====== Часть 1 ======

Вместо пролога

«Если бы мне нужно было прожить жизнь заново, я прожил бы её точно так же: я не жалею о прошлом и не боюсь будущего». Монтень, «Опыты», 3, 2.

Что я могу добавить? Ничего. Я пишу тебе эти письма и повторяю себе именно эти слова. И никогда я не думал иначе. Все мои упреки к тебе в этих письмах — это не жалобы, а сожаления. Твои идиосинкразии не позволили тебе быть счастливым. Но мог ли ты жить иначе? Ты сконструировал систему, где каждый играл свою роль, твоя была — роль мученика, и ты её держался до самого конца. Но всё равно, за спиной этого персонажа, которого ты играл, жил другой — другой, которого знал я, и который многих сильно бы удивил. Те люди, которые были рядом с тобой в последние годы, знали тебя как ворчуна, как брюзгу, который жаловался на всё на свете — хотел бы я, чтобы эти люди узнали, что ты не всегда был таким. Ты таким стал — после того как алкоголь и наркотики разрушили тебя, после курсов дезинтоксикации, с которой ты по-настоящему так и не вернулся….

….После курса лечения в Гарше ты расстался с алкоголем и наркотиками, но всё равно не обрел покоя. На твоих творческих способностях это сказывалось, но ты достаточно овладел искусством удаляться в свою цитадель, уходить в аскезу и возноситься над всем суетным. Ты сделался самым знаменитым из всех кутюрье, и самым уважаемым. Так ты пожинал плоды верности своим принципам, которую в себе развил. Но прошли годы, и они подвели тебя к тому, что ты оставил своё ремесло, замкнулся в одиночестве, стал жить взаперти, взяв в спутники жизни несчастье.

Ты был оперным персонажем, из тех, что живут между кинжалом и ядом. Ты презирал буржуазию, ты спасался только своей работой. Нераскаянный гомосексуалист, ты любил женщин, ты говорил об этом на каждом перекрёстке. Ты не добивался, чтобы они тебе служили, как делают многие другие — ты сам служил им. Ты превратил эту ничтожную материю — моду — в общественное явление. Какая жалость, что всё это не сделало тебя счастливым! Ты жил среди призраков, которых приручал. Одиночество, которое внушало тебе такой страх, было твоим самым верным спутником.

Почему я всё это тебе пишу? Потому что это моё последнее письмо. Знаешь, Ив, я мог бы ещё очень долго продолжать, только какой в этом смысл? Я думал, что эти письма к тебе уменьшат мою боль, но они её только извратили. По сути, эти письма изначально были нужны, чтобы подвести итог, итог нашей жизни. Сказать всем тем, которые их прочтут, кем ты был, кем мы оба были. Вытащить на свет мои воспоминания, сказать тебе, насколько же, в конце концов, я был счастлив с тобой и благодаря тебе, показать — надеюсь, я это сделал — твой талант, твой вкус, твой блестящий ум, твою душевную тонкость, твою нежность, твою силу, твою отвагу, твою наивность, твою красоту, твою проницательность, твою цельность, твою честность, твою бескомпромиссность, твою высочайшую требовательность. «Крылья гиганта», которые мешали тебе ходить по земле.

Я постарался пойти за Стендалем в том, что он говорит в эссе «О любви»: «Я приложил все усилия, чтобы остаться хладнокровным. Я хотел принудить к молчанию свое сердце, которое слишком о многом хотело сказать. Я всё ещё трепещу при мысли, что занёс на бумагу только один вздох, полагая, что записал всю правду». Как Элюар о Нуш — на всём что я вижу, на всём что меня окружает, я пишу твоё имя.

Это моё последнее письмо, но это не письмо о разрыве. Однажды, когда-нибудь, я может быть снова напишу тебе, кто знает? Мы с тобой не расстанемся и, что бы со мной ни случилось, я не перестану любить тебя и думать о тебе. Пятьдесят лет подряд ты переносил меня в пространство удивительного приключения, внутрь сна, где перемешивались самые безумные образы, где реальной жизни почти не было места. Теперь я проснулся. Твоя смерть стала сигналом об окончании игры. Пока ты был жив, сеансы твоей магии меня ослепляли, ты извлекал из своей шляпы одежды, такие, что прерывалось дыхание, индийские и китайские шелка, оттоманские бархаты, вышивки Шехерезады. Перед моим изумленным взором ты дирижировал этими чудесными призраками, как балетом. Но всё равно, припомни, что говорит Фирс в «Вишневом саде»: «Жизнь-то прошла, словно и не жил». Сейчас спектакль окончен, огни погасли, купол цирка разобран, и я один, со своими воспоминаниями в качестве единственного багажа. Настала ночь, где-то вдали играет музыка, а у меня нет сил туда пойти.

