– Я с тобою не согласен, – ответил Обри. – Обычно первые уроки секса мальчику даёт сестра. Скажем, Мейбл первая научила меня сексу.

Я была поражён его откровенностью. Мейбл покраснела, и я поспешил добавить:

– В детстве девочки гораздо более развиты, не по годам, но эти маленькие уроки обычно слишком ранние, чтобы иметь значение.

И я решительно сменил тему. Немного погодя Мейбл сказала мне, что весьма благодарна мне за то, что я увел разговор в иную сторону:

– Обри, – сказала она, – любит поболтать о всяких там сексуальных штучках и совсем не заботится о том, какую пургу при этом несёт.

Я и прежде замечал, какая хорошенькая Мейбл, но в тот день, особенно когда она грациозно склонилась в саду над цветком, я признал, что фигура ее удивительно стройна. Обри поймал мой взгляд и ехидно заметил:

– Мейбл была моей первой моделью, не так ли, Мебс? Я был влюблен в ее фигуру, – продолжил он рассуждать. – Ее грудь была такой высокой, упругой и круглой, что я принял ее за свой идеал.

Девушка засмеялась, слегка покраснев, и ответила:

– Женские фигуры твоих иллюстраций, Обри, не совсем идеальны.

Из этого небольшого разговора я поняла, что сестры большинства мужчин так же не по годам развиты, как и мои. И так же склонны выступать в роли учителей в вопросах секса.

Вернон неожиданно получил назначение в банк в Арме[21], и я переехал с ним. Хозяйка пансиона, где мы поселились, мне не нравилась. Она пыталась заставить меня соблюдать расписание и правила ее заведения, а я был дик и волен, как бездомная собака. Зато Арма оказался городом чудес.

Брат устроил меня приходящим учеником в Королевскую школу. Это была моя первая настоящая большая школа. Учиться в ней было легко, большинство мальчиков и все учителя были добры ко мне. Большой торговый центр или похожее на парк место в центре города приводили меня в восторг. Вскоре я уже побывал почти на каждом его дереве: лазание по деревьям и декламация стихов были тогда для меня двумя видами спорта, в которых я преуспевал.

Однажды, когда мы еще жили в Каррикфергусе, отец взял меня на борт своего судна. Там мы с юнгой наперегонки лазали на мачты и спускались обратно на палубу. И хотя паренёк превосходил меня в скорости подъема, я подловил его на спуске: будучи отличным гимнастом, соскользнул на палубу по канату почти со скоростью падения. Я слышал, как отец потом с удовольствием рассказывал об этом Вернону, что чрезвычайно польстило моему самолюбию.

Впрочем, тщеславие мое возросло сверх всякой меры по иному случаю. В Каррикфергусе я прочитал книгу по легкой атлетике, принадлежавшую Вернону, и оттуда узнал, что если войти в воду по шею, можно смело лечь и плыть, потому что тело человека легче воды.

Когда мы с Верноном пошли купаться, я, вместо того чтобы играть на мелководье, проводил брата до конца пирса, а когда он нырнул, спустился по ступенькам к воде. Как только он вынырнул, я крикнул:

– Я тоже умею плавать!

И смело бросился вперед. После минутного ужасного погружения и хлюпанья, я действительно поплыл. Но когда я хотел вернуться, меня охватил ужасный страх: «А смогу ли развернуться к берегу?» В следующее мгновение я довольно легко развернулся и вскоре благополучно поднялся по ступенькам на пирс.

– Когда ты научился плавать? – спросил Вернон, выходя из воды вместе со мной.

– Только что, – ответил я и усилил его удивление рассказом о прочитанном в книге. Некоторое время спустя я слышал, как он рассказывал об этом своим друзьям, и все они согласились, что я необычайно смелый малыш. И правда, я был мал ростом для своего возраста и всегда казался еще младше, чем был на самом деле.

Оглядываясь назад, я вижу, что многое подогревало во мне тщеславие, которое со временем стало чрезмерным и которому в будущем суждено было стать определяющим в моей жизни. Здесь, в Арме, все как бы сговорилось помогать моему ужасному греху.

