– Так – достаточно широко, мами? – широко и как-то даже истерически, почти сумасшедше-психически, улыбаюсь я Анне.

После чего – отбрасываю нож в сторону, втыкая его в землю и траву, и иду на выход из леса. Ухожу от них и от нее! На этот раз – окончательно. На этот раз – точно навсегда!

Помнится, она говорила, что ей: будет легко расстаться со мной! Думаю, пора проверить это…

Почему все – так? Почему этот мир – так тяжел и жесток к ангелам? Ко всем, да! Но почему-то к ним и рожденным… Рожденным, но не обращенным… С ними он – куда больше и сильнее! Крепче и туже. Хуже и… больнее! А уж к не принятым – в свои семнадцать лет… И подавно! Тем более! Почему? Почему он так зол и сердит? И все – на одного (одну) и одновременно?!

Каждый день он так и норовит прижать меня к земле, чтобы затоптать кучей цветных ботинок и туфель. Кучей прочей разношерстной и разноперой, разномастной обуви. Они пройдутся по мне и даже не заметят этого. Конечно… Конечно, ведь свои проблемы – важнее! Свои заботы – куда ближе чужих. Зачем слушать, когда можно высказаться? Высказаться и слить все проблемы на другого. А после – просто уйти. А этот другой, приняв на себя все сказанное, приняв все за чистую и чеканную монету, потеряет себя. Потеряет веру в себя. Пускай… Пускай, это – не так важно! Подумаешь… Его только что использовали, сравняли с землей и окунули в грязь. Ничего… Ничего, грязь – полезна! Грязевые ванны! Да! Сами же, при этом, будут чисты и останутся же таковыми!

Они и не представляют, как это трудно… Как трудно – жить! Жить и знать, что все, что у тебя есть – это лишь твоя душа. Тело, ум и красота: они… Они перейдут в чужие руки! И им будет без разницы, что скрывается за этой яркой окраской. За твоей маской и оберткой. Оболочкой! Они считают ее – цветной и блестящей фольгой. За которой – не может быть и никогда не было. Более того – никогда и не будет. Ничего интересного! Поиграли ей, использовали ее и выкинули, оставляя кому-то другому.

Для них – я лишь объект. Объект, служащий удовлетворению их потребностей. И ничего более… Только – менее! Они не пытаются узнать меня. Понять меня! Мои мечты и желания, для них – ничего не значат. Они – только ловят их и меня! А когда поймают… Поймают с ними, и за них, и меня. И будут играть! Для них – это развлечение. Для меня же – самоубийство. Перекрывая доступ кислорода, они будут смеяться. Громко, надрывно… Будут смеяться и повторять это. Снова и снова. Из разу в раз. Воображая, что они – повелители. А я, в тоже время, прикрывая глаза и сжимаясь так, чтобы было меньше боли и меньше самой меня, буду терпеть. Буду терпеть и ждать окончания пытки, чтобы перейти к другому. Из рук в руки. И пойду же – по ним!

А что еще остается? У меня нет прав! Нет и свобод! Нет ничего того, что есть, и как, у них. Или – хоть каких-то! Хоть чего-то… Хотя последнее – есть! Но в куда меньшей степени, чем у них же. И у всех! Моя свобода – длится минут двадцать. А после – новые люди и новые пытки.

Порой, я и сама загоняю себя в тупик. Попадая в серую коробку, которую они называют домом. Я ничего тут не знаю – я здесь не была. Но уже подсознательно рвусь к выходу, наружу и на волю. Хоть это – и не так просто. Усталость накладывается мертвым грузом, накатывает и прижимает. Давит на меня нещадно! Придавливает и выдавливает, из меня же, и всю меня. Из тела – душу. И всю же мою жизнь… Поэтому – мне приходится скрываться. Прятаться в темных углах, самых дальних и потаенных закутках. Но меня, все равно, находят! Находят и уже не отпускают…

Деревянные белые двери закрываются. Белые пластиковые ручки не прокручиваются. Как и белые металлические ручки, у деревянных окон, тоже не открываются. И я сажусь на коричневый деревянный пол, покрытый зеленым однотонным ковром, с мелким ворсом. Он протерт до дыр, в некоторых местах. От серых металлических ножек, светло-бежевой деревянной мебели. В виде дивана и раскладного кресла. Но – все еще есть. И вроде как – греет.

