Мы должны были идти на день рождения к нашему общему другу, но вечером ты не появился. Тебя не было и всю следующую ночь. Я обзванивал всех наших знакомых, но никто из тех, с кем обычно ты проводил время, не видел тебя. Я предполагал всё что угодно: тебя сбила машина, избили до смерти, принял слишком большую дозу наркотика и умер где-нибудь на обочине дороги… возможно было всё. Ты появился под утро, когда я уже держал в руках трубку, чтобы звонить в полицию. Выглядел ты ужасно: двигался словно сомнамбула и судя по одежде, неоднократно падал. Я вообще не понимал, как в таком состоянии ты умудрился добраться до дома.
«Но Господи, Слава Богу ты вернулся сюда! Вернулся домой…»
— Ив, ты знаешь, сколько времени? Шесть утра!
Ты молча прошёл мимо меня и направился к себе в комнату. Меня вывела из себя такая невозмутимость. Я не собирался тебе просто так отпускать.
— Где ты был? — я ухватил тебя за плечо и развернул к себе лицом. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
— Как, ты снова со мной разговариваешь? — в голосе звучит насмешка. — Не могу поверить! Вчера ты смотреть на меня не хотел… я же тебе противен…
— Я и сейчас не хочу! Но я поставил на уши весь этот город, разыскивая тебя! Ты соображаешь, что делаешь?! — в ярости я ухватил тебя за воротник рубашки и сильно встряхнул. — Хочешь, чтобы тебя в таком виде сфотографировали и поместили на первую полосу? Чтобы весь мир узнал, в каком ты состоянии?! И я ещё должен буду это улаживать?!
Ты пытался смотреть на меня, но взгляд твой был расфокусирован и то и дело съезжал в сторону. Мне до дорожи хотелось побить тебя. Я ненавидел человека, который стоял передо мной. Я ненавидел того, в кого ты превратился.
— Не ори на меня! — ты вырвался. — Хватит на меня всё время орать!! Ты либо не разговариваешь со мной, либо орёшь! Это невыносимо!!
Когда раздался звонок в дверь, я сначала не мог понять, что это такое. А когда открыл и увидел стоявших на пороге незнакомых молодых парней, таких же пьяных, как ты, понял, что они пришли за тобой. Я мог бы вызвать полицию, запереть тебя, устроить дикий скандал, выгнать их и заставить тебя остаться. Но так странно… я смотрел на них, смотрел на тебя, неловко пытающегося надеть куртку, и меня внезапно пронзило глубочайшее отвращение. Я представил, что ты отдавался каждому из них, такой жалкий, невменяемый, ты как животное… Ты прав, ты мне противен. Я даже не хочу тебя удерживать. Я молча смотрел, как ты уходишь с ними, не обращая на меня никакого внимания. Вместо с тобой уходило всё хорошее, что было между нами. Я уже вообще не верил, что это когда-то было.
Я пошёл в свою комнату, собрал вещи и ушёл. Я всё равно ушёл от тебя.
Но всё оказалось сложнее, чем мы себе это представляли — нам двоим расстаться…
Твой почерк был на всём вокруг. Твоё имя, твой стиль проник всюду — на экраны кинофильмов, в театр, улицы, страницы газет и журналов. Мне негде спрятаться. Я чувствовал, что та чёрная воронка, которая засосала тебя, забирает и меня вместе с тобой. Я задаю себе вопрос: были ли мы готовы к свалившейся славе? Твой триумф 76 года стал триумфом для кого угодно, но только не для меня. Мне становилось страшно от того, что я видел: толпа готова скандировать твое имя, нести тебя на руках… даже мёртвого. Твоя слава убивала тебя. А я вынужден наблюдать.
Скрывать твою алкогольную и наркотическую зависимость становилось всё сложнее. Первый раз ты попал в клинику в 76 году, на несколько дней, тебе провели курс дезинтоксикации. Он помог буквально на пару месяцев. Мне казалось, я испробовал всё: мольбы, угрозы, врачей, лекарства, психоаналитиков, — всё это давало только временный результат, а ответ был прост: ты не хотел выздоравливать. Я чувствовал, что вымотался и не могу нормально работать. Теперь мы уже не пара любовников, скорее врач и пациент или заключенный и надзиратель. Я не мог просто так взять и уйти, перестать переживать о тебе и миллион раз на дню прокручивать в голове варианты, как я могу помочь? Просветы трезвости сужались, и я ловил себя на том, что не хочу возвращаться домой по вечерам. Я никогда не знал, застану ли там тебя вообще, а если застану, то в каком состоянии? Неужели были счастливые, светлые дни, когда мы страдали от того, что вынуждены разлучаться хотя бы ненадолго? Теперь всё изменилось. Теперь я страдаю от того, что привязан к тебе. Я уже оставил попытки достучаться. Иногда у меня возникало впечатление, что ты разрушаешь себя мне на зло. Ты мстишь мне, мстишь себе. И страдаешь от того, что не можешь остановиться. Я словно удерживал болтающегося в воздухе висельника с удавкой на шее. Я не мог снять веревку и вытащить тебя, потому что стоит хоть немного отпустить, ты тут же сломаешь себе шею.
