— Не таким должен быть путь к Великим Вратам райским.

Анри де Гривуа поморщился и повернулся:

— Нет у нас другого пути. Разве что прямо отсюда — как раз ко Вратам.

— Это не так плохо, — голос явно усмехнулся, но его обладатель словно намеренно придержал коня, не желая попадать в сильно зауженное поле зрения стандартного шлема крестоносца.

— Я буду этим утешаться, когда меня проткнут копьем, — хмыкнул Анри. — Скажи мне лучше, мой ученый друг, далеко ли отсюда до Акры?

— Ты же видел карту, — еще более укоризненно заметил собеседник. — Мы смотрели вместе.

Герцог раздраженно поддернул плащ:

— Я не очень-то силен в науках. Масштабы, местности… Мне в юности не до изучения теории было. Это ты у нас любитель корпеть над пыльными фолиантами в пыльной библиотеке.

— Не любитель, — строго заметил тот, а потом усмехнулся — совсем как герцог. — Понимаю, ты в юности был занят учениями практическими — как пить и под стол не валиться, как юбки задирать…

— А не пошел бы ты к черту, — заулыбался Анри — диакон Доминик всегда умел его развеселить.

Духовное лицо показалось в поле зрения и тоже расплылось в улыбке:

— Не пойду, ибо сказано в Писании: «Противостойте ему твердою верою, зная, что страдания случаются и с братьями вашими в мире».

В этот момент с места схватки раздался особо омерзительный звук, и Анри, скривившись, бросил:

— Да, дерьмо случается.

Доминик вздохнул и отер лоб рукавом — его длинная рубаха норовила вылезти из-под доспехов со всех сторон.

— Если бы я не знал, что это никак не возможно, опасался бы, что еще через несколько месяцев я окончательно почернею и буду носить кольцо в носу.

— Кольцо в носу? — Анри явно задумался. — Это было бы интересно, но, боюсь, епископу не понравится.

— Я не племенной бык, — фыркнул диакон. — Хотя насчет рогов на своей голове… Не уверен.

— Ты же духовенство, — хмыкнул в ответ де Гривуа. — Учитывая твой обет безбрачия, этих рогов на голове ты иметь не можешь. А если имеешь… То на месте епископа я бы принюхался к тебе повнимательнее.

Доминик разом посерьезнел и строго качнул головой:

— Когда я слышу твои речи, опасаюсь, что в тебя прилетит молния. Но Господь безмолвствует, а значит, его терпение поистине безгранично…

Анри ухмыльнулся и перебил:

— …или ему просто забавно смотреть на меня.

Но Доминик закончил вовсе не так:

— А вот я, увы, слаб. И мое терпение куда короче. Еще одно слово, Анри, и…

— И?.. — герцог обернулся с крайне вызывающим видом.

Однако разговор пришлось прервать. Схватка впереди начала подходить к концу, и раздался чей-то голос. Анри плохо понимал речь неверных, но в этом голосе явно звучала сталь и привычка повелевать… Такое не подделаешь.

Доминик тоже отвлекся и заволновался:

— Граф, — он единственный в отряде не преувеличивал могущества своего предводителя, — вам следует немедленно вмешаться. Воины разгорячены боем и этим страшным солнцем. Жажда обычная и жажда убивать может сослужить нам скверную службу.

— Шлем надень, — буркнул в ответ де Гривуа и, не дожидаясь ответа, тронул бока скакуна коленями.

Услышать «граф» вместо «герцог» было не очень приятно, но, с другой стороны, кому, как не святому отцу не знать лжи, подхалимства и преувеличений? Уж кто первый из вассалов назвал его герцогом, сам герцог Кондомский не помнил. Но с тех пор прошло немало времени, и он привык. Он действительно бывал при королевском дворе, имел знатное происхождение… Но «герцог» звучало куда лучше, чем «граф». И если бы не эта война, вряд ли сам Анри в ближайшие годы вспомнил… Тут пришлось отвлечься.

Караван вместе с охраной уже был разбит. Бурый от крови песок, истоптанный десятками лошадиных копыт, был взрыт; вокруг валялись тела, да и арбе досталось: кто-то — видно, случайно — перерубил одну из осей, и повозка просела на один бок. К арбе жался невысокий мужчина средних лет в богатых одеждах. Ихрам его сбился на сторону, обнажая лысую, как колено, голову, похожую на куриное яйцо. Неверный что-то восклицал, хотя напуган был изрядно.