Я мечусь взглядом по этой коробке, ее стенам и потолку, полу… В надежде – найти хоть один выход. Пусть, даже и прорываясь, продираясь сквозь ворс и щели пола, если придется, но отыскать его!

Как бы хотелось слиться с ковром и просочиться в пол, под него… Я бы все отдала – за подобного рода функцию, в функционале моего же тела и моей души. Но… Мне – не дано! Белое тельце, как и белые плотные крылья, слишком заметны на фоне всего бежево-зеленого безобразия. От пола по стенам и… Только потолок принимает меня такой, какая я есть. Прося, будто, не обращать внимания на светло-зеленый квадратный плафон люстры, на нем. Но, благо, сейчас день и это – мне не светит. Как и Икару. Или тем черным мухам и серым комарам, за его стеклом, уже отошедшим в тот мир. Да и на потолке – долго не усидишь, как и не полежишь. А уж – долететь… В удушье и полной дезориентированности в пространстве? Невозможно…

Невозможно! Я задыхаюсь в этой серой бетонной коробке. Из последних сил, собранных внутри души и снаружи тела, подлетаю к окну. И стучусь о его стекло, пытаясь, на ощупь, нащупать хоть небольшой приток свежего воздуха. Пытаясь отыскать вход и вдох, как и выход с выдохом. Но его – нет… Их – нет!

Силы окончательно покидают меня, выходя на осадке и остатке. И вот – я снова на полу! Где мне и место. Где мне и самое место! А был ли смысл взлетать, если, все равно, вернулась к нему? Все равно осталась с ним!

Меня находят! Находят в таком состоянии и поднимают. А мне – уже все равно! Лишь бы – это закончилось быстро. Но…

Но ничего не происходит! Я слышу лишь – как открывается окно и на меня обрушивается поток холодного воздуха. Я вздрагиваю. Он… А это – парень! Дал мне подышать?

Я вижу его преувеличенно большие черты лица. Вроде длинного, с горбинкой, носа. И пухлых больших губ. Мощного округлого подбородка. Тупых, но, тем не менее, видных скул. Как кончики моих крыльев! Светло-серых глаз. На фоне светлой, почти белой, кожи. Светло-русых коротких волос. С редкой челкой, спадающей на низкий лоб. И прикрывающей его широкие светлые брови. Вместе с редкими ресницами. Непривычно, и на контрасте, со всем вокруг и мной – он одет во все черное. Черную футболку и черные шорты.

Посчитав эти пары минут – достаточными для обновления кислородного баланса внутри. И возобновления дыхания снаружи. А скорее всего – попросту решив проветрить, но замерзнув сам. Он прикрывает окно и несет меня в прихожую. Через коридор, с бежевыми стенами и белым потолком, по светло-коричневому линолеуму.

По обеим, от нас, сторонам – тянутся еще какие-то белые деревянные двери. Но он не заходит в них. Поворачивает направо и подходит к такой же двери. По левую сторону от нас – стоит темно-коричневый деревянный шкаф-трюмо. С висящей и стоящей, как снаружи, так и внутри, скорее всего – верхней одеждой и обувью. По правую сторону – расположена тумба побольше. В цвет шкафа. И тоже – с обувью. Рядом с ним, уже по левую сторону от него, небольшой деревянный, обтянутый серой тканью, пуф.

И вот под его ногами – черный жесткий коврик, чтобы вытирать ноги, при входе. Казалось бы… Казалось бы, кто-то предпочитает белый коврик. Вроде меня. Чтоб вытирать мной и вытирать же все – об меня. А кто-то – ты и… Черный! Спасибо, что ты – это ты. Но… Однако… Однако, здравствуйте! И… добрый вечер. День – уже был! И что же это значит? Ты так быстро наигрался! Повезло, наверное…

Распахивается дверь, в пустой темно-серый бетонный подъезд, и я снова сжимаюсь и вздрагиваю. Непонятно: что хуже? Холод ветра? Или холод того, кто сейчас держит меня, будто выпуская? А недавно – сам же и закрыл в комнате?

Он остается за порогом, но кидает меня через него. И перед собой. Холод, что был ранее – ничто, в сравнении с болью, которая пронзила мое хилое тельце! Какие же они все злые, жестокие и циничные!

Я пытаюсь привстать и слышу стук двери за спиной. Щелчок металлического замка, по ту сторону двери, и… Удаляющиеся от меня, в глубину и саму квартиру, тяжелые шаги.