У Одетт не было сил. Ни капельки больше не осталось. Все эти разговоры… все слова… ей плохо. Очень плохо.

— А вот, кстати, фотография… 61-й год. Первый год работы… — Оливье достал старую фотокарточку и указал на неё пальцем. — Вот Ив Сен-Лоран… и Пьер Берже. Молодые. А вон мама на заднем плане… даже удивительно, как она в кадр попала?

Одетт посмотрела на фото. Ив сидит на краешке стола, рядом с ним Виктория — примеряет платье. Молния застёгнута лишь наполовину. Пьер стоит чуть поодаль, одна рука в кармане, другая держит бокал с шампанским. А вот маленькая хрупкая девушка стоит за их спиной, возле самой двери, в руках у неё нечто воздушное, белое, напоминающее фату невесты.

— Можно мне забрать эту фотографию?

— Бери. Хоть какая-то память… А насчёт книги, ты верно поступила, что отказалась от этой затеи. Нехорошо это. Мама о господине Берже очень высокого мнения была… Всегда.

Я хорошо помню тот день, когда мы встретились в первый раз. Нет, конечно, я мельком видела тебя и до этого, но это нельзя было назвать настоящей встречей двух людей. Была весна 61-го. Я помогала мадам Дутрелло с причёской и нечаянно уколола её булавкой для волос. Она дала мне пощёчину, я думаю, не специально и совершенно бездумно. Такие женщины, как она, привыкли жить моментом, и в тот момент ей под руку попалась я. Это было ужасное унижение, потому что я не могла ответить ей никак, и заплакала тогда больше от унижения, чем от боли.

Ты пришёл в тот самый момент, и я помню его так отчетливо… на улице лил дождь, и ты вошёл через парадную дверь в насквозь промокшем плаще. На тебе был светлый костюм, и я тогда впервые по-настоящему тебя разглядела. Ты подошёл ко мне и, узнав что случилось, попросил показать лицо. Я видела по твоим глазам, что ты был потрясён. И я была потрясена, потому что мне казалось, ты должен был быть намного старше. Тогда мы не знали о ваших отношениях с месье Ивом, не знали деталей, и мне казалось, что наш коммерческий директор — опытный управляющий лет за сорок. Тебе же было тридцать лет и по тем временам ты был просто возмутительно молод для той должности, которую занимал. Твоё лицо казалось жёстким, потому что ты придавал ему такое выражение, поджимая губы, но взгляд твой был скорее лукавым и тёплым, и этот взгляд тогда согрел меня, словно объятие друга. Некоторые сотрудницы шутили насчёт твоего невысокого роста, но ещё тогда я почувствовала твою способность как-то заполнять собой пространство. От тебя исходила удивительная мощь и это нельзя было не почувствовать.

Ты заступился за меня в тот день. За меня никто ещё никогда не заступался. И тогда, и позже меня поразила твоя внутренняя тяга к справедливости. Я видела тебя всего несколько минут, но уже знала, что ты джентльмен. Не знаю, повлияло ли на мои чувства к тебе то, что ты защитил меня тогда, или всё пришло уже позднее? Мы все считали настоящим хозяином господина Сен-Лорана, и не все тогда ещё воспринимали тебя всерьёз, но я уже знала, что ты силён и будешь управлять здесь всем, что ты будешь победителем. Так и произошло.

Все любили месье Ива, а я думала с того дня о тебе, о том, что ты каждое утро входишь в двери нашего дома и это значит, что всё будет в порядке. Так сложилось само собой с того дня и повелось. У нас бывали трудности, не всегда дела шли гладко, но мы знали (мы — это простые работники Ив Сен-Лорана), что придет господин Берже и все будет хорошо. Ты был защитой для всех нас, ты знал всех по именам, особенно в первые годы, когда сотрудников было меньше.

Не знаю, запомнил ли ты меня в тот день, но спустя месяц у меня появился новый повод увидеть тебя — меня попросили отнести месье Сен-Лорану отшитый экземпляр юбки-пачки для Зизи Жанмер. Обычно сотрудницы мастерских не поднимались наверх, в гардеробные и кабинеты — верхний этаж был этажом высокого статуса. Там был кабинет господина Сен-Лорана и твой. Не знаю, не помню, почему попросили это сделать меня… обычно наверх поднимался кто-то из начальниц мастерской, мы же, обычные швеи-модистки, были кем-то вроде призраков подземелья. А вы богами.