Пьер

«Письма к Иву», 14 августа 2009 года

Париж, 2016 год

— Прекрасный полет фантазии и мыслей, мадемуазель Шефтель, — тяжело вздохнул главный редактор одного из крупнейших французских издательств, ещё раз молниеносно прогоняя большим пальцем руки краешки увесистой пачки листов. — Вот только мы не можем это издать.

Сидевшая напротив молодая высокая рыжеволосая женщина в твидовом, ярко-зелёном костюме, нахмурила лоб и взволнованно облизала губы.

— Почему? Вы же сами сказали, что книга хорошая!

— Безусловно. Как жанр исторического романа. Но не биография всемирно известного кутюрье. — Редактор постучал по столу блестящей фирменной ручкой. — Если мы издадим такое, господин Берже подаст на Вас в суд. Да и на нас тоже. И выиграет, между прочим.

На лице женщины появилось возбуждённо-хищное выражение, которое могло бы возникнуть у пикирующей к земле птицы, заметившей убегающего зверька.

— Господин Берже! Я так и знала, что причина в этом! И как вам самому это нравится, месье Юбер? Вы читали мою книгу. Я очень ясно и чётко выразила в ней своё отношение к этому человеку, который держал и продолжает держать в страхе добрую половину культурной элиты этой страны! Он подаст на меня в суд? Что ж, я готова! Я готова бороться за каждое написанное мною слово. Справедливость, в конце концов, должна восторжествовать!

Взгляд главного редактора потускнел. Он явно не был настроен на подобные дебаты.

— Послушайте, мадемуазель, мне понятно ваше творческое рвение, как журналиста. Но это не тот противник, с которым стоит вступать в хватку ради удовлетворения своих амбиций. В конце концов, — он кашлянул, поправил съехавший набок галстук и наклонился вперёд. — Господин Берже человек пожилой. Почему бы не отложить реализацию ваших планов?

— До момента его кончины? — докончила за него, усмехаясь, журналистка. — Вы, кажется, меня недопоняли, месье. Я ХОЧУ, чтобы господин Берже прочитал мою книгу. При жизни. Вам не кажется, что столь почтенный возраст — прекрасное время для подведения некоторых итогов и… покаяния, если хотите?

— Вы действуете по чьему-то заказу? Честное слово, ваше упрямство одновременно и восхищает и раздражает меня. Вы написали чудесную книгу, но ведь в ней нет почти ни слова правды! — с этими словами Жалиль Юбер откинулся в своем «редакторском» кресле и закурил к вящему негодованию своей собеседницы. — Спросите любого уважаемого человека из тех, кто был близок с господином Сен-Лораном и его семьёй, и все они подтвердят, какую значительную роль выполнял Пьер Берже рядом со своим другом. А вы выставили его каким-то чудовищем, тираном, а между нами говоря, этот человек сделал себе уважаемое имя далеко за пределами дома моды Ив Сен-Лоран. Но дело даже не в этом. Поймите, история отношений этих двух известных персон уже давно стала чем-то вроде национального символа Франции! А вы хотите отнять у людей мечту о красивой, пусть и нетрадиционной любви.

— История великой любви Ив Сен-Лорана и Пьера Берже — не более чем грамотно продуманная пиар-компания Пьера Берже, которая продолжает своё существование даже после смерти Сен-Лорана, и моя книга тому доказательство. Достаточно того, что Ив был заложником этой легенды при жизни… может быть пора освободить его от этого хотя бы посмертно? — женщина встала, бросив на редактора убийственный взгляд. — Это вопрос справедливости.

— И денег, — тот развел руками. — Ваша книга напоминает сборник статей из желтой прессы, где основная часть свидетелей — «особы, приближенные к императору».

— Люди, которые давали мне интервью, взяли с меня слово, что я не назову имён по одной и той же причине, — «мадемуазель» звучно захлопнула сумочку. — Они, как и вы, боятся Пьера Берже! На мой взгляд, этот человек заслуживает наказания более сурового, чем осуждение общества.