Я знаю, что должен попытаться, и в отчаянии с силой бью тебя несколько раз, лишая сознания. Теперь твоё тело безвольно виснет на моих руках, и я тащу тебя в лодку. Она уже наполовину заполнена водой, а дождь всё не прекращается. Здравый смысл говорит, что я должен бросить тебя, что мы оба погибнем, но не могу тебя отпустить. Я тащу и тащу тебя, и мне как-то удаётся втянуть тебя в лодку, и тут я вижу, что ты не дышишь. Я стараюсь, но не могу привести тебя в чувство, а вода всё прибывает и прибывает. Мы тонем. Внезапно, как это бывает во сне, вокруг всё меняется. Гроза прекращается и море успокаивается, но я вижу, что волной и ветром нас сносит куда-то с неведомой силой. Чёрные очертания впереди оказываются скалистым берегом, и моя радость сменяется новым ужасом. До суши ещё далеко, а лодка вот-вот врежется в острые каменные выступы. Если мы останемся в ней, то разобьемся, и я, не думая больше ни о чём, хватаю тебя и кидаюсь в воду, обратно. Лодку швыряет волной и от удара она разлетается в щепки. А я понимаю, что не могу плыть, держа тебя над поверхностью. Ты такой тяжёлый и это отнимает у меня все силы. Но берег рядом, с другой стороны, и я знаю, что мы могли бы до него доплыть. Внезапно ты приходишь в себя, и я надеюсь, что теперь мы спасены. Ты будешь плыть, ты отличный пловец, ты справишься… Ведь дождь прекратился и небо почти посветлело на горизонте. Но ты открываешь глаза, смотришь на меня и просишь тебя отпустить. Ты не хочешь плыть, у тебя нет сил. Я отказываюсь и кричу тебе, что ты сумасшедший, что мы почти спасены, что надо бороться. Но я всё равно не могу держать на плаву нас обоих и выпускаю тебя, пытаясь тащить одной рукой.
— Плыви же, ну! Ведь ты же умеешь! Ты можешь нырять! — кричу я, внезапно обозлившись на тебя за твою покорность.
— Я не могу… Я не знаю, как плыть… зачем ты бросил лодку? — в твоём взгляде я читаю укор.
— Она не нужна нам, она неслась прямо на скалы! Плыви!
И мы плывём. Каким-то чудом я заставляю тебя работать руками, волны стихают и плыть становится легче. Внезапно я оборачиваюсь проверить и вижу, что тебя нет. Нигде. Только гладкая поверхность воды, которая замерла словно зеркало. Пытаюсь уловить на ней хоть какое-то движение и пузырьки, но всё тщетно.
«Ты не мог утонуть так быстро… Не мог…»
Внезапно ноги ощущают под собой твёрдую поверхность, и я понимаю, что это суша. Голый, каменный пятачок. Он совсем небольшой и пустынный. Я выбираюсь на него, встаю и зову тебя. Я кричу, потому что мне кажется, ты сделал это специально. Ты решил утонуть мне назло… Ненавижу тебя… А вокруг меня одно бесконечное море. И мне кажется, что сейчас это — вся планета Земля. И этот островок суши не имеет никакого значения, ведь ты утонул, а мне не выбраться отсюда в одиночку… Никто меня не спасёт. Я просто оттянул неизбежную смерть.
С этой чудовищной мыслью я проснулся, поняв, что меня разбудил странный шум — пронзительный звук сработавшей пожарной сигнализации.
Пожар начался в твоей комнате около четырёх часов утра. Никто не понял, что произошло. Я сам проснулся от сработавшей дымовой тревоги, ты и все слуги уже были в гостиной. К счастью, никто не пострадал.
— Я проснулся, когда уже всё горело. Это было так нереально, что я подумал, будто я сплю… -испуганный, уставший объяснял ты пожарным… — Вокруг был жар, словно в аду.
Пожар почти полностью уничтожил твою спальню. Сгорело много вещей — воспоминания, письма, амулеты. Все были в шоке. Это был настоящий удар судьбы.
Установить истинную причину возгорания так и не смогли и, как всегда в таких случаях, сошлись на коротком замыкании.
Когда огонь потушили, я зашёл в комнату, вернее в то, что от неё осталось. Обугленные стены, чёрные перегородки, грязь, лужи и копоть. Ты стоял в проходе и смотрел на весь этот ужас словно в прострации. Мне хотелось закрыть тебе глаза и увести. Я вспомнил, что мне снилось что-то плохое, но никак не мог вспомнить, что.
