– Он странствует по всей Ирландии, – прошептал Говард. – Его все знают. – И добавил с восторгом: – Но никто не сдаст вождя грязным англичанам.

Я помню, как трепетал от таинственности и рыцарства этой истории. С этого момента Стивенс стал для меня, как и для Говарда, священным символом.

Однажды мы встретились со Стрэнджуэйсом и как-то заговорили о сексе. Говард всё об этом знал и с удовольствием просветил нас обоих. Именно Сесил Говард первым посвятил Стрэнджуэйса и меня в тонкости мазохизма. Несмотря на то, что я читал романы, мне было еще одиннадцать лет, и я был слишком мал, чтобы получать удовольствие от самоистязания. Однако я с интересом узнал, как рождаются дети и много нового о сексе. У Стрэнджуэйса были волосы на интимных местах, как, впрочем, и у Говарда, и когда он потер себя и наступил оргазм, из члена Стрэнджуэйса потекла липкая молочная жидкость, которая, как сказал нам Говард, была семенем мужчины, которое должно было попасть прямо в утробу женщины, чтобы зачать ребенка.

Неделю спустя Стрэнджуэйз удивил нас обоих рассказом, как он сговорился с нянькой своих младших сестер и забрался ночью к ней в постель. В первый раз она, похоже, не позволила ему ничего сделать, но через пару ночей парень ухитрился дотронуться до ее лона и заверил нас, что оно все покрыто шелковистыми волосками. Чуть позже Стрэнджуэйз рассказал нам, как женщина заперла свою дверь и как на следующий день он снял замок и снова лег к ней в постель. Сначала она рассердилась или сделала вид, что рассердилась, но он продолжал целовать ее и умолять, и мало-помалу она уступила, и он снова коснулся ее лона:

– Это была щель, – сказал Стрэнджуэйз.

Несколько дней спустя он сказал нам, что всадил в нее свой член и:

– О! Клянусь жвачкой, это было чудесно, чудесно!

– Но как же вы это сделали! – хотели мы знать.

И Стрэнджуэйз рассказал нам о своем первом опыте.

– Девушки любят целоваться, – сказал он. – И вот я целовал и целовал ее, и положил на нее ногу, и ее руку на мой член, и я продолжал касаться ее груди и ее влагалища (так она это называет), и наконец я забрался к ней между ног, и она направила мой член в ее влагалище (Боже, это было чудесно!). И теперь я хожу к ней каждую ночь и часто днем. Ей нравится, когда к ее влагалищу прикасаются, но очень нежно, – добавил парень. – Она показала мне, как это делается одним пальцем, вот так… – И он сопроводил слово действием.

Стрэнджуэйс в одно мгновение стал для нас не только героем, но и чудотворцем. Мы сделали вид, что не верим ему, чтобы заставить его рассказать нам больше, но в глубине души знали, что он говорит правду, и почти сходили с ума от бездыханного желания.

Я уговорил его пригласить меня в дом викария. Там я увидел няньку Мэри. Она показалась мне почти женщиной. Мэри обратилась к Стрэнджуэйзу:

– Мастер Уилл…

Но он поцеловал девицу. Она нахмурилась и сердито сказала:

– Перестань! Веди себя прилично.

Но я чувствовал, что ее гнев был наигранным.

Я сгорал от желания, и когда рассказал об этом Говарду, тот признался, что тоже сгорал от вожделения. На прогулках он снова и снова расспрашивал об увиденном в доме Стрэнджуэйза. Мы уходили на окраину города, в деревню, и под стогом сена занимались онанизмом. Я впервые получил от него удовольствие.

Все время, пока мы играли сами с собой, я думал о горячей щели Мэри, как описывал ее Стрэнджуэйз, и наконец настоящий оргазм пришел и буквально потряс меня. Воображение усилило мой восторг.

Ничто в моей жизни до этого не было сравнимо по наслаждению с той историей, которую описал и разыграл для нас Стрэнджуэйз.

Когда появлялся отец, меня тошнило от страха. Он был очень строгий и наказывал беспощадно. На судне отец выпорол меня ремнем за то, что я подслушивал, как матросы говорят непристойности. Я боялся его и не любил с тех пор, как однажды увидел пьяным на борту.