У нас было несколько вялых попыток снова сойтись (тебе нелегко было оторваться от меня так же, как и мне от тебя), когда ты обещал бросить наркотики, но в конце 1976 года я сдался и окончательно переехал в гостиницу. Я больше не мог жить с тобой под одной крышей, мне нужна была возможность хотя бы нормально спать. Я звонил тебе по вечерам и почти неизменно ты бывал пьян. Ты то осыпал меня проклятиями, то впадал в сентиментальность и называл себя чудовищем, которое мучает всех вокруг.
— Ты ненавидишь меня, да? Я сам себя ненавижу! Почему ты не оставишь меня в покое?
Не знаю, как тебе удавалось продолжать работать. Это просто какое-то чудо. Откуда-то брались силы после ночных кошмаров возвращаться в реальность и рисовать, рисовать, рисовать… Даже виски и кокаин не могли отнять у тебя твоего гения.
Мы по-прежнему появлялись вместе на публике, но слухи о том, что мы не живём больше вместе все равно просочились в общество. Я узнал, сколько гадостей ты обо мне говоришь, причём совершенно бездумно. Как-то, во время поездки в Америку в 78-м, я сказал тебе об этом. Мы шли по улице пешком, возвращаясь с мюзикла, и я сказал, что если ты обо мне на самом деле «такого» мнения, если я настолько тебя «достал», то лучше нам больше не выходить никуда вдвоём и вообще не разговаривать, потому что это выглядит пошло и глупо. И что я глубоко разочарован в тебе, как в человеке. Твоя реакция на эти слова потрясла меня до глубины души. Ты неожиданно вырвался вперёд и бросился под проезжавшую мимо машину. Никто не пострадал, к счастью, хотя водитель и осыпал тебя всеми ругательствами. Я оттащил тебя на тротуар и ты разрыдался. К счастью, мне удалось быстро поймать такси, и мы добрались до отеля. А я раз и навсегда уяснил, что мне нельзя делиться с тобой своими обидами.
— Ты мог бы сказать обо мне то же самое… — ты беспомощно улыбнулся, глядя на меня. — Знаешь… Иногда мне хочется броситься под твою машину…
— Ты действительно меня так ненавидишь? — мы сидели в одежде прямо на полу, в тёмном номере отеля в Нью-Йорке. Я тоже плакал, но ты не видел этого в темноте.
— Я люблю тебя, Пьер… — тихо ответил ты. — Но это делает меня очень несчастным. Нас обоих.
— Отпусти меня… я прошу тебя… я не смогу тебе помочь, если останусь рядом. Ты тонешь и тянешь меня за собой… если я утону, мы оба погибнем.
— Ты не можешь простить мне Жака. А я не могу простить тебе… самого себя…
Что это значило? О чём ты говорил? Я не понял. Я давно уже не вспоминал о Жаке. Но я вынудил тебя отказаться от него ради меня и вот теперь умолял меня отпустить. Ты знал, что я имею в виду. Потому что уже тогда появился Мэдисон.
====== Часть 3 ======
Марокко, вилла Мажорель, наши дни.
Пьера Мэдисон обнаружил в саду. Прибыв в Марокко, он позвонил управляющему виллой, чтобы тот забрал его вещи и отвёз в гостиницу. Он знал, что Пьер будет недоволен, узнав, что он остановился в гостинице, он всегда ворчал по этому поводу, говоря, что в большом доме всегда есть место для друга, но мужчина знал, что так будет лучше. Даже теперь, после смерти Ива, он продолжал чувствовать себя гостем в этих домах, к благоустройству которых сам приложил столько усилий.
Луис сказал, что Пьер у себя в комнате. Зайдя внутрь, Мэдисон обнаружил, что дверь балкона, ведущего в сад, открыта. Пьер сидел на скамейке, положив подбородок на трость. Лицо его скрывали поля шляпы от солнца, а на глазах были солнечные очки.
