Рано было еще встречать освободительную армию, но темные точки впереди не могли быть ничем иным, кроме как отрядом, направляющимся навстречу. Отряд круто забирал на запад, отчего самому Анри, как предводителю, следовало бы немедленно взять восточнее — прямо к стене.
Предводитель противников — кто они, сказать пока было нельзя — явно не был дураком и заставлял оказаться между молотом и наковальней.
— Стройсь! — гулким из-за шлема голосом приказал Анри, и клич его тотчас пронесся взад по отряду, но воодушевление не очень вызвал. Воины устали, пропотели и желали отдыха больше, чем битвы.
Доминик поспешно поправил доспехи, упихивая длинные рукава и позаботившись о том, чтобы шлем сидел на голове ровно. Амир со вздохом поправил ихрам.
— Вряд ли это правоверные, — заметил он скорбно. — К чему бы им выходить за спасительные стены? Об одном прошу, ты, священник… Если соберетесь меня убивать, сделайте это быстро. Хотя бы в благодарность за то, что я указал вам краткий и спокойный путь.
— Мы воины, а не убийцы, — повторил Доминик слова герцога. — А сам я не допущу, чтобы именем Господа нашего покрывали жестокость.
Анри тем временем справился с флегматичным отрядом, и вперед воины Света отправились уже куда бодрее — особенно после обещанных после боя отдыха и жратвы. Но понесшийся вперед герцог быстро успокоился. Пленник, не впервой уже, оказался прав. Не пришлось проехать и пары лье навстречу судьбе, как усталый глаз уже мог различить чуть повыцветшие флаги с алыми крестами.
Доминик несся на своем коне рядом, уступая примерно на полкорпуса, и теперь облегченно выдохнул.
— Славься, Господь наш и все святые его…
Было что-то и еще, но Анри не разобрал — от быстрого аллюра сносило слова. Впрочем, это уже и не важно было. Отряд был не только христианским, но еще и французским, судя по вооружению, и теперь можно было вздохнуть с облегчением. Добрались! Добрались до своих!
Когда до встречи оставалось совсем уж немного, Анри сорвал шлем и взмахнул рукой, приветствуя своих, а предводитель встречного отряда выехал вперед, оставляя своих позади. Шлем он снял, но герцог такой рожи не помнил. Морда была красная, широкая и блинообразная, и только густая шерстяная борода придавала ей легкое благообразие. Герцог невольно почесал подбородок. И не жарко ему?..
Мелкий постреленок, в чьих услугах Анри последнее время не особо нуждался, не удержался, видно, от любопытства и выехал вперед на великоватом ему коне. Шлема на юнце и вовсе не было, а в носу грязным пальцем он ковырялся столь вдохновенно, что герцогу даже самому высморкаться захотелось. Впрочем, лицо у мальчишки было вовсе не мирное, а, наоборот, настороженное.
— Тебе чего? — хмуро бросил Анри. — Усунься.
— Не нравится мне, какие они физиономии корчут, — негромко сообщил парнишка.- Точно гадость какую удумали.
Герцог Кондомский только плечами пожал. Мало ли, с чего поборники Гроба Господня могут быть недовольными? Может, от начальства втык получили; может, диарея замучила; может, бои были неудачные… Да он и сам не всегда образец долготерпения собою являл. На то у него в отряде собственный пресветлый диакон имелся.
Бородатый толстомордый без слов рукой указал в сторону, и Анри кивнул. То, что ему даже доброго дня не пожелали, его не смутило. Когда горло пересыхает, а слюна во рту вязкая, густая да еще и с песком, не до вежливости.
Однако Доминик тоже покачал головой, едва передовой — теперь, раз уж герцог Кондомский оставил свою невеликую армию позади — отряд развернулся и двинулся в путь.
— Признаться, меня тоже немного смущает, — заговорил он тихо, но уверенно. — Если боевых действий не ведется, то отчего же меня не поприветствовал мой собрат во Христе? А если где-то рядом бой, то мы бы это услышали. А кроме того, с нами пленный — на коне. Неужели это не вызвало вопросов?
Герцог Кондомский недовольно выдохнул. Доминик озвучил его собственные мысли очень пристойно и вежливо. Анри думал то же самое, только куда эмоциональнее.