Это был вечер регаты в Кингстоне[27]. Его пригласили пообедать на одной из больших яхт. Я слышал, как офицеры сплетничали об этом. Отца пригласили, потому что он знал о приливах и течениях вдоль всего побережья больше, чем кто-либо, даже больше рыбаков. Шкиперы регаты хотели получить от него кое-какую информацию.

Один офицер добавил:

– Он знает направление ветра от Хоут-Хэда[28], да и погоду тоже лучше, чем кто-либо на земле!

Все сходились на том, что папаша был первоклассным моряком, «одним из лучших, самым лучшим, если бы у него был хороший характер…»

– Ты видел, когда он вел двойку в этой гонке? Победил? Конечно он победил, он всегда побеждал. Ах! Он отличный моряк и всегда заботится о своих людях. Но у него характер самого дьявола. Вот так!

В тот день он быстро поднялся по трапу и, спотыкаясь, улыбаясь, пошел по палубе. Я никогда не видел его таким: он ухмылялся и шел нетвердой походкой. Я смотрел на него с изумлением. Один офицер отвернулся и, проходя мимо меня, сказал другому:

– Надо помочь ему спуститься в каюту.

Через пять минут кто-то сообщил:

– Капитан спит. Это все шампанское…

– Нет, нет! – закричал кто-то. – Капитан не пьяница. Он напивается только тогда, когда не желает платить.

И все заусмехались. Я понимал, что это правда, и невыразимо презирал отца за подлость. А еще я ненавидел всю его команду за то, что они видели его таким. И ненавидел отца – пьяный, шатающийся при каждом шаге предмет насмешек и жалости! Моего «губернатора», как называл его Вернон. Я презирал его.

И я вспомнил о других своих обидах на отца. Однажды на борт судна поднялся лорд адмиралтейства. Отец был одет в свой лучший костюм. Это было как раз после того, как я научился плавать в Каррикфергусе. Отец каждое утро после уроков заставлял меня раздеваться и плавать вокруг судна.

В то утро я поднялся, как обычно, в одиннадцать. На палубе отец беседовал с каким-то незнакомым джентльменом. Когда я появился, отец нахмурился и кивнул, чтобы я спустился вниз. Однако незнакомец заметил меня и, смеясь, позвал. Я подошел к ним. Джентльмен удивился, услышав, что я умею плавать.

– Джим, ступай в воду и сделай один круг! – приказал отец. – Покажи, на что способен.

Ничего страшного, я сбежал по лестнице, стащил с себя одежду и прыгнул в воду. Незнакомец и отец стояли на палубе, улыбались и продолжали свою беседу. Отец махнул рукой, и я поплыл вокруг судна. Когда я вернулся и уже собирался подняться по ступенькам на борт, когда отец крикнул мне:

– Нет, нет, плыви еще, пока я не прикажу выйти из воды.

И я снова поплыл. Второй круг я завершил с трудом – устал и даже наглотался солёной воды. Еле-еле добравшись до лесенки, я уже протянул руку, чтобы взобраться, как отец махнул рукой:

– Давай, давай! Плыви дальше, пока тебе не прикажут остановиться.

И я поплыл третий круг. Однако усталость брала своё, и я испугался. Когда я обогнул нос судна, несколько матросов перегнулись через фальшборт, и один из них подбодрил меня. Я видел, что это был большой Ньютон, загребной отцовской двойки. Сочувствие чужого человека пронзило мне душу, и я возненавидел отца за то, что он заставил плыть до изнеможения.

Когда я из последних сил подплыл к лесенке в третий раз, незнакомец что-то сказал отцу и сам сказал мне:

– Поднимайся.

Я взобрался на палубу и с замиранием сердца остановился, потому что не знал, как поступит мой отец. Незнакомец подошел ко мне и сказал:

– Он весь синий. Сегодня очень холодная вода, капитан. Пусть подадут полотенце и разотрут парня.

Отец ничего не сказал, только:

– Спустись вниз и оденься, – а потом добавил: – Согрейся.

Воспоминание о том моем испуге заставило меня понять, что отец всегда требует от меня слишком многого. И я ненавидел его: и за то, что он мог напиться и опозорить меня, и за то, что заставить бегать по снастям наперегонки с юнгами – уже взрослыми мужчинами, и за то, что мог побить меня. Он был противен мне.