– Эу! Мордун, тащи мяско́ сюды! – окликнул рыжий Валяй одного из братьев.

Сидевший спиной к костру Мордун встрепенулся. В жилистой, покрытой чёрной шерстью ручище возник потёртый жизнью трофейный свинорез.

Со стороны дерева, где привязанные вверх ногами болтались трое несчастных, жалобно заскулили.

– Не надо! Пожалуйста! – по испачканному лицу пленной тётки пролегли грязные дорожки.

– Цыц! – брызгая слюной, рыкнул Валяй, – Давай-ка нам, Мордуша, вон того, худющего.

– А может, лучше тихого сварим, а то к утру протухнет, – вставил робкое слово юный Рыгун.

Толстый, лысый детина висел не шевелясь, умиротворённо закрыв глаза. На посиневшем лице замерло мертвецкое спокойствие. Пленник слишком долго болтался кверху ногами и недавно испустил дух.

– Не протухнет. Наоборот, будет самое то, – ухмыльнулся со шкур Валяй и протянул к костру босые ножищи.

Молчаливый, вечно мрачный Мордун подошёл к худому пленнику, ухватил того за локоть, чтобы не болтался. Человек застонал, что-то неразборчиво залепетал, а когда увидел знакомый свинорез, то забился в страхе. Зато женщина затихла, вытаращенными глазами наблюдая за происходящим.

– Ща визжать будет, – зажмурился Рыгун и даже перестал мешать похлёбку. – Глушани, а, Мордуш?

– Ну-кась сам! Пора ужо учиться! – тут же подоспел старший Валяй, всегда бравший на себя бремя воспитания. – Давай-давай! А то мы помрём, останешься один-одинёшенек, что делать будешь?

– Дык я в радость заглушу! – Рыгун подхватил дубину и с довольным оскалом направился к беспомощной жертве.

Только-только зародившийся вопль оборвался с первым ударом. Тело мотнулось на верёвке и замерло, ухваченное крепкой рукой Мордуна. Рыгун удовлетворённо облизнул выпирающие из-под нижней губы клыки. Но взглянув на протянутый ему нож, округлил глаза и вопросительно уставился на старшего брата.

– Чёй-то? И разделывать мне?

Валяй отвлёкся от возни с застрявшим топором.

– Не, пусть Мордун разделает. Ты до утра будешь потеть, а жрать щас охота! Завтра бабу разделаешь.

– Это… Валяй, – робко начал Рыгун, – а мы её сначала, это… ну…

– Тока не сегодня, – кивнул старший брат. – Не хватало нам ещё, чтобы эта дура на ночь накликала охотников.

– Каких охотников? – неожиданно подал голос косматый Кусок. – По что мы в такую глухоту забурились? Зуб даю, охочих до нас тут нету. Пусть хоть глотку сорвёт – никого не накличет.

– Спи уж, – отмахнулся Валяй. – Сказал – завтра, значит, завтра.

– Невтерпёж мне, – глупо лыбясь, почесал промежность Рыгун, но старший остался непреклонен.

– Мордун, режь ужо!

Мрачный тролль по рукоять вонзил свинорез в пах затихшему пленнику и резкими, короткими движениям располосовал тощее брюхо до самой грудины. Кровь, заливая шею и лицо «добычи», обильно полилась на землю. В горле мужика медленно затихал предсмертный хрип. А Мордун уже запустил в разверстое пузо другую руку и потянул наружу кишки.

Наблюдая за разделкой безумными от страха глазами, пленница тихонько заплакала.

– Тихо, рёва! – зло рявкнул Валяй. – А ну, Рыгуша, дубиной её притуши

– Нет! Не надо! Я всё! Я молчу! – взмолилась бедняжка, потрясая связанными за спиной руками.

– Сними её, да к дереву привяж. А то к утру тоже копыта откинет.

Рыгун поспешил выполнить приказ старшего. С женщиной он обращался бережно. Пока.

Когда кровь слилась из располосованного тела, Мордун подрезал верёвку и принялся орудовать ножом на земле. И так у него ловко получалось, что первые кусочки мяса скоро погрузились в ароматную похлёбку.

– Дай-ка пару шматей на палку насажу. Пожарю, – подошёл вспотевший Валяй, топор ему так и не поддался. – Кусь, нутро будешь? Мордун ужо выскреб.

– А то! – стряхнув с плеч листву, Кусок поднялся со шкур за гостинцами.