Герцог Анри вальяжно выдвинулся и, небрежно растолкав воинов, вопросил на французском:

— Ты кто?

Церемонии, на его взгляд, были излишни.

К его изумлению, неверный — а точнее сказать, уже пленник — заговорил на невнятном… франкском. Французским это назвать было сложно, но понять удавалось.

— Я — посол от великого Саладина. Он дал мне солдат, охранную бумагу и обещал безопасность. Почему вы не прочли?

Герцог только теперь заметил смятый лист в прижатых к груди пленника руках и фыркнул:

— А почему мы должны читать?

Взгляд пленника заметался, а потом остановился где-то за спиной герцога де Гривуа. Анри, даже не оглядываясь, догадался, что Доминик не пожелал оставаться в стороне. И шлем, конечно, не надел.

— Вы — защитники вашего бога, — воздел руки неверный, потрясая смятой бумагой. — Вы ведь идете защищать ваши святыни, не так ли? Так почему вы не чтите начертанное слово, почему убиваете, не пожелав выслушать?

Герцог де Гривуа уже понял, что имеет дело с кем-то очень начитанным — ни один из встреченных им в жизни неверных и знать не хотел об истинной вере, а этот говорил так, словно был готов признать, что и Аллах, и Господь имеют право на существование. То есть запутался.

Воины загомонили. Схватка кончилась победой, и им уже явно хотелось получить с этого законный навар — то есть распотрошить арбу, приплюсовать нажитое к ранее добытому, а также отдохнуть и напиться. Хотя бы водой, а если повезет — то и кровью Христа.

Герцог огляделся… И принял решение. Он не зря считался одним из лучших предводителей: сразу понял, как угодить всем.

— Так или иначе, твой отряд уже уничтожен, — произнес он веско. — Ты не выживешь один, да и богатства твои тебе не нужны.

— Богатства — не мои, — сверкнул глазами пленник. — Я вез их только для того, чтобы заключить договор, в качестве дара.

Анри присвистнул и фыркнул:

— Я еще не знаю, с кем ты собрался договариваться, но это явно будет мне не по нраву, так что дар этот достанется мне. В качестве оплаты твоей жалкой жизни. Ты пойдешь с нами — иного пути у тебя больше нет. Эй, ребята, забирай добро!

Теперь отряд отозвался с завидным единодушием. Поборники гроба Господня охотно взялись растаскивать и ощупывать нажитое непосильным трудом и мечом. Пленник растерянно глядел, как те вспарывают мешки, как ломают ящики, как разрывают дорогие ткани…

— Не смотри, — мягко и ровно предложил пленнику Доминик. — Ты все равно не волен изменить этого. Каждому Бог дает испытания по силе… Я встану на твою защиту, если ты расскажешь, куда и зачем вез свои дары.

Пленник посмотрел мрачно и не ответил. Впрочем, не стал и сопротивляться, когда по кивку герцога к нему с трех сторон подобрались воодушевленные воины с крестами на спинах. Неверный позволил обмотать свои запястья жесткой веревкой и послушно пошел, куда потащили, хотя даже сам Анри отметил грубость своих воинов и желание уязвить — те словно бы случайно норовили ткнуть или ударить…

Бумага упала на песок, и Доминик поспешно спрыгнул с коня, торопясь подобрать ее, пока не отнесло ветром.

— Что там? — заинтересованно выкрикнул де Гривуа, придержав коня, оставшегося без седока, за поводья.

Диакон вчитался в письмо на ходу, и лицо его приобретало с каждым шагом все более недоуменное выражение. Взгляд его метнулся к низу измятого листа, где явно стояли печать и подпись. Священник приблизился к герцогу и проговорил довольно тихо:

— В бумаге говорится, что Саладин надеется на мир.

— Вот как? — бровь де Гривуа взметнулась вверх, но под шлемом этого видно не было. — И кому же адресовано послание?

— Оно адресовано любому, кто прочтет, но… — Доминик явно задумался. — Но я думаю, что рассчитано оно на кого-то определенного, кому предназначались дары. И вот что странно, мой дорогой друг… В нем ведется речь об английских притязаниях, но написано оно… на французском.