«Знаешь, когда всё рухнуло окончательно? Когда умер Мужик в Марракеше. Он был нам как сын. Смерть ребёнка всегда смерть для пары».

Только ты можешь сравнивать человека с собакой в степени чувства привязанности.

Мэдисон пришёл ко мне сам на следующий день. Так это странно, я вроде бы знаю, чем станет эта встреча, но даже не пытаюсь подготовиться. Сижу дома, перечитываю твои старые письма (я всё сохранил, не волнуйся!), ем шоколад. С шоколадом они как-то вкуснее…

— Пьер… — Мэдисон, печальный, уставший, высокий. Выдерживая традиции книжного абсурда, стоит у окна и делает вид, что интересуется закатом. — Ты знаешь, как я благодарен за всё, что ты сделал для меня…

— Я знаю, — улыбаюсь, потому что в ушах звучит твой голос, хотя мне совсем не смешно.

— Ты замечательный человек. Ты умный, добрый, чуткий, заботливый… — он подбирает эпитеты, как девушка разные шляпки в магазине. Все хороши, но нету той, САМОЙ главной. — Ты один из лучших людей, что я встречал в своей жизни…

Меня сейчас стошнит. В моём возрасте просто противопоказано слышать… то есть, есть столько шоколада.

— Мэдисон. — Я встал и открыл дверь. — Если ты сейчас же не прекратишь нести эту отвратительную, пошлую, унизительную для меня чушь, то узнаешь меня с другой, не самой приятной стороны.

Мы смотрим друг на друга. Когда-то я сказал, что моя любовь к тебе прошла и осталась только жалость. Это неправда в моём случае, но чистая правда в случае с Мэдисоном.

— Прости.

— Не извиняйся за то, над чем не имеешь власти.

Ты прав, Ив. Я всегда привязывался только к людям. А ты любил вечное. Именно поэтому твоё имя станет его неотъемлемой частью, а моё позабудут, когда время сотрёт его вслед за моим уходом.

Я закрыл за Мэдисоном дверь.

1958 год

— Зачем тебе столько вещей?

Ты с удивлением стоишь, оглядываясь, в моей гостиной. Наше первое свидание в Париже, и ты сразу же захотел отправиться ко мне. Сначала я удивился такой откровенной наглости, но очень быстро признался себе, что ты смелее меня. Я всё ещё с Бернаром, и мы с тобой встречаемся тайно. Это означает всего лишь то, что у нас мало времени.

— Нет, правда… как ты живёшь в такой обстановке? — ты изумлённо огляделся. — Ты как-то используешь все эти вещи?

Ну ты и нахал. Не успел переступить порог моей квартиры и уже высказываешь своё мнение, которого никто и не спрашивал! Я молчу, хотя и думаю, что ты, пожалуй, прав. Но не совсем. У меня не много книг и картин. У меня мало места, куда всё это ставить. Поэтому что-то стоит на полу… Ну и что здесь такого?

Ты останавливаешься возле одного из полотен Бюффе и долго и внимательно его разглядываешь, словно забыв о моём присутствии. Я вдруг осознаю, что мы впервые за долгое время остались наконец-то наедине, а я ещё ни разу тебя не поцеловал сегодня…

Подхожу ближе и обнимаю сзади за талию.

— Изобразительное искусство Франции перед тобой в долгу… — медленно произносишь ты и показываешь пальцем на подпись. Там стоит моё имя. Бернар решил пошутить.

— Черт возьми, Ив… — тихо произношу я, крепче сжимая руки и целуя тебя в шею. — Ты же не картины ко мне смотреть пришёл.

— Что? — ты развернулся в моих руках и я вижу на твоём лице растерянную отрешённость. Я быстро напоминаю о себе поцелуем. Не отрываясь от твоих губ, стаскиваю пиджак, потом галстук и это не очень удобно. Ты стоишь как мраморное изваяние и мне приходится самому подталкивать тебя в сторону спальни. Каждые три секунды я думаю о том, что выгляжу глупо. Я знаю (ведь между нами уже всё было): ты хочешь, ты знаешь как, но просто стесняешься. Не меня. Себя. Своей сексуальности. Своих желаний.

Когда я опрокидываю тебя на кровать и крепко обнимаю, поглаживая рукой, ты внезапно начинаешь вырываться.

— Что не так? — я отстраняюсь, пытаясь перевести дыхание, которое скачет, как и сердце, от возбуждения.

— Нет… Ничего… Просто сейчас… День… — ты смотришь на меня извиняющимся взглядом.

— И что?

