– Нет.

Кирилл поерзал на неудобном стуле.

– Ты часто бываешь погруженным в свои мысли?

– Не очень.

«Мои мысли вязкие, будто болото. В них невозможно плыть, и идти спокойно тоже не получается. Лучше в них не вляпываться…»

– Может, твои отношения с отцом стали более прохладными? Тебе не казалось, что вы отдалились друг от друга эмоционально?

«Я не успел спросить у него, ведь мой отец отдалил меня физически и запрятал здесь…»

– Ты не замечал у себя появление новых черт характера?

«Лучше спроси, какие галлюцинации преследуют меня день ото дня…»

– Не-е-т, совершенно нет, – Кирилл улыбнулся. Когда-то давно он слышал: расположения человека можно добиться, если принять его игру. Кириллу не нужно было ничье покровительство или союзничество, но если для дальнейшего благополучия сейчас нужно просто отвечать на дурацкие вопросы, пусть будет так.

Женщина нахмурила брови. Точнее, слегка сморщилась кожа над местом их предполагаемого нахождения.

– Что-то не так?

– Все в порядке. Иди, – разочарованно произнесла психолог, опуская набрякшие веки. Сеанс окончен. Антракт. Занавес. – Поговорим в следующий раз.

Кирилл буркнул невнятные слова прощания и прошмыгнул в коридор. Уже вне кабинета, почувствовав долгожданную свободу, он прислонился к стене, запрокинул голову к потолку и закрыл глаза, прислушиваясь к незнакомым звукам.

Дом давно проснулся. Кирилл почувствовал это сразу. Ощущения, звуки и запахи накатили на него, обожгли, как обжигает зубы студеная родниковая вода, стоит глотнуть ее слишком много. Где-то хлопали двери. За соседним поворотом коридора простучали босые шаги. Мальчишечий голос прокричал кому-то неразборчиво и весело. Снова хлопок двери. Гудели расшатанные половицы. Там, внизу, видимо, было много народу. Ветер трепал жалюзи, вырываясь из форточки. Недалеко шипела в умывальнике напористая струя воды.

Прозрачные стекла внешнего коридора блестели солнечными огоньками. Свет прозрачными ломтями ложился под ноги.

Прижимаясь к стене, Кирилл чувствовал: жизнь невидимыми потоками течет внутри Дома, под слоем краски и штукатуркой. Невидимыми артериями произрастает из его перекрытий, пульсацией передается по проводам электросети, разносится по комнатам, рождая в каждой свет и тепло…

Кирилл открыл глаза. Наваждение растаяло, точно возникший образ был лишь кадром диафильма и теперь лампочка погасла, а вместо цветного изображения на стене осталась белая несуразная простыня.

Он уставился в потолок, сморгнул и почувствовал холод. Тонкий сквозничок шел из-под рассохшейся, покрытой струпьями лака оконной рамы.

В реальности Дом был старый, обшарпанный и хмурый. За годы наблюдений за чужими жизнями он накопил столько воспоминаний, стал свидетелем стольких происшествий, что в конце концов затерялся в них. Затаился внутри лабиринта разделенных судеб и перестал пускать в него чужаков.

Кирилл знал – он здесь посторонний.

– Ничего, я ненадолго, – произнес он в пустоту.

Дом не ответил. Ответил кто-то сзади.

– Привет!

Не пойми откуда появившаяся Юля радостно подскочила к нему.

– Ты что тут делаешь?

Она была в пестром ситцевом платье. Тонкая, суетливая, похожая мельтешащими движениями на бабочку.

Кирилл не ответил.

– Ты заблудился? Может, тебя куда-нибудь проводить?

– Туда, где есть еда, пожалуй…

* * *

Столовая оказалась на первом этаже. Заманчиво гремела тарелками и отдавая запахом готовой еды. Смесь сладкого с горько-солоноватым, чуть пригоревшим.

Светло-голубые стены с развешенными вдоль окон пестрыми детскими рисунками. Беленый потолок. Помещение полуостровом вдавалось во внутренний двор, поэтому окна здесь были с обеих сторон. Столовая оказалась заполнена гулом множества голосов.

