Герцог невольно метнул осторожный взгляд по сторонам, убеждаясь, что воины заняты добром, и понизил голос:

— Может, это оттого, что король Ричард скверно владеет английским?

— Может, — суховато произнес Доминик. — А может, Саладин слишком хорошо рассчитал, кто попадется этому каравану на пути.

— Нам следует отвезти неверного королю Филиппу, — сразу принял решение герцог. — Он будет благодарен, если мы доставим такие интересные сведения о короле Ричарде.

— Нам следует быть втрое осторожнее, — не согласился Доминик. — Я не верю пленнику. Помнишь ли? «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить».

— Помню, — буркнул Анри, хотя, конечно, не помнил.

Однако доверием он не страдал, а вот необходимость «трезвиться» наводила тоску.

***

Темнело на востоке быстро. Небо затягивалось темно-синим покрывалом ночи, сверкая яркими дирхемами звезд. совсем не так, как на просторах родной Франции. Здесь и звезды сияли ярче, и темнота была как будто гуще, но Анри де Гривуа было не до красот — надо было становиться лагерем, пока еще хоть что-то видно, да разводить костры побыстрее — холодало по ночам так же быстро, как и темнело.

Для самого герцога несколько упакованных в доспехи рыцарей с приглушенными ругательствами растянули восточный шатер, захваченный с первого же боя — Анри быстро успел оценить преимущества местных походных палаток. Шатер и от ветра, несущего песок, защищал лучше, и дышалось в нем легче — неприятные запахи уходили наверх, в высокий купол. Впрочем, палатку герцога охотно приспособили себе командующие Копий. Анри сделал себе пометку приглядывать за ними, чтобы не упились — поутру ему нужна была действующая армия, а не отряд выкормышей госпитальеров.

В разграбленном караване хватало кувшинов с отличными винами, но отец диакон наложил строжайшее вето на распитие крови Христа в походе. Герцог отлично знал, что на проповеди священника его отряд тоже многое мог наложить, но сам с легкой горечью отказался от крамольной мысли утащить один из кувшинов к себе. Доминик непременно заглянет благословить его на добрый сон, и никакой восточный шатер винного запаха не скроет.

Но в целом вечер был даже приятным: ветер был не очень сильным, мошка нападала умеренно, снеди хватало на всех даже и с избытком. Вот воду приходилось экономить, но это уже вошло у Анри в привычку. Впрочем, как философски подумал герцог, нет худа без добра — отряд шел куда быстрей и слаженней, когда воины не расползались, чтобы помочиться.

И нет бы покойно провести спокойный вечер, поесть да лечь…

Анри уже доел нехитрый ужин из вяленого мяса и местной жестковатой лепешки и смотрел в темное небо, смакуя воду из фляги, когда рядом с костром нарисовалась угловатая фигурка мальчишки-дозорного, которого явно послали с вестью.

— Ну? — мрачно буркнул герцог, не дожидаясь, пока тот исполнит благоговейное топтание рядом с костром, не рискуя мешать.

— Пленник, господин герцог, — торопливо сообщил этот тщедушный глашатай.

С искусством риторики он явно не был знаком.

— Что — пленник? — хмуро уточнил Анри. — Его покормили? Опорожниться дали? Ну и чего ему еще надо?

— Испрашивает дозволения совершить вечерний помаз… — неуверенно произнес паренек.

— Намаз, — машинально поправил де Гривуа. — Передай ему, чтобы утерся. Я не позволю превратить лагерь поборников Гроба Господня в молельню неверных.

Тут с другой стороны, словно по воле дьявола, возник Доминик. Видно, уже успел сотворить вечернюю молитву и пришел, полагая, что герцог уже улегся. И конечно, услышал последние слова. И уж тем более не смог промолчать.

— Это жестоко, — укорил Доминик вслух. — Ведь он не преступник, но даже преступнику мы должны дать возможность позаботиться не только о теле, но и о душе.

— И пусть творит свои грязные служения здесь? — Анри поморщился. — Уж ты-то должен быть против любой ереси.

— С ним все равно следует побеседовать, — стоял на своем диакон. — Так почему бы не проявить к нему милость?

