – кто их, уже такими, придумывает и делает!

Потирая руками еще мутные, подернутые сонной дымкой и туманом дремоты, темно-карие глаза. Расправляя, следом, и растрепанные темно-каштановые волосы. Длиной – чуть ниже угловатых плеч. Сухие – от середины длины и до курчавых, спутанных кончиков. Ломкие и электризующиеся. Распределяя их и разводя, по плечам, как по сторонам и берегам. И словно: в море – корабли.

Кроватью, этот предмет мебели, можно было назвать – с большой натяжкой и такими же кавычками. Скорее – средних размеров деревянное раскладное кресло-трансформер. Обтянутое синей тканью, почти не видно, но от верха к низу – от светлого к темному. Что стояло в углу спальной комнаты. Как и в случае с креслом – от верха к низу. От бело-черного потолка. К синим обоям. Поверх серых бетонных стен. И до красного ковра. Поверх темно-красных. Почти коричневых и кирпичных. Растрескавшихся и рассохшихся. Скрипучих досок пола. С двумя небольшими квадратными красными ковриками. С вышитым гербом – золотым двуглавым орлом.

И все – перед ней. Но никак – не под. Так сказать: дома и стены помогают. Они же – и греют. Но кому как! И действительно – кому. Не ей-то – точно. Как и не ей – назначались. Расположение – говорило само за себя. В прихожую – не сгодились по размеру. Были, какое-то время, на передержке. Но потом же – идеально подошли. Опять – с кавычками! И прямо – вписались, прописавшись. Вместе со всем своим функционалом, как и само кресло. Что функции свои соблюдало и исполняло достойно, так что и именовалось, считалось именно ей. Односпальной кроватью!

Застилаясь днем и в сборке – синим теплым пледом, с коротким и плотным ворсом. А ночью и в разборке – синим тканевым постельным бельем. Словно – покрываясь и укрываясь куполом неба или гладью моря. Океана или озера, реки. Под белым пологом хрустящего, только-только начавшего осыпаться и осыпать. Но еще – и не тронувшего, не дотронувшегося воды. Нетронутого никем, и ничем, снега. Опускающегося сверху.

И теперь – уже точно. Перевалившись на левый бок и левый локоть. Склонившись над полом. Разбросав все подушки и вернув их, одновременно, на место, правой рукой. Она дотягивается, ей же, до источника шума. Расположенного – ровно под ее левой рукой. Поднятой и вытянутой над полом. На нем самом.

Утро!

Неплохо. Просыпаться – с желанием: поскорее заснуть. И жить – с желанием: поскорее уме… Стоп!

Касается правым указательным пальцем, с аккуратным бежевым, средней длины, ногтем, белого, светящегося во тьме комнаты, экрана телефона. Вот-вот готового, по-новой, засиять и заиграть красками триколора, вместе с незатейливой мелодией и словами гимна. Отключает оставшиеся будильники, кроме последнего, вдруг задержится со сборами. И падает обратно, на спину, с руками по швам.

Еще на пять минуточек…

Я же уже проснулась. Почти встала. Осталось – мысли в порядок привести и… Встану точно! Наверное. Может быть. Но на ноги – да. А там… И на руки! Копыта и рога, с хвостом-треуголкой и вилами. Без ничего. Но с красной кожей! Или в белом платье и… Фате! Идя на встречу к алтарю. А мозг мой, в спину, мне кричит: проснулась? На мою беду! С золотыми гуслями, луком со стрелами. И со светящимся нимбом. Посмотрим! Как пойдет… Главное здесь, как и везде, встать!

Заставляя его, и себя, вновь, пусть и ненадолго, но затухнуть. И погрузить комнату, обратно, во всепоглощающую, еще не начавшую светать тьму. И в безграничный и бездонный мрак.

Оправив левой рукой, мельком, тонкую лямку серой шелковой ночнушки, надетой на голое тело, спавшей с ее правого плеча. Она снова утопает в своей синей постели и темноте, черноте вокруг. Борясь с ними обеими, на контрасте, со своей бледной и синюшной, почти меловой и просвечивающейся, алебастровой кожей.

Наступает полная и безоговорочная тишина.

Пустой и мутный, темный взгляд, обрамленный длинными темными ресницами. И широкими бровями. На высоком бледном лбу. Устремлен в белый потолок. Небольшой курносый нос – морщится от однотонности и однотипности.

Пусть и в черную крапинку. Буковку! Но где бы свет был и без тьмы? А тьма, в свою очередь, без света? Правильно – нигде! И это – правильно. Это – правило! Не исключение! Где белое – там и черное. Где черное – там и белое. А где эти оба – там и серое. Что-то из рубрики: рай, земля и ад. Тоже ведь – своеобразный триколор. Ч/б формата, только! Но и если обычный триколор, в нашем случае бело-сине-красный, пропустить через ч/б обработку – получится бело-серо-черный. Ангелы, люди и демоны. Та-дам!

От стандартности и даже какой-то стагнации, застоя!

С возвращением в историю и прошлое! В наш старый и добрый СССР. Красный - лишь на одну треть. Пятнадцать шапок из овцы, прямо! Распад на пятнадцать государств и ознаменование их странами. То самое исключение из правила, когда, все-таки, удалось сшить семь шапок из овцы. А точнее – два раза по семь и одну из остатков. Но в новых и злых, больших кавычках. С минимальным количеством – ударив по максимальному качеству. При условии, что мы и не уходили. Как бы…

Можно вывести Россию из СССР! Но вот СССР – из России?

Мужчины – жестоки, доказывая, что они – слабы. А слабость эта – безгранична. И протест – чрезмерен! Если отец бил его – он так же будет бить и свою дочь. Будет мучить, пытать, заставляя страдать и выть, стонать от тишины и молчания. Игнора и бойкота! К себе. К ней, с их стороны. И, по итогу, дочь же – возьмет пример с них обоих. И вот они уже все – жестоки. Хоть и каждый же – в своем, индивидуальном и своем, разрезе и амплуа. Но все же жестоки и едины в этом.

И когда людям кажется, что этот мученик-ангелочек, пережив такое и не такое. Побывав в таком и не таком. Во всем этом! И не по одному кругу. Все-таки – будет в них и за них. Назло или не назло? Доказать что-то им, что лучше их и гораздо, или нет? В принципе! А не пойдет в отца и деда, забудет о них. Они понимают, что опять – только: кажется. И видят, в подтверждение, ее нимб – под другим углом. Как было и с ними обоими. Видят его – электрическими зарядами и разрядами между рожками! Она – ничем не отличается от своего прародителя. Как и он, в свою очередь, от своего. Возможно, что и, в дальнейшем, станет еще хуже. Ведь, на что еще они оба могут пойти, чтобы не показать своих страхов, уже ей? Ни ей, никому на ней и в ней? На какие жертвы? И на какую ярость?!