– В нашем цирке вы увидите: дрессированных гепардов, рисующих слонов, опасные трюки с участием нильского крокодила и трогательный вальс сурикатов! – вещал голос из рупора, прикреплённого к дверце машины.

Синий жигулёнок, обклеенный изображениями цирковых животных, ехал медленно, и я прослушал объявление ещё раз, когда он делал разворот. И ещё, когда машина съезжала на Загородный проспект. Сегодня я участвовал в представлении цирка, и умудрился сыграть на арене главную роль.

– Действительно, цирк! – горько рассмеявшись, я подбросил листы в воздух.

Булгаков говорил: "Рукописи не горят". Но Михаил Афанасьевич не видел, как рукописи летают, как они, красиво кружась, словно снежинки падают на землю, не преодолев силу притяжения, а затем ветер уносит их прочь. Литературоведы не скупились на замечания и разгромили мою работу. Не осталось такой главы, по которой они не проехались на катке критики.

Роман бездарен, в тексте нет жизни, картонные герои, шаблонное повествование, невыразительный язык. В общем, не нашлось ничего, что бы им понравилось. Они превратили в прах мои труды, а я развеял оставшийся пепел по ветру.

     Это произошло на съезде писателей, участвовать в котором рекомендовал издатель, прочитавший мою книгу. Здесь обсуждали произведения начинающих прозаиков. Шесть маститых критиков торжественно восседали за длинным столом, где громоздились стопки рукописей. Приехали писатели со всех уголков страны. Большинство – скучавшие люди средних лет. Литература служила для них убежищем от серых будней. На бумаге они выстраивали параллельные реальности, где возможно немыслимое. Обыденность угнетала их, а слово меняло мир, переворачивало его. Для меня увлечение беллетристикой сродни второй жизни, где находилось место романтике и фантазии. Я придумывал целые судьбы и героев, живших по особым законам. Макрокосм, создаваемый с помощью фраз, казался справедливым. Здесь злодеев карают, а добро торжествует. Мне было интересно рассказывать истории. Я наблюдал за людьми на улицах, в ресторане, где работал барменом, и часто думал о том, какие секреты скрываются за улыбкой человека. Каждая из судеб необыкновенна и достойна внимания.

   На съезде я оказался самым молодым среди собравшихся, и чувствовал неловкость в общении. Некоторые из тех, кто присутствовал, были на таком мероприятии не впервые. Я мало слушал, что говорили о других произведениях, однако несколько фраз всё же пришлось сказать. Когда конференция подходила к концу, настал черёд и моего романа. Никто из критиков не решался начать разбор. Слово предоставили Михаилу Негативову. Его голова, практически лишённая волос, походила на гладкое яйцо. Он взял мою рукопись крючковатыми руками, быстро пролистал её. Я увидел пометки, сделанные на полях.

– Смелая вещь, – резюмировал критик с головой, похожей на яйцо. – Бесспорно, такие романы нужны. Но уж коли вы решили посвятить жизнь писательскому ремеслу, неплохо изучить каноны, по которым работают авторы.

   Я готовился к худшему, поэтому с облегчением выдохнул, услышав его слова. Ожидания оправдались.

– Стиль, используемый вами, просто никуда не годится! У вас превосходно поставленная речь, но вы не умеете ею пользоваться, – к обсуждению присоединился самый молчаливый участник съезда. Его голос эхом разносился по большому залу. Присутствовавшие литераторы внимали его речам, тайно радуясь чужому поражению. Критик с пренебрежением отложил рукопись.

– Поймите, если вы хотите стать писателем, то надо читать классическую литературу, много времени проводить за наблюдениями, потому что без них не построить сюжет, не развить личностей героев. Необходимо владеть русским языком.

   Я не знал, что ответить и кратко записывал требования в блокнот. Стоило, конечно, с упрямством бульдога защищаться, но я понимал, что критики правы.

– Чтобы совсем не втаптывать в грязь, хочу отметить, что характеры персонажей тщательно проработаны, – произнёс очередной рецензент, но его перебили.

