– Доброе, – дружелюбно ответил я, и Коля рассмеялся. – Ты прав – дождь был. И гроза тоже.

   Отец не проронил ни слова, но его угрюмое молчание было красноречивее громких фраз. После меня из здания дежурной части вышла Аделина. Её никто не ждал, и она обрадовалась этому. Очевидно, не хотела, чтобы знали, что она провела ночь в таком месте. Не оглянувшись, девушка побрела к автобусной остановке.

– Аделина, стой! – крикнул я, догоняя её.

   Она обернулась и удивлённо посмотрела на меня.

– Устала?

   И вдруг я почувствовал, что мне действительно небезразлично всё, что касается этой очаровательной девушки. Даже мятый кашемировый джемпер и жёваные брюки не портили её обаяния. Я не сомневался, что и сам выгляжу, как освобождённый арестант – неумытый, но счастливый, вдохнувший воздух свободы.

– Я никогда не устаю, – она обворожительно улыбнулась.

– Таким качеством я похвастаться не могу. Тебя подвезти?– я оглянулся и посмотрел на отца.

   Александр Михайлович нервно расхаживал по тротуару, у нас определённо состоится неприятный разговор. Чувствуя витавшее напряжение, небритый Коля, в растянутом свитере и рваных джинсах, неловко мялся в стороне. Кроссовки с белой подошвой отчаянно напоминали о его бегстве.

– Нет, спасибо. Доберусь на автобусе до метро.

– Как тебя найти?

– У меня телефон разрядился.

– Мой тоже выключился.

  Аделина достала из сумочки блокнот, ручку, быстро написала номер и, вырвав листок, протянула мне.

– Благодарю, я непременно позвоню, – пообещал я.

   Она улыбнулась и, тихо попрощавшись, ушла. Я смотрел ей вслед, пока не услышал сердитый гудок. Отец нетерпеливо барабанил пальцами по рулю. Я взглянул на маленький лист с заветными цифрами и, свернув пополам, положил в карман.

   Когда я сел в машину, Коля поник.

– Обиделся? – виновато опустив глаза, спросил друг.

– Ты проклятое трепло! – бросил я в сердцах и усмехнулся.

   Коля приободрился, поняв, что прощён.

   Обычно спектаклю предшествуют длительные репетиции и кропотливая работа большой команды. Художники продумывают сценографию, костюмеры трудятся над нарядами, в которых артисты предстанут перед публикой, когда поднимется занавес.

Разучивая новые па, я отрывалась от реальности, забывала о проблемах. Те несколько минут, что длилась композиция, я переставала существовать, сливаясь с мелодией. Облачённые в трико и майки танцовщицы напоминали механических кукол, когда повторяли одно и то же движение многократно. Но таков труд человека, зарабатывающего на жизнь созданием образов и художественных миров. Мы обречены оттачивать мастерство до совершенства. Тела танцовщиц идеальны – форма и чистота линий служит образцом для скульпторов и художников.

Я избрала этот путь ещё в детстве, когда бабушка впервые привела меня в балетный класс. Тогда я чувствовала себя крохотной и неуклюжей. Но после стольких лет изнурительных репетиций я научилась держаться уверенней. Мои движения стали лёгкими, несмотря на усталость. Природа наградила меня удивительным терпением, которое не раз выручало, когда казалось, что ничего не получается. Я старалась приблизиться к недостижимому идеалу, который бы позволил воплотить в жизнь любой образ.

   Остановившись на минуту, я заметила, что в зале, кроме меня, разминались ещё три танцовщицы. Конкурентки не отставали, дни напролёт мы проводили в репетиционном зале, гадая, кто же получит главную партию.  Каждая была упорна, каждая хотела добиться цели – исполнить ту роль, которая изменит карьеру, но не каждой это суждено.

  Экзерсис продолжался три часа кряду. Мы прерывались, чтобы попить воды и восстановить дыхание. После разминки хореограф подозвал меня к себе. Сердце замерло в груди. Он был серьёзен, одет в чёрное, что выгодно оттеняло его начавшие седеть волосы.

   Хореограф внимательно смотрел на меня. Я думала, что Павел Васильевич уволит меня после того, как я побывала в камере административного заключения. Кто-то из доброжелателей, вероятно, рассказал ему об этом. Закрыв глаза, я слушала мелодичный голос.