Я первый раз поднималась туда и сердце взволнованно стучало. Там, наверху, всё было по-другому, даже воздух ощущался как-то иначе. Играла музыка и пахло духами. Я слышала смех. Дверь кабинета месье Ива была открыта, я постучала и вошла. Вы пили шампанское, с вами были две модели и Виктория. Месье Ив был в белом халате, сидел на столе и улыбался. Тогда ещё от него исходил какой-то внутренний свет. Ты стоял рядом, смотрел на него, и в тот самый момент я впервые почувствовала, кем были вы друг для друга. Как ты смотрел на него… мы все любовались его творениями, а ты любовался им самим, как лучшим произведением искусства. Потом вы заметили меня, и я покраснела. Мне было неловко находиться в той комнате, которая напоминала скорее залу, и нарушать своим присутствием всю интимность вашего мира. Потому что это был ваш мир. Другой, не такой как у всех нас. В нем жило волшебство.

Ты посмотрел на меня и кивнул, и я была так рада, что ты меня узнал… между нами двоими словно появилась какая-то своя маленькая тайна. Пусть немного постыдная… Мне одновременно хотелось остаться рядом с тобой и уйти. Но я знала, что мне с самого начало суждено спуститься вниз, а тебе оставаться там, наверху.

До конца рабочего дня наши девушки донимали меня расспросами — им всем было интересно, как там, наверху и какой из себя господин Сен-Лоран. Некоторые были в него влюблены, ведь он был молод, привлекателен и очень хорошо воспитан. Он был для них прекрасным принцем в своем королевстве, а моим принцем уже был ты, хотя тебя и держали скорее за главного дворецкого.

Спустя какое-то время мы случайно столкнулись в коридоре мастерской, ты остановил меня, взяв за руку и спросил, как дела. Я тогда растерялась и перепугалась. Я мало общалась с мужчинами, а ты слишком превосходил меня по статусу, и я не знала, как разговаривать с тобой. Я помню, ты почему-то обратился ко мне на «ты», а потом поправился, добавив «мадемуазель». Ты держал меня за локоть — очень просто, как будто встретил старую знакомую. Я помню, мадам Луизе не нравилась эта твоя черта — дотрагиваться до собеседника, и она часто ворчала на твою фамильярность. Ты позволял себе то, чего не позволяли многие другие — открыто выражать своё недовольство и радость, раздражение и восторг. Тогда ещё твой громкий смех звучал намного чаще, чем крик. В тебе била ключом энергия, тебе всё было интересно и, в отличие от месье Ива, ты заходил к нам в мастерские, запросто болтал с самым низким по статусу рабочим, задавал вопросы и по словам мадам Луизы «вечно везде совал свой длинный нос». Она говорила это любя, впрочем. На самом деле она была о тебе очень высокого мнения, и ты отвечал ей взаимностью. Еще тогда я заметила в тебе черту, которая меня восхитила — ты умел увидеть в женщине ум и ценил его превыше красоты. Женская красота, мне кажется, тебя вообще мало трогала. Ты никогда не показывал это открыто, но в отличие от господина Ива ты с намного большим удовольствием проводил время с нами, простыми работницами, чем с моделями, которые раздражали тебя своей мнимой хрупкостью и манерностью. Думаю, ты сам был такой — ты много трудился и уважал тех, для кого важен труд. Ты уважал женщин, которые работают, и как никто знал цену этой работы. Месье Ив всегда жил словно в другой реальности, он был оторван от многих простых, бытовых дел, они навевали на него тоску. Он мог часами пить шампанское со своими подругами, со своими моделями, говорить о ерунде, а мы все были для него на одно слово — «мадемуазель».

Ты же был с нами, ты был земным, настоящим. Ты никогда не сидел слишком долго в своём кабинете, предпочитая перемещаться по зданию, бегом спускаться или подниматься по лестнице, что смотрелось не очень солидно. Иногда ты пугал клиенток, сшибая в холле кадки с цветами, или начиная слишком уж активно уделять им внимание.

«Ох уж мне этот нрав месье Берже… — ворчала одна из них. — То ли дело месье Ив… такой спокойный, такой воспитанный… никакого ора и воплей…»