Мы хихикали. Меня трогала твоя эмоциональность, я знала, что с годами она пройдёт, но в те годы ты не мог говорить спокойно обо всём, что касалось Ива Сен-Лорана.
Я никогда особенно не думала о той, другой стороне ваших отношений. В салонах шептались на эту тему, но я не могла это обсуждать и даже представить себе такого не могла. Сначала мне казалось, что всё это гадкие сплетни, потому что в тебе не было ничего такого и вы никогда не проявляли свои отношения при посторонних. Я уже была влюблена в тебя, хотя и не осознавала этого.
Мадам Луиза говорила, что ты из простой семьи, но очень хорошо образован, хотя в голове у тебя каша из полученных знаний. Ты всё воспринимал интуитивно, эмоциями, подчас не до конца понимая, что за всем этим стоит. Мне казалось, ты умел всё на свете и знал всё на свете, хотя я понимаю, что это не так. Иногда краем уха я слышала, как ты, разговаривая с кем-то, рассказываешь про какую-то книгу, фильм, спектакль, или очередную идею месье Ива, совершенно не думая, что твоему собеседнику это может быть неинтересно. Сама я, глядя на тебя, гадала, когда ты работаешь, и пыталась представить себе, что это за работа. Я думала, как устроен твой день и чем он наполнен, и мой собственный казался мне ужасно скучным.
Одна из постоянных клиенток месье Ива приходила к нам вместе со свой кошкой — персидской шиншиллой Элизабет, которую отпускала гулять по коридорам, и ты, бывало, спотыкался об неё, и мы слышали сначала кошачий визг, а потом твой разгневанный крик где-то в коридоре. Мадам Трувель начинала охать, причитать, неслась в коридор с криком:
«Господин Берже, да что же это такое опять! Почему вы не смотрите себе под ноги!»
Все смеялись, а мадам Луиза качала головой и говорила:
«И как один такой маленький человек может создавать столько шума!»
Но это было счастливое время. Мы все жили идеей и верили в то, что месье Ив гений. В мастерских девушки часто обсуждали по вечерам, какую роскошную жизнь вы ведёте — о ней говорил весь Париж. Твоя щедрость удивляла многих, а мне казалась естественной — ведь ты был благороден и великодушен. Однажды ты пришёл к нам в мастерскую с огромным букетом роз и подарил каждой швее по цветку. Просто так, потому что у тебя было хорошее настроение.
Каждый раз, когда я видела тебя, мое сердце начинало биться быстрее, я нервничала, всё время роняла что-то и мадам Луиза это замечала. Я не умела скрывать свои чувства, и однажды она сказала мне, когда после твоего ухода я случайно подшила подол юбки не на ту сторону:
«Ох, Лизетт, не навлеките на себя неприятностей…»
Я тогда не поняла, что она имеет в виду.
Однажды под Новый год (это был год, когда месье Ив выпустил свою коллекцию Мондриан) вы устроили вечеринку наверху. Мадам Луиза была ужасно недовольна и ругалась, что ты и твои друзья прокурили всё помещение и устроили тут кабак. Это была пятница, всем не терпелось поскорее закончить работу, но музыка наверху, взрывы хохота отвлекали работниц — нам всем хотелось веселиться. В конце концов, мадам Луиза не выдержала и заявила, что пойдёт разбираться с этим безобразием. Я вышла следом, под предлогом того, что мне нужно в туалет. Проходя мимо лестницы, я увидела вас двоих и услышала обрывки разговора.
— Нет, Пьер, об этом не может быть и речи! Никто туда не войдёт ничего посмотреть, пусть ваши друзья и не думают… как только не стыдно! О Господи, даже не думайте мне здесь курить!!
Я услышала твой голос. Ты смеялся.
— Луиза, да перестаньте! У нас праздник… пусть девушки тоже отдохнут и развлекутся!
— Пьер, даже не думайте! Хотите устроить мне тут бордель?
— Луиза, вы сами замуж больше не выходите и своих девушек хотите лишить всякого удовольствия…
Я слышала, как она охнула от такой дерзости.
— Пьер, как вам не стыдно! Вы пьяны! Вам будет завтра стыдно за ваше поведение!