— Ничего… Это странно, наверное, но я никогда не занимался этим днём…

Когда так светло…

Я мысленно закончил за тебя эту фразу, и неожиданно она стала мне точно так же ясна. Ты, скрывающий свою гомосексуальность от семьи и родных, был вынужден искать спасения и укрытия у ночи. Ночи, в темноте которой на улицы города выползает всё тайное и порочное, что прячется днём от глаз благовоспитанных горожан. Заняться любовью при дневном свете — всё равно что обнаружить себя.

Ох, как я всё это ненавижу… это лицемерие…

Поднимаюсь с кровати и задергиваю шторы, благо они у меня в комнате достаточно плотные, и спальня погружается в искусственный мрак. Я бы предпочёл видеть тебя, но если тебе так будет комфортнее… Мы ещё целый год будем заниматься сексом только в темноте — пока я не вытащу из тебя, как фокусник платок из бездонной шляпы, эту стыдливость. Ещё больше времени мне понадобится, чтобы убедить тебя в том, что тебе вообще нечего стыдиться. И начав этот ритуал, я уже не смогу остановиться, извлекая наружу то, что ты мог бы сохранить в глубине своих снов. И то, о чём мы оба однажды пожалеем. Но это будет нескоро. А пока я приоткрываю эту завесу под названием чувственность. Я стараюсь не давить слишком сильно, давая тебе возможность привыкнуть ко мне и полностью довериться. И ты это делаешь. Это что-то невероятное — наблюдать, как ты перешагиваешь через своё смущение к страсти, как разгораешься под моими прикосновениями и потом ослепительно вспыхиваешь, почти ослепляя меня. Я понимаю, что у меня самого так впервые. С Бернаром так не было никогда, даже в самом начале. Никогда не хотелось потеряться в другом человеке, стать одним целым, всё отдать и в то же время ничего не потерять. Я скрываю сам от себя, как потрясён тем, что происходит между нами. Я уже знал это тогда: ты всегда будешь отдаваться мне до конца, пусть это и длится какие-то несколько мгновений. Но когда ты говоришь мне «люблю», ты говоришь это от всего сердца и веришь в это.

Когда я посмотрел на часы, то обнаружил что прошло почти два часа. Но как прошло, пролетело! У меня чувство, будто по мне проехался электропоезд, и мне приходится прилагать усилия, чтобы не заснуть рядом с тобой.

— Так странно… У меня такое чувство, будто через эти картины на меня смотрит Бернар… — задумчиво говоришь ты, когда мы лежим рядом. — Как будто он подглядывает.

Мне сейчас так хорошо, что меньше всего я бы хотел вспоминать о Бернаре, но ты своим замечанием вернул меня в пучину отчаянья. Как ужасно так изменять человеку, с которым прожил восемь лет… Но неужели я верил, что проживу с ним всю жизнь?

— А он может сюда прийти? — неожиданно спросил ты, приподнимаясь на локте и взволнованно глядя на меня.

— Ну… Теоретически может… У него есть ключи… — я пожимаю ключами.

На твоём лице проступил страх, который очень быстро сменился какой-то решимостью. Я подумал, что ты сейчас вскочишь, чтобы надеть штаны, но к счастью, ты оставался лежать. Справедливости ради надо сказать, что вероятность прихода Бернара была несколько больше, чем теоретическая. Но учитывая натянутость наших отношений в последнее время, я старался её исключить.

— Не волнуйся. Если он придёт внезапно, я спрячусь в шкаф. Или под кровать. — Ты потянулся и заулыбался. — Мы услышим, как ключ поворачивается в двери, и у меня будет время.

— Ты думаешь, что обнаружив меня в кровати даже одного в три часа дня, у него не возникнет вопросов?

— Ты мог заболеть… — ты хмыкнул.

— Я не болею. А даже если болею, я не лежу. Поверь, он это знает… — я развеселился.

— Тогда… — ты сделал вид, что задумался. — Ты можешь сказать, что ждал его… Он будет тронут…

— Нет, единственный человек, который сейчас будет здесь тронут, это ты! — я расхохотался, обнимая тебя. В этот момент мы оба услышали это. Звук открываемой в коридоре двери.

У меня есть знакомый, который помимо жены имеет двух любовниц и ведёт успешную даже не двойную, а тройную жизнь уже на протяжении пяти лет. Я не такой. Необходимость встречаться тайно кажется мне ужасной, я сразу как-то глупею и не умею скрывать свои чувства. Поэтому когда я, выйдя в гостиную, увидел Бернара, то просто застыл, не зная, что сказать. Я не люблю врать, и если бы он спросил меня прямо, я бы сказал ему правду о нас. Но он не спрашивал и лишал меня такой возможности.