— Что с тобой? — его полуподозрительный, полуудивленный взгляд скользнул по моему халату.

— Я спал, — сказать правду можно только на вопрос в лоб, а он не прозвучал.

— Ты заболел? — он сел за стол и задумчиво уставился в окно. Его поза противоречила его заинтересованности. Я заранее решил, наверно, мы оба решили, что он не поверит ни единому моему слову.

— У меня мигрень, — я сел тоже и действительно почувствовал легкую головную боль. — Лежу весь день.

Бернар молчал. Я подумал, что с некоторых пор само его присутствие начинает нести в себе чёрную меланхолию, так же, как и его картины. Когда он рисовал, то практически не разговаривал, и иногда я даже забывал о его присутствии где бы то ни было.

«Тень Бернара» — так говорили друзья. Когда он уходил, то словно оставлял среди присутствующих свой печальный образ, который рассеивался постепенно, как дымка, но продолжал напоминать о каких-то вечных, драматичных вещах. Мне кажется, он стал продолжением своих картин и в этом было одновременно что-то трогательное и отчаянное. Я понимал прекрасно, что он если и не знает наверняка, то уж точно чувствует, что между нами всё навсегда поменялось, но это своего рода наказание для меня: отдать мне в руки слова о разрыве.

— Дождливый июнь в этом году. Погода меняется… — Бернар посмотрел на меня и улыбнулся. — Вот и у тебя болит голова.

Я тяжело вздохнул, думая, как попросить его уйти и сразу забрать с собой свою тень.

— Представляешь, я встретил Агнес позавчера. Помнишь Агнес?

Ещё бы я не помнил его первую жену. Она грозилась кинуть мне на голову кирпич, когда Бернар развёлся с ней и ушёл ко мне.

— Она вышла замуж. Очень счастлива. Недавно родила сына.

— Рад это слышать… — я глубоко вздохнул. — Бернар… честно говоря, я бы сейчас хотел снова лечь и заснуть…

— Я зашёл по другому вопросу. Хотел спросить твоего совета…

Спросить совета означало в данном случае моего «разрешения». Я не люблю думать об этом, но одна из причин, не позволявших мне просто уйти от Бернара и быть с тобой — это чувство ответственности и страх, что «он без меня пропадёт». В самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Порой ему нужен был совершенно физический пинок, чтобы просто подняться с кровати и начать работать. Что меня поразило в нём при встрече, так это полное отсутствие честолюбия. Его не волновали продажи его картин, пока я этим не занялся. Его не волновало даже то, есть ли у него деньги на ужин и сколько он задолжал за квартиру. Я начинал подозревать, что его не волновал, может быть, и наш роман с тобой.

На одну из картин нашёлся богатый покупатель, который предлагал просто баснословную цену, но… За полотно, которое Бернар не хотел продавать. Он утверждал, что написал её для меня и это его подарок, и только я могу распорядиться её дальнейшей судьбой. Я не понимал этого упрямства, ведь Бернар подарил мне не одно своё полотно, но продавать за деньги подарок, который был так важен для самого дарителя, я просто не имел права. А всё-таки сумма была баснословная. На эти деньги Бернар мог бы спокойно существовать целый год, и я бы чувствовал себя намного спокойнее за его судьбу.

— Ты по-прежнему считаешь, что нам следует её продать? — поинтересовался он вновь у меня, пристально глядя прямо в глаза.

— Такая возможность выпадает раз в жизни. Но если ты хочешь, чтобы она осталась у меня… — я перевёл взгляд на картину, возле которой некоторое время назад так долго стоял ты, — то я, разумеется, её сохраню.

— Продай её. — Бернар встал, и я только сейчас осознал, что сидел он в плаще, так и не раздеваясь. — Деньги разделим пополам. Как всегда.

— Нет! — резко вскинулся я и снова попал под прицел пронзающего взгляд холодных серых глаз. — Если тебе так хочется сделать мне подарок… То оставь их себе. Я этого хочу.

— Ты нашёл покупателя, Пьер. Ты знаешь, я никогда не думал о деньгах.