В школе меня определили к мальчикам моего возраста, кажется, в младший четвертый класс. Классный руководитель, обнаружив, что я не знаю латыни, показал мне латинскую грамматику и сказал, что я должен выучить ее как можно скорее, потому что класс уже начал читать Цезаря. Для начала он показал мне первое склонение mensa[22] и спросил, смогу ли я подготовить урок к следующему дню. Я сказал, что постараюсь. Как назло, именно в этот момент мимо проходил учитель математики. Классный руководитель сказал ему, что я отстал от программы и что меня надо бы подтянуть.

– Парень очень хорош в математике, – возразил учитель. – Он достоин быть в высшем дивизионе.

– В самом деле? – засомневался классный. – Что ж, посмотрим. Глядишь, тебе и удастся наверстать упущенное. Вот тебе Цезарь, можешь взять его с собой. Мы прошли в классе всего две-три страницы.

В тот вечер я сел за латинскую грамматику и примерно за час выучил все склонения и почти все прилагательные и местоимения. На другой день я трепетал в надежде на похвалу, и если бы классный руководитель ободрил меня или сказал хоть одно похвальное слово, я мог бы отличиться и таким образом изменить, может быть, всю свою жизнь. Но на следующий день он, очевидно, совсем забыл о моем отставании! Слушая ответы других мальчиков, я окончательно усвоил материал, вполне достаточно, чтобы не нахватать неудов. Очень скоро хорошая память вывела меня в число первых учеников, хотя я не проявлял никакого интереса к изучению латыни.

Еще один случай укрепил мое самолюбие и открыл мне мир книг. Вернон часто ходил к священнику, у которого была хорошенькая дочь, и меня тоже приглашали на их вечерние посиделки. Девушка узнала, что мне нравится демонстрировать свои ораторские способности, и вскоре вошло в обычай заставлять меня декламировать стихи везде, куда бы мы ни пошли. Вернон покупал мне стихи Маколея и Вальтера Скотта. Скоро я выучил их все наизусть и декламировал с бесконечным удовольствием. Поначалу мои жесты были подражанием жестам Вилли; но Вернон научил меня быть более естественным. Без сомнения, мой маленький рост способствовал производимому эффекту, а ирландская любовь к риторике довершила остальное. Все хвалили меня, и это сделало меня очень тщеславным. Но что важнее, изучение новых стихов привело меня к чтению романов и приключенческих книг. Я буквально утонул в этом новом чудном мире: хотя днем я и играл в школе с другими мальчиками, по вечерам никогда не открывал учебника; но с невыразимым наслаждением поглощал Ливера[23] и Майна Рида, Марриэта[24] и Фенимора Купера.

В школе я раз или два дрался с мальчишками своего возраста. Я ненавидел драки, но был тщеславен, воинственен и силен, а потому дважды или трижды дрался на кулаках. Каждый раз, как только старший мальчик видел схватку, он советовал нам, посмотрев раунд или два, остановиться и подружиться. Считается, что ирландцы любят драться больше, чем есть, но мои школьные годы убеждают меня, что они далеко не так воинственны или, возможно, я бы сказал, так жестоки, как англичане.

В одном из боев мальчик Сесил Говард принял мою сторону, и мы стали друзьями. Мы часто подолгу гуляли вместе. Говард был на два года старше меня и многому научил. Однажды я хотел познакомить его со Стрэнджуэйсом, сыном викария, которому было четырнадцать лет. Но Сесил покачал головой и отказался знакомиться.

– Твой друг не захочет общаться со мной, – сказал он. – Я – римский католик.

Может ли такой хороший человек, как Говард, быть католиком? Я был поражен, поскольку до этого общался исключительно с протестантами. Однако никакая вера не заставила бы меня отказаться от дружбы с Говардом. Он научил меня уважать фениев[25], хотя я едва ли понимал, что означает это слово. Помню, однажды Сесил показал мне вывешенное на здании Суда объявление, предлагавшее 5000 фунтов стерлингов в качестве вознаграждения тому, кто сообщит о местонахождении Джеймса Стивенса[26], руководителя фениев.