– Давно уже не видел, чтобы с таким самозабвением отдавались танцу. Посовещавшись с руководителем театра, мы решили, что ты исполнишь главную партию.

   От волнения я ничего не расслышала.

– Что? – переспросила я, глупо хлопнув глазами.

– Ты получила главную роль!

   Я так долго ждала этого предложения. Слёзы радости прочертили блестящие дорожки на щеках. Павел Васильевич поздравил и обнял меня.

– Ты готова, надеюсь?

– Спрашиваете? Я мечтала об этом с детства.

   Спиной я чувствовала взгляды девушек из кордебалета. И не все из них были благожелательными.

   Я дожидался этой встречи полмесяца. Вот и она – Аделина. Мы увиделись в суде у зала заседаний. Аделина не изменилась с момента нашего знакомства. Всё такая же гордая, безумно красивая и неприступная. Я запомнил облик девушки до мелочей. Каждую чёрточку, каждый изгиб. Так хотелось подойти и обнять её, ощутить нежное прикосновение рук и аромат духов. Земляника и яблоко – так пахла её кожа. Но Лина, сдержанно поздоровавшись, встала у окна. Я любовался ей, а она задумчиво смотрела вдаль, словно бы происходящее ничуть не волновало её. Боюсь, она обиделась на меня, ведь я не позвонил. Бумажка с номером потерялась, должно быть, выпала из дырявого кармана. И все мои отчаянные попытки отыскать Лину не увенчались успехом.

   "Что же происходит?" – спросил я себя. Бесовское наваждение. Я робел в присутствии девушки.

– Как ты живёшь?

– Готовлюсь к спектаклю, – холодно проговорила она, затем нас пригласили на заседание.

    Процесс тянулся три часа. Это было суровое испытание. Чтобы нанять хорошего юриста у Аделины не нашлось денег. Отец хотел, чтобы мои интересы в суде представлял старинный друг семьи Нойманнов. Услуги этого адвоката стоили нескольких зарплат, которые я зарабатывал в ресторане. Папа предлагал оплатить, но из упрямства я настоял на государственном защитнике. Он оказался тюфяком и быстро проиграл дело. Мы горячо отрицали вину, но нас никто не слушал. Решение приняли задолго до суда, и оно было не в нашу пользу. Сам процесс походил на фарс, где нам достались роли марионеток. Когда судья готовился вынести приговор, Аделина старательно прятала слёзы.

   Алая пелена ярости застилала глаза, в ушах шумело. Я почти не слышал, как судья огласил постановление Фемиды. Сжав кулаки, я выпалил на одном дыхании:

– Вы не понимаете, что творите!

– Обвиняемый, вы рискуете заработать штраф. Если не успокоитесь, я попрошу приставов удалить вас из зала заседаний.

   Его слова были для меня ничего не значившим шумом, какофонией, производимой бездарными музыкантами на расстроенных инструментах.

– Однажды придут строители и разрушат то место, которое дорого вам, снесут ваш дом. Отберут землю, не оставив вам и клочка, вырубят все деревья, засыплют песком озёра, и построят там большой торговый комплекс. Как вы будете вести себя тогда?

Вопрос повис в воздухе. Служитель правосудия отложил в сторону материалы дела. Его глаза налитые кровью уставились в упор на меня.

– Я приговариваю вас к штрафу за нарушение порядка.

– Да, сволочи, я ждал этого! – в сердцах бросил я. – Вот даже взял наличные.

   Я вынул купюры из кармана и швырнул их на стол судье. Это были почти все чаевые, что я получил за три дня.

– Приставы выведите его.

  Вот так бесславно для меня завершился этот процесс. Нас приговорили к обязательным работам. Меня в хосписе "Надежда", а Аделину в "Дирекции по эксплуатации зданий". Чуть позже мы узнали, что Артёму пришлось гораздо хуже. В качестве наказания ему назначили административный арест – десять дней он проведёт в тюрьме, как настоящий преступник.

Оглушённый случившимся, я опустился на скамеечку возле здания суда. Аделина села рядом. Мы долго наслаждались трелями соловьёв, так и не решаясь начать беседу.