– Да где же хорошо, в какой главе, на которой странице? Таких картонных и плоских персонажей я не видел, пожалуй, со времён третьего съезда, – иронизировал Михаил Негативов.

– Что же вы не попросили отца отредактировать ваше творение? – с иронией осведомился один из критиков. – Язык, на котором вы пишете – русский? Я не предполагал, что есть подобные слова. Что думает ваш отец, Александр Михайлович?

   Конечно, не обошлось без участия моего папы. Веки вечные я буду прозябать в его тени. Суровые рецензенты не раз упоминали его, когда оценивали текст. И постоянно сравнивали нас. Ошибочно считать, что истина познаётся в сравнении. Никогда не соотносите себя с другими, итоги таких умозаключений будут не в вашу пользу. Слава отца в литературных кругах прилипла не хуже родимого пятна. Когда встречали меня, тотчас вспоминали о нём, будто у меня нет имени и судьбы. Мне хотелось обрести собственный путь. Я отчаянно пытался выйти из-под навязчивой опеки, но, похоже, природа на мне отдохнула, обделив талантом.

– Этому роману подойдёт разворот в альманахе, учредитель которого ваш папа. Вам, несомненно, дадут хвалебный отзыв, – ехидно проговорил Негативов.

   В прошлом отец написал нелестную статью на его шедевр.

– Критики большая величина в литературе, – говаривал папа, когда в их с изыском обставленной кухне собиралась богема.

По злой иронии судьбы отец публиковал в журнале разгромные оценки, а теперь недоброжелатели критиковали моё творчество. Роман разобрали по косточкам, не оставив и камня на камне, мстили отцу за едкие высказывания. Настоящий пир для стервятников. Они клевали по слову из повествования, клевали мою душу. Мы вращались в одних кругах, я знаком с их детьми. Золотая молодёжь, которая, спекулируя на именах родителей, прожигала жизнь. Хоть я и принадлежал к их числу, однако старался изменить свою судьбу. Мне претили правила, установленные отцом. Нет, он не указывал мне, как жить. Я давно перешагнул порог совершеннолетия. Отец не одобрял мой выбор, а для меня было важно папино мнение. Помимо яркого дара рассказчика, папа, Александр Нойманн обладал и предпринимательской жилкой. Он считал, что литература, как и любой бизнес, может приносить деньги, а мои сюжеты не пользуются коммерческим успехом. С пятнадцати лет я писал маленькие рассказы. Прочитав первый, отец поджал губы – так он выражал неудовольствие. Ему не нравилась тема, которую я выбрал. С тех пор я не показывал ему свои рассказы. Зато все опусы читала мама. Она заворачивала рукописные листы в газеты и хранила в шкафу, там, куда не заглядывал папа. Мать убеждала, что у меня есть способности, и я должен следовать за мечтой. Мама, Алевтина Николаевна – единственный человек, беззаветно веривший в меня. Отец был категорически против того, чтобы я посвятил себя писательскому мастерству. Он мечтал, что я стану архитектором, но эта профессия не интересовала меня.

   Рецензенты продолжали разбирать мой роман. Я бы хотел сказать, что воспринимаю критику, как полезную, но это ложь. Они сводили счёты за язвительный разбор их произведений в журнале, главным редактором которого был мой отец. Варвары попали в город, который непременно осквернят и разрушат. Публичная экзекуция длилась полчаса, и я думал, что живым не уйду.

– При хорошей редактуре и содействии отца вам удастся опубликовать… – критик с головой – яйцом замялся, подбирая слово, – рукопись. А мы переходим к последнему произведению.

   Я не первый, кто слышал такие слова, не первый, кого критиковали. Но как болезненно осознавать – то, что ты создал никому не интересно. Я посвятил написанию романа самое дорогое, что имел – время.

Пробыв на съезде до завершения, я слушал какие дифирамбы, авторы поют один другому. Отвечал, когда спрашивали моё мнение о той или иной рукописи.

После обсуждения работ писатели и те, кто причислял себя к их касте, отправились на фуршет. Под благовидным предлогом я удалился, забрав пару копий своей рукописи.