— Не будет, завтра суббота и мы с вами не работаем…
Я вернулась и через некоторое время ты заглянул туда — хитро, как нашкодивший школьник, и заявил, что мы все свободны и можем идти домой. Когда ты говорил это, то почему-то посмотрел на меня. Я вновь подумала о тех «удовольствиях», которые ты имел в виду, и покраснела. Я даже придумала себе, что ты пришёл и отпустил всех нас ради меня… Я надолго запомнила тот вечер. Тогда я ещё фантазировала о том, что между нами может что-то быть. А потом произошел эпизод, который надолго загнал мои чувства в угол.
Как-то ты пришёл в мастерскую посреди рабочего дня, ты был не в настроении, чем-то раздражён, и принёс своё пальто мадам Луизе, с просьбой зашить подкладку.
— Мне некогда, Пьер, сейчас возиться с вашим пальто! — ворчала она. — И так дел по горло! Сходите в ателье!
— Ну что, трудно вам, что ли? Мне через час надо уезжать, нет у меня времени никуда идти!
— Попросите Лизетт, — неожиданно сказала она.
Я в панике отвернулась, чувствуя, что снова начала краснеть, а ты подошёл ко мне, сунул своё пальто даже не глядя и быстро ушёл. У меня была своя работа, но я тут же отложила. Держать в руках твоё пальто, оказать тебе эту незначительную услугу… какое это было счастье! От кашемира пахло дорогим одеколоном и сигарами, оно было такое дорогое… я боялась что-то испортить. Мне кажется, я никогда ещё не делала работу с такой тщательностью, но конечно же, никто не мог сделать за меня мою. В конечном итоге мадам Луиза подошла ко мне, выхватила пальто со словами:
— Хватит с ним обниматься! У тебя что, других дел нет? Ещё не хватало… пальто ему зашивать! Может, ещё рубашки погладить?
Она сказала это громко, так, что все услышали. Я думаю, она сделала это специально, хотела вернуть меня с небес на землю и ей это удалось. Теперь все знали, что я безумно влюблена в тебя.
С того дня что-то замкнулось во мне, я будто бы увидела со стороны своё жалкое положение — простая швея влюбилась в своего шефа, и все смеются над ней и показывают пальцем за спиной.
Я поклялась выбросить из головы всю эту ерунду, тем более, что ты и сам перестал приходить к нам — теперь все дела велись через господина Жан-Пьера, ответственного за работу в ателье. Мы видели тебя всё реже, вы стали надолго уезжать в Марокко, и ты набрал новый персонал, делегировав им часть своих полномочий.
В конце 60-х впервые заговорили о здоровье месье Ива. Нам запрещалось обсуждать сплетни, но все и так видели, что дела у вас идут не гладко. Шептались о том, что вы поселили к себе жить танцовщика с Кубы, и о многих других мужчинах. Скандалах. Алкоголе. Наркотиках. Сексе. У нас всё чаще случались простои. Бывало, мы ждали едва ли не до последнего срока, когда он наконец давал нам материал для работы, и приходилось работать в две смены, по ночам, чтобы всё успеть. Работы постоянно прибавлялось, запросы росли, те, кто работали в ателье практически не имели свободного времени.
В одной только Европе открыто восемнадцать бутиков Рив Гош, ещё несколько в США, Сен-Лоран анонсирует новую эпоху. А кто мы? Мы просто инструменты в руках мастеров. Мы воплощаем в реальность волшебные грезы фантазий месье Ива, но каждая из простых работниц, чьи руки исколоты иголками, а глаза измучены многочасовым напряжением, знает, что участвует в создании эпохи. Мы не можем позволить себе надеть платья от Ива Сен-Лорана, но в этом и нет необходимости. Мы всё равно изменились.
Про Сен-Лорана скажут, что он посвятил себя служению женщине, никогда не задумываясь о тех десятках работниц, которые стали для него почти рабами, на поте, слезах и крови которых строилась вся империя красоты.
Париж живёт двойной жизнью, вы купаете его в роскоши, но не всем она достается. Иногда я встречаю на лестницах девушек-моделей с совершенно пустыми глазами. Многие из них сидят на героине. В ателье появляется Лулу де ля Фалез — новая муза и вдохновительница, богемная аристократка, живущая, как хиппи. Она одновременно и восхищает и пугает меня. Это женщина-змея, она работает так же много, как и ты, но живёт в том же стиле, что и господин Ив. Она напоминает мне Викторию Дутрело, но намного более сильную, мощную, опасную, хитрую.