– Сырое – дрянь! Фу! – подметил Рыгун, помешивая варево. Он всегда это подмечал и всегда получал один и тот же ответ – чавканье и хруст сухожилий. Диковатого Куска не волновало чужое мнение.

Ещё долго накрепко связанная Машка наблюдала, как три покрытых шерстью спины, тряслись от хохота. Сидевшие у костра тролли-людоеды мало говорили, но постоянно то порыкивали друг на друга, то смеялись, будто не они совсем недавно разделали человека и сожрали его с потрохами. Голосили косматые твари будь здоров, из чего Машка заключила, что никаких охотников они не боятся, да и вообще, чувствуют себя в этой проклятой чаще по-хозяйски.

Фоном к невнятной беседе гремел храп четвёртого тролля, уснувшего на шкурах в обнимку с жирным хряком. Кости Корявого Бака остались лежать прямо там, где с них соскоблили мясо, а не доживший до этого момента счастливчик Сэм так и болтался на ветке, похожий на перезрелую грушу.

Ночной ужин закончился, когда тролли дружно помочились на костёр и разлеглись по поляне. Самый здоровый, что постоянно раздавал приказы, заснул прямо на земле у сваленного дерева. Молчаливый убийца, разделывавший Бака, улёгся в кустах папоротника, а тот, что занимался готовкой, вытащил из-под хряка одну из шкур и лёг рядом с кострищем.

Машка внимательно наблюдала за лесными тварями. Тролли были жестоки, ещё более жестоки, чем Бак и Сэм, но кровожадность людоедов виделась Машке настоящей, будто всё, что они делали – лишь естественная часть их существования. За свою недолгую жизнь Машка повидала немало жестоких людей, все они были больными ублюдками, прятавшими свою жалкую природу за личиной убийц и насильников. Тролли отличались от них, они ничего не прятали, их жестокость не была ширмой для ничтожной натуры, а скорее выступала их истинным лицом.

И ещё одно Машка знала наверняка. Если она не сбежит, то смерть её не будет лёгкой. Только сейчас в воспалённом уме бывшей портовой шлюхи возникала связь между туманным цыганским пророчеством и её нынешним положением. Сэм стал первым, кто ушёл, Бак за ним. Она будет следующей.

Луна взобралась высоко над елями. Бледный свет наполнил лес призрачными тенями. В глубине чащи тоскливо завыл волк. Пленнице причудилось сочувствие в ночной волчьей песне, будто невидимый хищник знал всё, что происходит в лесу, знал даже её, Машкино, будущее.

Спали тролли так, как если бы весь день занимались тяжёлым трудом: не ворочались, не храпели. Тишину леса нарушало лишь сопение кабана. Пленница сочла это подозрительным и продолжила наблюдать.

Она следила внимательно, напрягая все свои чувства, и лишь окончательно убедившись, что людоеды беззаботно дрыхнут, Машка попыталась отползти подальше. Сместившись к самому краю поляны, она заметила, что её, как собачонку, привязали к дереву, а она так была напугана, что даже не заметила. «Ну, ничего, теперь-то вы мне не страшны, гадкие твари! Только бы перетереть узел на руках и тогда… – от подобной мысли у неё закружилась голова. – Неужели удастся освободиться? Главное – быть аккуратной, не шуметь».

Она прислонилась спиной к дереву и принялась тереть связанными запястьями об кору. При каждом шорохе замирала, подолгу вглядывалась в мрачные силуэты спящих троллей, но те лишь дружно посапывали, да поочерёдно чесались во сне.

Ей показалось, что минула вечность, когда руки почувствовали робкую свободу. Ноги она высвободила играючи. Пленница даже испугалась мысли о том, что жуткое пророчество её не коснётся.

Оставался последний узел – на талии, верёвка от него тянулась к дереву, где множеством колец обвивала ствол.

Машка пробовала снять путы через голову и через ноги, но тролли знали толк в узлах. Широкие бёдра и пышная грудь впервые превратились для Машки из преимущества в помеху.

Раскрасневшись от бесплотных потуг, она снова осмотрелась. Ухватила первую попавшуюся под руку ветку и переломила надвое. Заострённым концом попыталась перерезать один из витков на талии. Ветка всячески гнулась и норовила переломиться. Сколько Машка ни билась, но всё же отбросила бесполезный инструмент и закрыла лицо перепачканными ладонями. Слёзы текли из глаз против её воли.