„Он человек иного поколения. Он вырос в эпоху, когда искусство и философия были ‚ангажированы‘. Всё было либо белым, либо чёрным. Война была войной, а свобода — долгом. Жизнь избавила этот прагматичный ум от мечтаний о мастерах — он встретил их в восемнадцать лет. В 1948 году Пьер приехал в Париж и познакомился с Жаном Кокто и Жаном Жиано, с которыми был особенно близок. В декабре 48-го он основал Paris Mondial, которая поддерживала таких писателей, как Камю, Кено и Бретон…
‚Его культурный аппетит безграничен. Один поэт, друг Жюля Лафорга познакомил его с джазом, а так же со всем Бетховеном, Вагнером, Брамсом и Шуманом‘.
‚Пьер Берже, чувствующий себя в мире изречений так же комфортно, как в светской гостиной, понимает, что в присутствии художников все его знания тают, как сделанные из воска латы. Он может защищаться лишь физической мощью и умением управлять, которые другие люди ставят на службу своему творчеству. Его принцип — ‚не узнавать себя ни в ком‘. Он делит с изгнанниками привилегию чувствовать себя повсюду, как у себя дома. Он очень рано, по его собственным словам, стал ‚знаться с миром‘ и это образование развило в нём чувство слова и умение очень изящно произносить жестокие вещи‘.
Одетт закрыла глаза и тихо произнесла себе под нос, как бы заканчивая обрывок фразы:
‚Он сделал себя сам и никогда не испытывает страха. Этим оружием он может сражаться со всем. Кроме одного человека…‘
Прованс, 1958 год
Я смотрел на Бернара, пока тот разговаривал с Франсуазой Саган, и думал с тоской, что совсем скоро, не пробьет ещё и полуночи, как она напьется, начнёт говорить о политике и бить бокалы. За это я одновременно обожаю и ненавижу её.
‚Пьер, почему вы не танцуете?‘ — слышу я кокетливый смех.
‚Я ждал, пока вы обратите на меня внимание, Сюзанна…‘
Бернар посмотрел в мою сторону, наши взгляды пересеклись, и я отвёл свой. Очередная короткая стычка вчерашним вечером испортила обоим сегодняшний праздник.
— Я не понимаю тебя…как ты можешь быть таким… так легко общаться с этими людьми, половину из которых ты терпеть не можешь! Улыбаться, заводить знакомства… — заявил он мне, когда мы возвращались с ужина у баронессы де Карболь.
— Да, я делаю это, чтобы ты сам мог вот так стоять и с чистой совестью меня в этом упрекать! — крикнул я. — Снимаю с тебя эту неприятную обязанность!
Хотел бы я, чтобы он отменил сегодня этот званый ужин. Но разве это возможно, когда приглашено столько народу? И надо же — все обсуждают недавно прошедший показ у Диора…
‚Что вы думаете о молодом Сен-Лоране, Пьер?‘
‚Я думаю, что он очарователен… — пауза. — Но в нынешней ситуации с политикой Буссака боюсь, долго ему не продержаться на этом олимпе…‘
‚Ах, вы как всегда не можете не подбавить яду, Пьер! — снова неестественный смех. — Кстати, было бы приятно видеть милого Ива здесь… Бернар, почему вы его не пригласили?‘
Бернард нашёл, что это действительно большое упущение. Ведь мы говорили об этом.
‚Он хочет заказать у тебя свой портрет‘, — заявил ему я, памятуя о нашем разговоре с тобой на улице. И только.
Ты покорил Париж своей деликатностью и утончённостью. Но я бы не хотел видеть тебя на сегодняшнем вечере у нас с Бернаром. Слишком много ‚лишних людей‘.
О, вот она — бесценная свободная минута, когда я выполнил свой долг гостеприимного хозяина и смог подойти и присесть рядом с тем, кого я всегда был рад видеть.
-Ты всё так же бегаешь, как мальчишка, Пьер… — Жан улыбается мне, и в одной этой улыбке я вижу столько тепла, сколько не подарят десятки точно таких же. — Присядь, поговори со мной. Ты всё время куда-то спешишь…
Мы говорим о Бернаре. Я знаю, что Жан видит меня насквозь. Я ухожу от ответов на его деликатные вопросы. Как это получается, что мне хочется говорить о том, о чём я не могу сейчас говорить? Даже с ним…
— Я хотел удостовериться, что у тебя есть свои сбережения… на случай, если у вас с Бернаром что-то не заладится…
Я пожимаю плечами.
