— Но ты выпустил её.
— Да, выпустил. Я ведь и Ива… отпустил. Вот только улететь он уже не мог. Как птица, которую отпустили в небо, напоследок выстрелив в крыло. Этой ночью я снова проснулся от стука… думал, это бабочка. Опять ко мне прилетела…
Мэдисон снова стал серьезным.
— Я думаю, ты должен поговорить с Одетт Шефтель.
— Позвони ей. Назначь встречу. — Пьер кивнул и присел в подушках. — Думаю, мне пора возвращаться в Париж. Здесь слишком много воспоминаний.
— Я всё сделаю. Не беспокойся… — он погладил его по руке и встал.
***
Мы вступили в войну золотого треугольника в 86-м году. Необходимо было капитализировать престиж имени Сен-Лоран, выкупив у американской лаборатории духи Charles of the Ritz. Наступил решающий момент: из процветающей компании мы превратились в международную группу.
Тогда же резко поменялось твоё отношение к Мэдисону. Для начала ты перестал приглашать его в качестве гостя к себе и, приглашая меня, подчеркивал своё желание видеть меня без «сопровождающего». Как-то я подцепил грипп и вынужден был почти неделю провести на больничном, не покидая своей постели. С тобой мы поддерживали связь посредством телефона и на моё неосторожное замечание, что Мэдисон совсем не «сидит подле моей кровати», ты внезапно разразился странной и гневной тирадой в его адрес.
— Он мог бы проявлять к тебе больше участия, учитывая, сколько ты для него сделал! — резко сказал ты.
Я осторожно напомнил, что вовсе не нуждаюсь в няньке по такому пустяку, и в конце концов, ты мог бы применить ту же логику в отношении себя самого. Что-то я не мог припомнить, чтобы ты, когда мы жили вместе, когда-либо выхаживал меня во время болезни.
— Во-первых, ты не болел, а во-вторых… — ты сделал паузу. — Я отправил к тебе Бернара. Ещё вчера. Мне неприятно это говорить, но тебя окружают самодовольные идиоты. Они все готовы воспользоваться твоим покровительством, когда им это нужно, но стоит тебе заболеть, все тут же куда-то исчезают.
— Ты сам ни разу не пришёл ко мне за все эти дни, — напомнил я.
— Да, но я звоню тебе так часто, как позволяют мне дела, и контролирую ситуацию.
Это было так смешно, что я начал смеяться и закашлял. Король посылает слуг справиться о здоровье советника. Конечно, не царское это дело принести мне банку малинового варенья и сходить в аптеку за лекарствами.
— Я люблю тебя, Ив, — неожиданно для самого себя вырвалось у меня.
— Я знаю. Это единственное в мире, что ещё не вызывает моих сомнений… — ты замолчал и понимая, что я жду чего-то в ответ, добавил: — Я тоже тебя люблю. Будь осторожнее с Мэдисоном.
Мне неприятно резанула слух эта фраза.
Я промолчал. Уже знакомое чувство теснилось в груди: тишина, которая возникает перед бурей.
— У господина Ива гости! — громким шёпотом произнёс Бернар, принимая из моих рук пальто.
Я ловлю собственное удивлённое отражение в большом зеркале прихожей. Как это странно. Я всегда предупреждал тебя о своём визите, и ты не говорил мне, что с нами ужинать будет кто-то ещё. Смешно: с самого начала наши отношения преследовала эта забавная деликатность: предупреждать друг друга о своём появлении. Если я возвращался из поездки раньше срока, то звонил тебе из аэропорта и сообщал, что еду домой. Ты делал тоже самое и (действительно смешно об этом вспоминать!) всегда стучал в дверь моей комнаты, предупреждая даже о своём ночном появлении в спальне. Это интимное воспоминание неожиданно вогнало меня в краску. Я стоял в коридоре твоей/нашей квартиры (она всегда была твоей, потому что ты её выбирал) в качестве гостя, а у меня было ощущение, что я пришёл к себе домой.
И вот в этот раз странное чувство сомнения заставило меня очень осторожно ступить в сторону гостиной и встать у двери, никак не обнаруживая свой приход. Бернар, всегда безупречно чувствовавший обстановку, уже растворился в воздухе. Я услышал голоса и похолодел. Говорил ты и Мэдисон… Я понятия не имел, что он приходит к тебе в моё отсутствие. Против воли меня охватило страшное, ужасное подозрение и в глазах потемнело. Нет… Вы двое никогда бы не могли так со мной поступить…
— Я не понимаю, о чём ты говоришь, Ив… — я слышу напряжённый как струна голос Мэдисона.