— Без тебя мне бы нечего было продавать… — я тоже встал. — У меня сейчас нет сил спорить. Впрочем, делай, как тебе хочется…

Взгляд Бернара упёрся в закрытую дверь спальни за моей спиной, и вот сейчас, в эту минуту, мне показалось, он скажет… Он спросит… И всё во мне кричало в отчаянии: ну давай! Скажи это! Спроси меня прямо! Загони в угол! Заставь сознаться!

Теперь и мне казалось, что со всех полотен вокруг, расставленных на полу, висящих на стенах, на меня смотрят множество серых, осуждающих глаз. Я опустил взгляд.

Бернар подошёл ближе, не переставая разглядывать меня. Когда он потянулся, чтобы поцеловать, я отвернулся так стремительно и инстинктивно, что даже сам не понял, что делаю.

— Увидимся завтра, хорошо?

— Да.

Я не шелохнулся, когда он взял свою шляпу и вышел из комнаты, чтобы через минуту хлопнуть входной дверью. Я вернулся в спальню и застал тебя, задумчиво сидящим на кровати, одетым. Ты, конечно, слышал каждое слово и может быть, ждал от меня чего-то? Мне было стыдно, но не перед Бернаром, а перед тобой.

— Я пожалуй, тоже пойду…

— Дай мне немного времени… — я в опустошении присел рядом и взял тебя за руку. — Это очень тяжело. Мы были вместе восемь лет.

— Странно, ведь мы почти не знакомы с Бернаром… Я так восхищался им, как художником, а сейчас у меня такое чувство, будто это я предаю его.

Так это странно и глупо чувствовать вину за то, что уже больше не любишь кого-то. Я сделал для Бернара всё, что мог и готов был даже продолжать продавать его картины, но знал, что если точка будет поставлена, она будет поставлена раз и навсегда. Точки всегда ставит тот, кто больше не любит, тогда как для любящего всегда существуют лишь одни многоточия. Я не верил в Бога, но верил в культ верности, который подвёл меня. Как сложилась бы моя судьба, если бы не ты? Возможно я бы остался с Бернаром, но правда в том, что на момент нашей с тобой встречи я уже больше не любил его. Ты ничего не делал, чтобы завоевать моё сердце, оно с самого начала было открыто тебе. Эта ложь и самое большое заблуждение, что можно одновременно любить двоих. Такое чувство как правило означает лишь то, что по-настоящему ты не любишь ни одного, а просто боишься одиночества. Меня держало, ещё немного держало чувство долга, но и оно бессильно против истинной любви, когда её встречаешь. Здесь нельзя ошибиться. Здесь не из чего выбирать.

Мы отпускали друг друга, когда в этой любви становилось так тесно и душно, что нужен был глоток свежего воздуха. Мы позволяли себе влюбляться в других. Но для меня на самом деле так никогда и не стоял по-настоящему вопрос выбора. Я не выбирал, любить ли мне тебя или кого-то другого. Все прочие сомнения были лишь вопросом времени. Но это было наше время. И мы распорядились им так как должны были и как того захотели.

С Мэдисоном покончено. Я и правда почувствовал облегчение. Отныне метаниям тоже пришёл конец, теперь я только твой, как ты этого и хотел. Иногда, чтобы победить, нужно перестать бороться. Во мне не осталось надежды на счастье, но как ни странно именно теперь я могу жить для себя и ради тебя. Ради нашего дела. Мы оба, ты и я, знали, что наступившая эпоха — не наша. 80-е — время гламура, господства большого бизнеса, который рос так же стремительно, как мельчали люди. Империи создавались и рушились с легкостью карточных домиков, богатство приравнивалось к духовной ценности, а личность человека определялась его эффективностью. И, подумать только, в это время империя Сен-Лоран достигла невиданной мощи, а твоё имя стало чем-то космическим, почти приравненным к божеству. Когда-то ты мечтал о такой славе, но думал о ней, как о волшебном лёгком ветерке, который окутает тебя золотым сиянием, а вместо этого она обрушилась грудой кирпичей в виде постоянного внимания репортеров, церемоний награждения, внимания докучливых обожателей, пустых предметов роскоши и необходимости оправдывать требования современности, которая была тебе отвратительна. Чем больше тебя чествовали, тем глубже ты прятался в свою раковину, как улитка. Твои дома были открыты для посещения в твоё отсутствие, и ты бы с радостью оставил в них публике свой трафарет, свою тень, лишь бы только они оставили тебя в покое.