— Что у нас может не заладиться?
— Ты не любишь его.
Смотрю на Кокто и поражаюсь, как может этот человек говорить такие вещи и так, что тебе словно открывается какая-то новая истина каждый раз. Я бы никогда не решился сказать это вслух, даже самому себе. Ведь я не согласен сам с собой… что не люблю Бернара. Но я устал. И запутался…
— Конечно люблю. Но мы почти семь лет уже вместе. Конечно, всё меняется… и чувства уже не те… — небрежно бросаю я.
— Ты говорил, что мог бы провести с любимым человеком всю жизнь. Что такое семь лет?
— Всё зависит от того, сколько мне предстоит жить… — пытаюсь перевести всё в шутку, но внутри меня словно окатывает ледяной водой. Семь лет! А впереди вся жизнь… Вся жизнь с Бернаром!
Поворачиваю голову и смотрю на Бюффе. Мой дорогой художник… Что так меня влекло когда-то? Эта меланхоличная томность? Скучающая нерешительность? Меня от неё теперь клонит в сон и нарастает раздражение.
— Помнишь, однажды ты спросил меня, как понять наверняка, что любишь… — прозвучал рядом тихий голос. — И я сказал тебе, что когда ты встретишь свою настоящую любовь, то у тебя не возникнет такого вопроса.
Я повернулся и посмотрел в усталое, худое лицо. Он выглядел плохо — совсем больным, и мне стало тревожно. Я взял Жана за руку, чтобы ощутить тепло ладони живого человека, а не бесплотного призрака, который просидел весь вечер возле стены.
— Не беспокойся обо мне, я не пропаду, ты знаешь. Ты хорошо себя чувствуешь?
Кокто грустно улыбнулся.
— Я уже давно не чувствую себя вообще.
Ты приехал. К счастью, Бернар с радостью готов был принять тебя в нашем с ним доме (замке, как некоторые его называли) в Провансе и сходу согласился рисовать тебя. Вот только мне совсем не понравился готовый портрет. Мне вообще вдруг перестали нравиться его картины. Мне! А ведь я продавал их, я знал наизусть почти каждый штришок, каждую линию. Они создавались на моих глазах. Я не мог понять, в чём дело, но из них будто ушёл свет… Или смысл… Или твой свет затмил их теперь… я не знаю. Сначала я бы рад твоему визиту, у нас подобралась отличная компания, но потом твоё присутствие рядом начало меня тяготить. Не потому что мне было неприятно видеть тебя, нет. Просто я чувствовал, какие ограничения накладывает на меня моё положение. Я думал о тебе постоянно. Но намного тревожней было моё желание, чтобы и ты думал обо мне…
Стояла ранняя весна, и погода уже достаточно потеплела для прогулок. После обеда, перед кофе, мы выходили, чтобы, как выражался Бернар, ‚побродить в соснах‘. Я полюбил эти прогулки уже за то, что мог идти с тобой рядом и разговаривать. В тот день было особенно тепло, а Бернар неожиданно заявил, что хочет немного поработать и отправил нас гулять вдвоём. Это был первый раз с момента твоего приезда, когда мы остались наедине. Я снова начал теряться в разговоре, у меня возникало чувство, будто ты видишь меня насквозь.
— Знаете, я рад пообщаться с вами с глазу на глаз… — неожиданно сказал ты, не поднимая головы, пока мы шли вниз по тропинке со склона, удаляясь всё дальше в сосновый бор.
— Вот как?
— Да… мне интересно ближе узнать человека, про которого говорят, что он оказал такое большое влияние на творчество Бернара Бюффе.
Я не удержался от улыбки.
— Ну, если мое влияние заключается в том, что я иногда едва ли не силком заставлял его вставать к мольберту и работать… то, пожалуй, я соглашусь, что моё влияние было огромно.
Мы замолчали на какое-то время и просто шли вперёд, вдыхая терпкий запах хвои и прислушиваясь к пению птиц. Небо было безоблачно-синим и ясным, и на меня снизошло вдруг спокойствие. Так хорошо было просто идти, никуда не торопясь, и наслаждаться этой естественной природной тишиной и спокойствием. Мне кажется, мы неосознанно удалялись всё дальше от дома, и возникшее между нами теперь пространство откровенности утрачивало напряжение, которое прежде заставляло меня вести себя неестественно нервно.