— Ты всё прекрасно понимаешь. Ты знаешь, я всегда был на твоей стороне, но только потому, что ты дорог Пьеру. Я принял тебя ради него. — Ты говоришь спокойно, но неестественно громко. — Я никогда не влезал в ваши отношения, но я считаю себя в праве настаивать: не морочь ему голову, если не любишь!
Я машинально закрыл глаза. Сердце словно застыло в груди.
— Ив, я не понимаю, к чему этот разговор и в чём ты меня упрекаешь… — Мэдисон в отличие от тебя взвинчен до предела. — Я понятия не имею, что у тебя за сведения, но я бы никогда не поступил с Пьером нечестно… Я уважаю его, может быть, больше всех, кого знаю и…
— Уважаешь! — ты фыркаешь. — На кой-чёрт ему сдалось твоё уважение! Единственное, что нужно ему по-настоящему — это любовь! В этом его беда… В нём слишком много чувства. Всегда было. Он привязывается всем сердцем и расставаясь отрывает от него кусок! Но если чего он не потерпит к себе, так это снисхождения! Не нужна ему твоя благодарность, если только она удерживает тебя от разрыва…
Я жду ответа, но Мэдисон молчит.
— Знаешь, он может быть невыносимым… И порой делает непонятные мне вещи. Например, все время старается помочь людям, которых даже не знает… Но одной его чертой я не могу не восхищаться… — я не выдерживаю и подхожу к двери совсем близко, готовый взяться за ручку и войти. Меня охватывает дикий триумф. — Он умеет быть преданным. От всего сердца. Но этого никто не заслуживает. И я в том числе. Но я, по крайней мере, никогда не лгал ему. Никогда.
— Ив… — я видел в небольшую щёлку приоткрытой двери, как Мэдисон сел на диван и опустил голову. — Я давно смирился с тем, что ты останешься для него главным человеком. И я больше других знаю о том, что значит для Пьера слово «преданность»… Даже если она слепа. Ты, вечный мученик, даже представить себе не можешь, как страдал он рядом с тобой и как страдал я в своих безуспешных попытках облегчить ему это страдание. И теперь ты упрекаешь меня в том, что я сделал недостаточно? Что я уже не могу любить его, потому что моя любовь всё время упирается в спину человека, который смотрит в единственном направлении? На тебя? Прости меня, что я не смог полюбить тебя так же, ведь только это могло бы заставить его по-настоящему привязаться ко мне! Любить вас обоих, как одного человека! Может быть, я слишком прост для таких сложностей… но уже одно то, что я здесь и слушаю тебя, говорит само за себя о моих чувствах к нему.
Я словно окаменел. Казалось, я стою возле этой двери уже много часов, и ноги отяжелели и голова кружится от усталости. Подумалось, что так это гадко — подслушивать…
— Я люблю Пьера. Но только как друга. Как самого близкого и дорого мне друга. Если бы с моей стороны это было иначе, он был бы сейчас со мной. А он с тобой.
— Только потому что ты так решил…
— Да. Но Пьер с этим согласен.
— Куда вы, месье! — в спину мне донёсся окрик удивлённого Бернара.
Я только сдёрнул с вешалки своё пальто и вышел на улицу, где хлестал осенний дождь. Подумалось, как было бы хорошо вновь простудиться, заболеть и умереть.
Ты стоял в профиль, и в какой-то момент повернул голову, посмотрев прямо на меня. На твоём лице не отразилось и тени удивления, только снисходительная улыбка. Я понял: ты ждал моего прихода, ты, скорее всего, на это и рассчитывал.
Как же я себя ненавижу…
Все просто. Ты решил, что Мэдисона уже достаточно. Хватит Мэдисона. Поиграл в любовь, Пьер, и вспомни о долге! Ну, ладно, я пощажу твоё самолюбие… Я сам намекну ему, что пора убираться…
«Я не хотел говорить тебе, но он был слишком молод для тебя. Он слишком молод даже для меня уже.»
«Оцени моё благородство… Я не возражаю, чтобы Мэдисон жил в нашем доме, а ты был против того, чтобы я привёл Жака…»