Герцог поморщился, ибо долгожданный отдых отодвигался, но в словах друга была истина, поэтому он только вздохнул и бросил почтительно стоящему поодаль мальчишке:

— Ладно… Вели привести этого яйцеголового.

Мальчишку как ветром сдуло. Доминик явственно усмехнулся и неслышно опустился рядом с костром. Без доспехов, в одной длинной рубахе и свободных штанах он выглядел моложе своих лет, и Анри улыбнулся, поймав строгий и ясный взгляд серых глаз.

— Прав епископ, — произнес он насмешливо. — Борода придала бы почтенности твоему облику.

Он ожидал, что Доминик отреагирует на шутку, но тот только неопределенно качнул головой. Герцог слегка встревожился:

— Что-то не так?

Священник бросил торопливый взгляд на горящие чуть в отдалении костры и поспешно произнес:

— Мне не нравится этот пленник. Мне не нравится, с какой легкостью мы одолели его охрану. Мне не нравится бумага, что была у него при себе. Мне, Анри, все не нравится в этой истории. Господь посылает нам испытания на пределе наших возможностей. Ибо, как сказано в Писании, «и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил». И позже: «В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого». Так чего ради послан нам был этот караван? Это не дает мне покоя.

Герцог вслепую нащупал его руку, на которую тот опирался, и слегка погладил огрубевшими пальцами запястье:

— Я не силен в библейских текстах, но точно помню, там говорилось и о том, что за страдания полагается благодать. Может, это награда за терпение и смирение плоти?

Доминик даже замер, а потом резко отдернул руку:

— Знай меру в богохульстве, Анри! Господь не может послать в качестве благого воздаяния смертных, которых надо перерезать.

Герцог снова нащупал отодвинувшееся запястье, и Доминик продолжил много тише:

— К тому же, о каком смирении плоти ты говоришь? Все мы собрались в этот нелегкий поход, чтобы восстановить справедливость и величие истинной веры, но, в отличие от большинства, ты не стеснен в этом… И я ни разу не видел тебя в веригах. Хотя… — тут в голосе его невольно прозвучала смешинка, — я бы посмотрел.

Анри смешливо фыркнул:

— Какие безумные соблазны у тебя, отец диакон… Но я подумаю. Когда вернемся.

— Если вернемся, — тотчас вновь настроился на серьезный лад священник. — Кажется, ведут. Прошу, граф, будь мягче с ним. Если пленник — тот, за кого себя выдает, то быть милосердными — наш долг. Если же он обманывает нас, то нам стоит усыпить его бдительность.

Ответить Анри не успел — хмурые рыцари привели связанного пленника и неласково бросили его к костру. Анри взглянул на связанные руки и скомандовал:

— Можете не стоять над душой. Но далеко не отходите, я вас кликну, если что.

Воины понятливо отступили, не смея мешать возможным переговорам, и герцог уставился на пленника, что с шумом пытался найти более удобное положение. Доминик тоже пытливо оглядел пленного и задал вопрос первым:

— Как зовут тебя?

— Имя мое Амир-аль-Тахим, — с кряхтением сообщил неверный. — Мой повелитель — Салах-ад-Дин, защитник истинной веры.

Герцог с трудом подавил крепкое ругательство: ну и как с таким разговаривать, когда этот неверный, ерзая в жестких веревках, перед пленителями с красными крестами на плащах, внаглую называет…

— Меня зовут Доминик, — абсолютно спокойно кивнул диакон. — Моя власть — Папа, наместник истинного Бога на земле.

Анри де Гривуа разом перестал морщиться и заинтересовался — беседа обещала быть интересной. Очевидно, к такому же мнению пришел и пленный:

— Вы можете звать меня Амир, если вам неудобно мое краткое имя.

— Краткое? — не удержался Анри.

— Мое полное имя Амир-аб-Расул ан-Насир ва-д-Рашид аль-Тахим ибн Заур аль-Юсуф, — кротко, но — как показалось герцогу — злорадно уронил пленник.

Доминик явно растерялся, но быстро пришел в себя: