— Я в последнее время работал удалённо — нужно было за мамой ухаживать. Так что к месту не привязан. Но если найдётся в столице хорошая постоянная работа, то с удовольствием переберусь сюда. Дома меня ничего не держит…

— Мама была замужем? Другие дети есть? Чем занималась?

— Мы жили с мамой вдвоём. Она работала бухгалтером, в деньгах мы до её болезни не нуждались. Замуж так и не вышла. Не складывались у мамы отношения с мужчинами. То ли я мешал, то ли у неё характер был слишком сильный, а человек под стать ей не нашёлся. А может, дело в том, что она вас, то есть тебя всю жизнь любила.

— Никогда не прощу себе, что не нашёл её. Был момент, когда попытался это сделать. Но из университета она документы забрала, номер телефона сменила. Позвонил её родителям — они не знали, где она. У них сложные были отношения, отчасти из-за меня. Они почему-то решили, что если моя семья занимается бизнесом, то мы — бандиты.

Сабуровы жили в двухэтажном особняке. В интерьере было много ярких красок, бросалось в глаза, что всем тут заправляли женщины. Наверняка в тёплое время года во дворе всё пестрило розами и другими цветами. Тут было очень уютно, по-семейному. Из кухни доносились потрясающие запахи.

Я давно не ел вкусной домашней еды. Старался, конечно, маме готовить. Но это была преимущественно простая полезная пища, да и повар из меня был не очень. Поэтому организм мгновенно отреагировал на запахи. Вроде и не голоден был, а слюни тут же собрались во рту, в животе требовательно заурчало.

— Зульфия у меня потрясающе готовит, — отец подмигнул, видимо, уловив мои мысли. — Садись за стол, девочки сейчас накроют.

Жена Рустама отнеслась ко мне очень настороженно. Её недовольство искрило в воздухе, но она не решилась открыто перечить мужу. А вот сёстры мне, похоже, обрадовались, и я немного расслабился.

Наутро мы поехали в частную лабораторию сдавать анализ. Когда мы вышли из клиники, отец спросил:

— Какие у тебя планы? Результат обещали дать завтра. Дождёшься?

Девять дней попадали на первое января. Вряд ли кто-то придёт на поминки. Разве что мамины подруги заглянут ненадолго. Но всё равно нужно было заказать в кафе поминальный ужин, а для этого нужно прямо сейчас садиться на маршрутку и мчаться домой, чтобы успеть договориться с администратором.

Всё это я озвучил отцу.

— Давай так. Я решу вопрос с заказом ужина удалённо. Ты до нового года останешься здесь, а рано утром первого числа мы поедем на моей машине с водителем, к обеду уже будем на месте.

— Ты тоже поедешь?

— Естественно. Должен же я у Тани прощение попросить. Конечно, поговорка "Лучше позже, чем никогда" уже не сработает, я опоздал… — в его голосе было столько боли, что мне стало его жаль. — Я же не верю во всю эту чушь про жизнь после смерти. Но мне самому очень нужно попасть к ней на могилу и покаяться.

— Даже не знаю.

— У тебя были какие-то планы на новогоднюю ночь?

— Нет. Какие у меня сейчас могут быть планы? Я маму похоронил два дня назад и мне точно не до празднования. Пережить бы как-то эту ночь — и ладно.

— Не раскисай, прорвёмся. Хочешь, поехали сейчас ко мне в офис, я тебя к программистам отправлю, осмотришься, что там и как. Может, понравится. Если надо сесть удалённо поработать, я найду тебе удобное место.

Я согласился. Что мне было делать дома? Вспоминать и сходить с ума от тоски по маме? Тут, среди незнакомых людей и в новой обстановке я как-то мобилизовался и не позволял себе хандрить. За грудиной по-прежнему жгло, но не так болезненно, как дома.

Результат теста оказался именно таким, как и предполагалось. Рустам обрадовался.

— Пожалуй, это самый лучший новогодний подарок за почти полвека моей жизни. Жаль, что получил я его в связи со столь печальными обстоятельствами. Но несмотря на грусть, я счастлив, что Таня оставила мне частичку себя. Ты даже не представляешь, насколько я благодарен ей, что она мне подарила тебя и позволила с тобой познакомиться, пусть и так поздно. А ведь могла меня наказать…

Он помолчал немного, а потом добавил:

— Поедешь со мной сегодня на ужин к моим родителям? Они тебе будут рады.