— Всё сгорело. Там были твои письма… — ты повернулся ко мне. — Почти все. Некоторые я перечитывал. Ты красиво писал, очень трогательно. Всё сгорело.
Я был напуган. Ты только вышел из депрессии и такой удар мог стать роковым. Я думал, что бы случилось, если бы ты не проснулся вовремя, выпил бы своё снотворное и задохнулся во сне… Все газеты Франции раструбили бы о твоей смерти, превратив обзоры показа коллекции накануне в траурную эпитафию. И всё-таки мне показалось немного удивительным, как хорошо ты держался. Тебя, такого чувствительного, могла повергнуть в отчаянье какая-нибудь незначительная мелочь, вроде разбившейся безделушки, а теперь, потеряв такое количество дорогих твоему сердцу вещей, ты даже не плакал. Я решил, что в тебе появилась эта мудрость — понимать, что истинное везение было в том, что спасена твоя жизнь. Я просто не желал расставаться с надеждой, которую ты мне дал.
«Борись… Плыви… До берега осталось немного»…
Я ошибался. Жестоко ошибался.
1958
Дождь начался ещё ночью. Выглянув поутру в окно, я в отчаянье застонал. Ночная гроза затопила тротуары и свет уличных фонарей отражался в гигантских лужах, словно светящееся масляное пятно. Редкие прохожие с зонтами жались поближе к навесам магазинов, сумбурно спеша по своим делам, которые уже заранее были им неприятны, потому что заставили подняться ни свет ни заря и выйти из дома в такую погоду.
Мы не смогли увидеться на выходных из-за Бернара, которого я должен был сопровождать в поездке в Анси. Стремясь восполнить этот пробел, мы не нашли ничего лучше, чем договориться о свидании сегодня рано утром, перед работой. Ещё вчера вечером погода радовала безоблачным небом и тёплым июньским ветерком и вот, пожалуйста… В последнее время мне кажется, что всё против нас…
— Куда это ты собрался в такую рань? — интересуется Бернар, лёжа в постели и глядя, как я лихорадочно одеваюсь, не попадая непослушными руками пуговицами в петли рубашки.
Необходимость врать заставляет меня злиться. На Бернара, на себя и даже на тебя. Мне так и хочется сказать: «А ты не знаешь? На свидание с любовником! Какого чёрта ты задаёшь мне такие дурацкие вопросы?»
— Мне нужно отнести рукопись в издательство, — отвечаю я.
На этом мы заканчиваем так и не начатый диалог, и я выбираюсь на улицу, под холодный утренний дождь и иду по светло-лиловым, ещё тёмным улицам. Остановившись перед цветочным ларьком, покупаю букет твоих любимых белых лилий. Ты уже упрекал меня в том, что мои цветы стало некуда ставить дома, но теперь ты можешь наполнить ими свой кабинет. Взгляд падает на наручные часы. Как, все ещё 8.10? В ужасе останавливаю первого попавшего прохожего, спрашиваю который час (моё время остановилось!) и слышу ответ:
— Восемь сорок.
Твой рабочий день начинается ровно в девять и ни минутой позже. А мы договорились встретиться в половину девятого. Одна только мысль, что ты не дождёшься меня и решишь, что я не пришёл, заставляет меня броситься вперёд бегом, останавливая гудящие автомобили и ловя в спину ругательства пешеходов и водителей. Вперёд, вперёд до дома номер 30 по авеню Монтень.
Мы условились встретиться у служебного выхода, со двора, и я ещё издалека заметил твой тонкий чёрный силуэт под козырьком двери. Успел…
Кажется, букет в моих руках от беготни превратился в мокрый веник. Ты смотришь на меня с досадой и удивлением. Черный пиджак уже намок на плечах от дождя, видно, что ты стоишь здесь давно.
— Извини… У меня встали часы… — я неловко притормозил в полуметре от тебя. — Который час?
Ты смотришь на часы и сам словно узнаешь время впервые.
— Восемь пятьдесят пять.
— Вот чёрт! Тебе же уже надо идти… — я разочарованно протягиваю тебе лилии. — Не хочу тебя задерживать.
Пять минут. Всего пять минут на то, чтобы увидеть тебя и пожелать хорошего дня. Я шагаю навстречу и мы обнимаем друг друга. Закрыв глаза, я мысленно считаю секунды, прижимаясь к тебе и даже сквозь плотную ткань застегнутого костюма чувствую, как глухо и часто бьется твоё сердце. И мне так хочется, чтобы вот сейчас, в это мгновение остановились все часы на свете, дав нам хотя бы ещё пять минут побыть рядом друг с другом.
