— Я владелец дома и бренда, а так же контрольного пакета акций. А ты креативный директор. Ты, Ив, с точки зрения субординации, находишься у меня в подчинении, как наёмный сотрудник.

Я сказал это специально, мы оба прекрасно понимали, что бренд Сен-Лоран принадлежит тебе даже просто с точки зрения здравого смысла, но ты вывел меня из себя, взяв на работу этого парня. Я хотел взбесить тебя и мне это удалось. Ты накануне преследовал точно такую же цель.

Плохое настроение, отсутствие вдохновения, усугубляемое похмельем, сделало своё дело и с тобой случилась настоящая истерика.

— Я, значит, здесь уже никаких прав не имею? Может быть теперь ты будешь и создавать коллекции вместо меня? Хочешь, чтобы я ушёл? Давай, увольняй меня! Ты, эгоцентричный, тщеславный, жадный божок! Да тебя здесь все ненавидят! Ты же чудовище! Ты не умеешь вести себя с людьми, только орать и увольнять! Ты ужасен, ужасен, ужасен!!!

Я слушал эту гневную тираду, не чувствуя, впрочем, на тебя реальной обиды. Мы были на работе, и я старался не смешивать наши личные проблемы с профессиональными. Я дал тебе свободу, по крайней мере попытался, но ты мог воспользоваться ей только как шаловливый ребенок, тут же начиная крушить всё вокруг себя. Да, мы были обязаны тебе всем и зависели от тебя, но как быть, если человек, от которого всё зависит, сам зависим одновременно от стольких вещей? Конечно, я бы никогда тебя не уволил, потому что ты — это всё, что было в этом доме. И именно это стало главной проблемой. Ты нагло пользовался своим пожизненно привилегированным положением. Но даже ангелам время от времени надо спускаться с небес и вспоминать, что существует ещё ад и чистилище.

— Значит, я плохой руководитель, да? Пошли! — я встал с места, рывком открыл дверь в коридор и выпихнул тебя наружу. Ты моментально притих, потому что ведь там, снаружи были сотрудники. А в отличие от меня, ты не позволял себе терять лицо в их глазах и не выходил из образа любезного джентльмена. Конечно, тебя все любили. Они же не видели тебя с пеной у рта швыряющимся пепельницами и мраморными головами в людей.

— Куда?

— Вниз.

Мимо нас с рулоном выкройки как раз проходила одна из мастеров ателье — Луиза, женщина пятидесяти лет, работавшая у нас больше десяти. Именно она была одним из ведущих технологов по тканям твоей коллекции „Классика“ 79-го года. Я окликнул её, заставив остановиться.

— Да, мсье? — удивилась женщина, и на её лице отразилось волнение и замешательство. Она увидела тебя, а такое происходило не часто, чтобы креативный директор без важного повода спускался, как капитан корабля, в кочегарку.

— Как ее зовут? — я ткнул в Луизу пальцем и повернулся к тебе. — Можешь сказать?

— Перестань, Пьер… это неприлично… — ты замялся и отвернулся.

— Ну давай, назови имя этой дамы. Она та, кто решает, как воплотить твою фантазию в реальность с помощью человеческих рук. Она уже десять лет здесь работает.

На твоём лице отразилось отчаянье. Я видел: ты действительно узнал её лицо и теперь силился вспомнить. Ты знал по именам тех, кто поднимался в твой кабинет, эту святыню творческих мук, и работал вместе с тобой над концепцией, сроками, идеей, фактурой, перспективой. И ещё главы отделов, конечно. Для моделей были исключения — некоторых из них ты запоминал. Простая швея из ателье, даже если она проработала тут с момента основания, в твоём сознании оставалась для тебя „мадмуазель“. Ты узнавал её имя, если нужно было обратиться, но она интересовала тебя ровно как твой карандаш — своей функцией рисовать на бумаге.

— Это Луиза Марш! Работает в отделе классического костюма. Она пришла к нам в 70-м году, три последних из которых у неё не было отпуска! — я подошёл к ошарашенной женщине и положил руку ей на плечо. — Всё, что касается работы со сложными тканями и кружевом — это её конек!

— Спасибо, мсье… — испуганно пробормотала Луиза, явно не понимая, что происходит.

— Ты знаешь, что у неё сын в этом году поступил в Парижский университет костюма, в котором ты учился когда-то? Он талантливейший молодой человек и будет работать у нас, когда закончит! Тебя хоть что-нибудь из этого интересует?