Я растерялся. За последние два дня у меня образовалось аномально большое количество родственников, о которых я раньше даже не подозревал. Всё это было как-то слишком. Но мама просила позволить Рустаму стать мне отцом. А к нему автоматически прилагались и бабушка с дедушкой, и единокровные сёстры, и даже мачеха. Я мог отказать отцу, но не имел никакого права отказывать маме. Поэтому мне пришлось ехать на знакомство со старшим поколением Сабуровых.

Рустам чувствовал моё настроение, он и сам очень переживал. Поэтому особого праздника на новогоднюю ночь в его доме не устраивали. А на рассвете мы отправились поминать маму.

На кладбище я отошёл в сторону, оставив Рустама с мамой наедине. Страшно было смотреть, как немолодой мужчина в дорогом пальто стоял на коленях перед холмиком и плакал. Он что-то говорил ей, но я не вслушивался. Раньше мне не доводилось видеть, как плачут мужчины, я был потрясён до глубины души.

Внутри всё горело, будто мне воткнули нож и медленно прокручивали его из стороны в сторону. Боль не давала нормально дышать, лишала рассудка. Я никак не мог свыкнуться с тем, что мамы больше нет. И тут, возле её могилы, осознание этого жуткого факта меня буквально уничтожало.

Как и ожидалось, народу на ужине было мало. Все быстро разошлись, а мы с отцом поехали ко мне домой. Колебался, стоит ли его приглашать к себе, но видел сегодня его искренние страдания и боль. Подумал, что нам обоим будет легче пережить сегодняшний день, разделив наше горе на двоих.

Выпили мы много. Рустам снова плакал и просил у меня прощения. Меня разрывали на части противоречивые эмоции, и я не мог ни принимать какие-то решения, ни давать обещания.

Утром отец снова ходил на кладбище. А перед тем, как уехать обратно в столицу, сказал:

— Я хотел бы, чтобы ты поменял документы. Понимаю, что ты уже давно не ребёнок, но прошу тебя вписать меня в свидетельство о рождении и взять мою фамилию.

Время шло. Боль притупилась. Шок сменился растерянностью и букетом разнообразных, мало совместимых между собой эмоций.

Меня сгрызало чувство долга. Мама хотела, чтобы я стал Сабуровым и вошёл в семью отца. Я выполнил её просьбу. Но лишь формально. Фактически же мне приходилось ломать себя через колено.

Как я мог полюбить и принять отца, которого не было рядом почти двадцать два года, всю мою жизнь? Я не чувствовал зова крови, хотя результаты теста ДНК кричали о том, что должен был ощущать его.

Периодически во мне просыпался маленький обиженный мальчик, которого предали и бросили. Который много лет так мечтал однажды увидеть своего отца. Который так нуждался в его поддержке и защите, когда в школе дразнили безотцовщиной, а мамы запрещали одноклассникам с ним дружить. Который свято верил, что если он будет лучше всех учиться, то однажды отец обязательно появится в его жизни и сможет гордиться своим сыном.

В такие моменты я ненавидел Рустама Сабурова за то, что он не появился, не поддержал и не защитил. И если бы не мамина смерть, я бы, возможно, так и не узнал о нём, так и прожил бы жизнь, преданный самым главным после матери человеком.

Порой во мне говорил мамин защитник. Я же с самого детства всем и всегда заявлял, что никому не дам её в обиду. А Рустам Сабуров был маминым главным обидчиком. Человеком, сломавшим её жизнь, растоптавшим её чувства и выбросившим их на помойку. Причинившим маме так много боли, что простить ему это было вряд ли возможно.

А она хотела, чтобы простил? Как иначе трактовать её последнее письмо?

Иногда мы говорили с отцом о маме. Я видел в его глазах боль. Такое сыграть невозможно. Не все ошибки можно исправить, и ему предстояло теперь жить и до конца дней корить себя за то, что сделал или, наоборот, не сделал любимой женщине. Он безвозвратно опоздал на много лет, на целую жизнь.