Тут оказалось человек пятьдесят, может, чуть больше. Подростки лет четырнадцати-пятнадцати и дети помладше. У них были все атрибуты, присущие счастливым деревенским летним каникулам: ободранные коленки и золотистый загар, темные веснушки на щеках и облупленные носы, расчесанные комариные укусы, царапины на локтях и пятна от травы на майках.

Но все-таки чувствовалось в них что-то… неправильное. Сломанное…

Проходя между столами, за которыми царило обыденное оживление, Кирилл чувствовал направленное к нему внимание.

За окошком раздачи, едва заметно колыхаясь подобно дрейфующей в океане льдине, стояла толстая тетка с похожими на паучьи лапки пальцами и сладкой улыбкой. На столе перед ней громоздились готовые порции – комковатая, невразумительная жижа, расплескавшаяся по тарелкам, походила на что угодно, но только не на нормальную кашу.

«Ничего, я здесь ненадолго…»

Время шло. Кирилл старался смотреть только перед собой, не сталкиваясь с другими взглядом.

Наконец доковыряв, он отставил почти нетронутый завтрак и не оборачиваясь направился к дверям. Он не знал, куда направляется, но нестерпимое желание остаться одному гнало Кирилла все дальше. Он не заметил, как оказался в незнакомом коридоре верхнего этажа.

Окна его выходили на второй корпус. Тот был ниже на два этажа и походил на обувную коробку: плоский прямоугольник. Со стороны он смотрелся таким же картонные, ненастоящим. Стоит поверить в это, представить все всерьез, и заметишь: окна нарисованные, а крышу можно снять и поглядывать за маленькими обитателями, не подозревающими, что над их головами завис действительный хозяин этой кукольной коробки.

Кирилл сел на подоконник, поморщился. Так он представлял себе веру людей в высшие силы. Вот живешь ты своей жизнью, чего-то хочешь, о чем-то мечтаешь, строишь планы. И вдруг налетает ветер, у твоего крошечного картонного домика срывает крышу, а тебя самого отбрасывает в сторону, искалеченного, безропотного и несчастного.

Или по-другому: тормоза не срабатывают. Машину ведет на скользкой наледи. Швыряет на встречную полосу. Сталкивает в лобовое. За секунду до тебе еще кажется: все обойдется. Страшного, которое разрушит твои планы, перечеркнет жизнь, еще можно избежать…

Нет. Не думать об этом. Только не об этом…

Но стоит прикрыть глаза, и воспоминания сами возникают перед мысленным взором, получают власть, и рождаются туманные картинки…

…– Нет, мне надо подумать. Это неправильно. Ему сейчас нужна поддержка, а я отправлю его непонятно куда, в незнакомую обстановку, к чужим людям.

– Ты мне лучше скажи, сколько он так себя уже ведет. Неделя? Две? Два месяца. Это уже какое-то расстройство психики, не знаю, как правильно называется. Он несет ахинею. Какие-то видения, голоса. О чем? Ты добиваешься, что он нас всех прирежет ночью под одним из своих глюков! – женщина засмеялась. Нервно. Свести разговор к шутке не получилось.

Если б она знала, что Кирилл подслушивает за дверью гостиной, наверное, выбирал б слова аккуратнее.

– Ему просто не хватает внимания. После смерти Лены… – отец попытался ей возразить.

– Вот и побудет в компании сверстников! Это ему сейчас не помешает.

– Возможно, ты права…

– Это специализированное учреждение со свободным распорядком. Вроде летнего лагеря. Он не заметит разницы.

Фразы разбивались на слова, а слова – на слоги, которые мешались и путались. Кирилл зажмурился, затряс головой, зажал уши. Слова уже жили внутри его. Были часть крови и плоти.

Потом другое воспоминание.

Как въезжает во двор угловатый, некрасивый пустой автобус. Приземистая пухлая женщина с короткой стрижкой, одетая в болотно-зеленый комбинезон. Представляется – он не запомнил. Обратил внимание только на лицо – собачье, с обвислыми уголками губ. Черты перекошенные, угловатые, словно у морды бультерьера.

– Вы не слушайте, там по новостям всякое рассказывают про этот скандал, – елейным голосом торопливо говорила она, заискивающе заглядывая в глаза. – Заведение у нас хорошее, недовольные всегда находились. Та девчонка, она сама…