Она сама поразилась, как это так сразу рискнула вступить в полемику. Всё-таки они были на его территории и Одетт чувствовала себя уязвимой.
— Ив умер, — резко произнёс Пьер. — Все эти вещи, стало быть, утратили свою ценность. Он владел ими, пока был жив, но после его смерти права на них перешли ко мне, и Ив прекрасно знал об этом. Не имеет никакого значения, как бы он распорядился всем этим. Люди вообще придают излишнее значение вещам… Если вы имеете в виду, что я нарушил в некотором смысле волю умершего… что ж… Это ваше право, так думать.
— Я только хочу сказать, что люди, как правило, дорожат ценностями тех, кого любят… Даже если эти люди ушли из жизни.
— Вы замужем, мадам? — неожиданно спросил Берже.
— Да.
— А дети есть?
Они смотрели друг на друга, Одетт опустила голову, не выдержав его взгляда. Ей было неприятно.
— Нет, детей нет…
— Чем занимается ваш супруг?
— Он художник… — она почувствовала себя, как на допросе. — Простите, я не понимаю, к чему эти вопросы.
— Не волнуйтесь. Одетт, у меня нет намерения вас оскорбить или обидеть, поэтому если тон моего разговора в начале показался Вам грубым, то прошу меня извинить, — неожиданно вполне мирно сказал он и перевёл взгляд на ту фотографию, которую она рассматривала до его прихода. — Это Ив на ступенях нашего дома в Марокко. 1969 год.
— Замечательная фотография! …
— Да. И подумайте только: ведь эти снимки в сравнение с картинами и хрустальными вазами вообще не идут, совсем ничего не стоят! Они никому не нужны, кроме меня. Раз уж мы с вами заговорили об этих вещах… Знаете, в чём парадокс искусства? Оно не имеет настоящей цены, потому что существует только в глазах истинных ценителей. Если нет глаз, которые могут оценить красоту картины или скульптуры… нет ушей, которые слышат сонату Бетховена, всё это теряет всякий смысл. Вещи вообще не несут никакого смысла сами по себе. Так же, как и деньги. Если вам некому их оставить и не на кого потратить, рано или поздно и они утратят всякую ценность. Я продал все эти вещи, которые мы покупали вместе, потому что мне не с кем больше разделить чувства, которые они вызывают. Зачем хранить дома предметы, которые не делают вас счастливыми?
Она начинала понимать, почему так много людей попадали под влияние этого человека. То как он говорил — вдохновенно, ясно, убедительно, заставляло ловить каждое слово и невольно испытывать желание слушать и дальше. Определённо, сидевший перед ней человек в инвалидном кресле по-прежнему оставался прекрасным оратором.
— Да, я понимаю, о чем вы говорите. Но для кого-то эти вещи — воспоминания, которые бесценны сами по себе…
Пьер улыбнулся, и эта улыбка сразу же смягчила его лицо.
— Мои воспоминания всегда со мной. Кстати говоря, я прочел ваше интервью в газете… Мне понравилось это высказывание о справедливости. Собственно говоря, я пригласил вас сюда из-за него. Так вы радеете за справедливость?
Одетте снова стало неуютно.
— Да…
— Знаете, когда я читал его, читал о вас…то вспоминал самого себя в этом же возрасте. Много любопытных мыслей. Я уважаю тех, кто имеет своё мнение. Интересно, как меняется этот мир… Мы с Ивом были детьми войны. Предыдущее поколение пожертвовало своей жизнью во имя нас… Но вместо обещанного счастья мы получили лишь прогресс. Куда он нас заведёт? Этот мир нельзя сделать ни лучше, ни счастливее… Ив понял это намного раньше меня. Я долго не желал отказываться от своих идеалов о светлом будущем, хотя никогда… знаете… не разделял этой… философии нищеты.
— Современный мир вас не интересует?
— …очень интересует. Меня удивляет сама природа человека. Подумайте, ведь сегодня перед человеком открыто гораздо больше возможностей, чем было в моё время… больше прав, больше свободы, выше уровень жизни. Странно, что всё это не сделало людей счастливее. Получается как-то наоборот… получив всё это, человек начинает утрачивать смысл, желания… его развитие, мечты, цели, имеют под собой совсем иную основу. Мне странно смотреть на молодых бизнесменов, дизайнеров, писателей… неважно… Ими движет тщеславие и жажда денег. Когда мы создавали с Ивом свой дом моды, нами двигала любовь… Вам неуютно, мадам?