Пленный тоже не остался в стороне. Он задумчиво проводил взглядом французов и проговорил, ни к кому не обращаясь:
— Война страшна не тем, что многие гибнут. Правоверные гибнут каждый день, славя Аллаха, а уж положить жизнь во имя джихада — дело святое. И хотя скверно разбрасываться милостями Всемогущего, война страшна тем, что те, кому не довелось сложить голову в священной войне, исполняются желчи и недоверия. Соседу не верят, брату не верят, себе не верят!
— Это ты к чему? — сощурился герцог.
Но мусульманин не ответил. Он только качал головой и бормотал себе что-то под нос — то ли молился, то ли ругался — по интонации было не разобрать.
Доминик вздохнул, направляясь за предводителем. Голос его дрогнул, а в глазах мелькнула печаль:
— А ведь он прав, — грустно уронил диакон. — Чего стоят наши святыни, если мы уже теперь не знаем, чего ждать от тех, кто идет под таким же знаменем?
— Эй, ты, — герцог соображал быстро, поэтому огляделся и отыскал взглядом недооруженосца-перепажа. — Давай-ка мухой вперед. Потолкайся среди тех, чужих, разговоры послушай.
— Так они ж враз догадаются, что я засланный, — недовольно скривился мальчишка. То ли ввиду юного возраста, то ли врожденной вредности он был одним из немногих, кто позволял себе спорить с предводителем.
— А ты скажи, что мы тебя не кормим, — буркнул Анри. — Хлеба попроси или воды… Если по-божески, должны посочувствовать.
— Хорошо, — сразу повеселел парнишка. — Заодно и поем разок, а то привала, чую, теперь долго не будет…
Он подпрыгнул в седле, поскольку даже подтянутые стремена были ему длинноваты, и с присвистом помчался вперед.
— Он бы еще с куриной ножкой отправился хлеба просить, — хмуро буркнул Анри. — Ох, не поверят ему…
И вдруг понял, о чем говорили и Доминик, и даже этот неверный. Недоверие — вот что витало в воздухе с самого момента, как на горизонте появились знакомые знамена. И недоверие это было куда более тяжелым и удушливым, чем знойный восточный полдень.
***
Звезды рассыпались по темному шелку муаровой ночи. Горячий, словно печка, ветер стих, даруя измученной коже отдых. Ветер нес с собой пыль и жар, и герцогу невольно подумалось, что со временем кожа на лице должна отполироваться, как начищенная песком медная или оловянная посудина. Лагерь удалось поставить только уже в полной темноте, а до того сделали только один привал — короткий и быстрый. Ни отдохнуть, ни размяться — только перекусить по-быстрому.
Анри чувствовал, что они подошли к жилым местам очень близко. Это ощущалось в воздухе, доносилось едва заметным шумом. И хотелось бы уже добраться до основной армии, но он уже успел узнать, как обманчивы расстояния на востоке. А уж как обманчивы они в восточной ночи…
Городская стена, казалось, была очень далеко, но Анри отчетливо слышал надоедливый звук колотушки, с которой местные обходили стену, сигнализируя своим, что все в порядке. Иногда, когда редкий шальной порыв ветра дул в нужную сторону, доносились и заунывные переливы муэдзина. Впрочем, теперь уже все давно стихло, а мальчика-гонец так и не вернулся. И вроде бы ничего удивительного в этом не было — может, там кормят лучше, но герцог чувствовал неясную тревогу, и сон не шел.
Дозорные клевали носом, а один — видимо, чтобы не засыпать — все точил и точил кинжал, оглашая пыльные окрестности каким-то сиротливым шарканьем. Амир уже сотворил свой невероятно долгий вечерний намаз и завалился спать неподалеку от дозорных, под теплый бок верблюда. По пути он рассказывал, что во время песчаной бури это может уберечь жизнь, но здесь, рядом с Акрой, по его же словам, песчаная буря путникам не грозила…
Доминик не появлялся с начала вечера, и Анри уже несколько раз порывался навестить его, но все никак не мог собраться. Криво улыбнувшись себе самому, герцог Кондомский вдруг подумал, что едва ли не впервые мыслит о том, чтобы заглянуть к святому отцу исключительно как к святому отцу. На душе было неспокойно, а ведь в такие минуты и ищут утешения в вере, разве не так? Ну, или Доминик мог бы взять в рот по-быстрому, это тоже влило бы свежие силы в уставшего предводителя.