Одна из дверей открылась и оттуда вышли сразу несколько человек, и ты, наверняка опасаясь, что я построю их в шеренгу и буду спрашивать имена каждого, схватил меня за руку и потащил в сторону, извинившись перед Луизой, которая продолжала стоять в немом изумлении.

— Что ты хотел мне доказать? — мы остановились на лестнице. — Да, я не помню, как её зовут и мне нет никого дела до её сына и отпуска! Я не знаю, когда у неё день рождения и была ли она замужем, есть ли у нее любовник! Потому что это имеет никакого значения! К чему мне это знать? Я сочувствую, что у неё три года не было отпуска, и раз уж ты сам ей об этом напомнил, то теперь тебе вероятно, придется ей его дать! Очень нелогично было…

— Может быть, меня и не все здесь любят так, как тебя, — я сжал зубы. — Но я по крайней мере знаю об этом. Да, мне до всего есть дело. И тебе было когда-то. Ты не приходил на работу как на каторгу, обдавая всех вокруг запахом перегара и презрения! Твои костюмы создают живые люди. И все они, в том числе и я, зависим от твоего взбалмошного настроения! Я пытаюсь помочь тебе, а ты надо мной издеваешься! Нанимаешь на работу первого встречного, чтобы позлить! Играешь в капризного ребенка, чтобы вывести меня из себя! И как тебе только не стыдно?

Мимо нас проходили люди, некоторые из них останавливались в нескольких шагах, переглядывались и что-то шептали друг другу. Я старался скрывать от посторонних глаз наши с тобой проблемы, но теперь мне это надоело. Я не могу всё время прикрывать тебя и позволять всем плыть по течению. Сегодня многие из сотрудников будут обсуждать у себя дома, за ужином, что клан, нерушимый клан Сен-Лоран-Берже дал трещину. Сначала наши отношения, теперь наш бизнес. Я сею смуту сейчас в семье, я раскрываю все карты. Но у меня нет другого выхода.

— Ив, я не могу больше тащить всё это в одиночку. Я обещал, что не уйду от тебя, но я ушёл. После того, как ты поставил меня в такие нечеловеческие условия! Ты думаешь, я не могу оставить всё, что здесь есть? Я могу. И я оставлю. Ты это знаешь. Ты знаешь мою точку невозврата. Я тебя не уволю. Я просто уйду сам. И всё это… — я обвёл рукой пространство вокруг, — не просуществует и года. Тебе это не нужно? Значит, и мне тоже.

Потом я развернулся и ушёл. Мадлен сказала, ты уехал домой через час и был в ужасном настроении, у тебя тряслись руки.

„Это всё алкоголизм, в этом всё дело… — уверял я себя, стараясь не думать, что тебе плохо. Ведь ты никогда не беспокоишься о том, что плохо бывает и мне.

‚Но ведь ты знаешь, я справлюсь… я выдержу… я смогу сам… один… А ты нет‘.

Под конец дня я думал только о том, что расстроил тебя. Вместо того, чтобы тащить тебя из депрессии, я её усугубляю… Что бы я ни делал, ничего не работает.

Вечером мы с Мэдисоном идём в оперу. Раньше мы ходили туда с тобой. Мы всегда были вместе, даже когда, как мне казалось, я остался один. Против своего желания и здравого смысла я постоянно говорю о тебе и вслух анализирую то, что произошло сегодня утром на работе. Мэдисон слушает этот поток негодования и одновременно волнения, но его терпение заканчивается.

— Пьер, у тебя потрясающая способность, сначала создать себе проблему, а потом бросить все силы на её решение… — вздыхает он.

— Это ты посоветовал мне нанять управляющего! — возмутился я.

— Отлично. Значит, это я во всем виноват…

К нам то и дело подходит кто-то из знакомых, некоторым я вынужден представлять Мэдисона. Мы не так давно открыто появляемся вместе на людях, и я ловлю себя на том, что чувствую неловкость. Словно я тебя предал, потому что теперь с ним, и все меня осуждают за это. Мне безразлично, что думают окружающие по поводу нашей разницы в возрасте. Откровенно говоря, порой Мэдисон в своих рассуждениях проявляет взвешенность и зрелость человека моих лет, и это меня раздражает. Он полная противоположность тебе, хотя очень талантлив. Но его не нужно опекать, скорее наоборот — я чувствую с его стороны заботу о себе.