— Немного, так как я до сих пор не понимаю цели вашего приглашения…
— Ах да… простите старому человеку его склонность к демагогии. У меня и в мыслях не было читать вам лекций. Ненавижу нравоучения. Так значит, ваш муж художник?
— Да, художник, но какое это имеет отношение…
— Ваша фамилия показалась мне знакомой… и я был прав. Поль Шефтель! Хм… где я мог видеть его работы?
Одетт нервно заерзала на стуле.
— На выставке в центре Помпиду. Два года назад.
— Действительно. Теперь вспомнил… И как его дела?
— Никак. Он больше не рисует. Совсем это забросил. Поль серьезный человек… ему нужно зарабатывать деньги, а после очередного провала… он решил, что всё это не имеет смысла. Он занимается веб-дизайном.
— Грустно это слышать.
— Он талантлив! И мог бы пробиться… но у него мягкий характер… и он чувствителен… эмоционален… — она пожала плечами. — Ну, вам ведь это понятно… что такое жить вместе с художником.
— Разумеется. Сожалею, что у вашего супруга не сложилась карьера. Иногда художникам не везёт…
Одетт потеряла терпение. Она не сомневалась, что Пьер давно уже ведёт какую-то тайную игру и от этого чувствовала себя ужасно. Этот человек ценит в людях честность? Ну так она будет честной! Одетт встала.
— У Поля всё могло бы сложиться! Если бы в тот день, на выставке, которую вы, господин Берже, открывали, не посоветовали ему расписывать стеклянные витражи! Эта выставка была его последняя надежда заявить о себе, и из-за вас… он лишился этой возможности! Теперь он несчастен. Он страдает, а я ничем не могу ему помочь…
Неожиданно Пьер встал на ноги, взял стоявший на серебряном подносе стакан и налил из графина воды, протянув ей.
— Выпейте. И успокойтесь. Я позвал вас как раз по этому поводу. Вы полагаете, я поступил по отношению к вашему мужу несправедливо. Что если я исправлю это? У меня есть хороший знакомый в музее современного искусства Нью-Йорка… он как раз сейчас занимается экспозицией неореализма. Я могу позвонить ему и порекомендовать Поля Шефтеля.
Повисла долгая пауза.
— Вы… вы шутите?
— Такими вещами? Ну что вы, мадам.
— Но почему? Вы же… Вы изменили своё отношение к его картинам?
— Нет, не изменил. — Пьер пожал плечами. — Но ведь вы проделали такой путь ради него… рисковали своим именем, репутацией, когда шли против меня. Скажите, это не было попыткой взять реванш, Одетт? Я не осуждаю вас. Я понимаю, на какие жертвы можно идти ради любимого человека. Мне показалось, что это достойно внимания. Так что, если вы позволите… я окажу вашему мужу помощь, в которой ему было отказано.
— И взамен вы хотите, чтобы я… что? Что я должна буду сделать взамен? — она подозрительно прищурилась. — Сообщить о вашем благородстве? Отозвать публикацию? Вы мне сделку предлагаете, месье?
— Нет, я вам оказываю любезность. Публиковать книгу или нет — это ваше личное дело. Я уже сказал, что мне безразлично, что будет там написано. Считайте это солидарностью с моей стороны, — пауза. — Может быть, одним счастливым художником на земле станет больше.
Одетт молчала. Неожиданно она ощутила такую слабость, что даже голову поднять было трудно. Голос Пьера изменился, стал мягким, почти вкрадчивым. Эта перемена поразила её.
— Не ищите подвоха… — он снова сел в кресло, отъехал от стола и приблизился к ней. — Просто ответьте мне на один вопрос: вы взялись за эту книгу, потому что хотели помочь мужу или ради того, чтобы восстановить справедливость, в которую верите? Или у вас есть ещё какое-то… дело ко мне, мадам?
— Да… вы правы… — тихо произнесла она. — Всё дело в Поле. Я хотела заявить о себе, раз у него это не вышло… помочь ему… чтобы он снова начал рисовать.
— Вы лжёте.
Одетт вздрогнула. Пьер был совсем близко от неё. Несмотря на опустившиеся под тяжестью морщин веки, его взгляд по-прежнему был ясным и пронзительным.
