— Ave, Mater Dei, — машинально откликнулся Анри.
— Оставишь пленника здесь, — решил герцог. — Его никто не обидит, пока он сам не… что-нибудь. Или тебе, граф, еще есть, что сказать?
Анри собрался с мыслями и звучно произнес:
— Да, есть.
— Говори, — герцог снова ушел в размышления и вновь выглядел таким же незаинтересованным, как и в начале разговора.
— Я добирался сюда много дней, — граф старался говорить коротко. — И когда встретил первый отряд французской армии, обрадовался — мне уж казалось, что мы никогда не дойдем. Но когда мы остановились недалеко от стен Акры, чтобы передохнуть, на нас было совершено нападение. И мой отряд сражался в одиночку, великий герцог. Никто не пришел на помощь, хотя звон стали и крики было слышно на несколько лье. Я не говорю о воинской взаимовыручке, я говорю о том, что неверные точно знали, когда и где напасть.
Командир вскинулся, полыхнул взором… А потом вдруг успокоился.
— Не только добрые вести ты принес, — усмехнулся он едва заметно. — Что ж, это я тоже не оставлю без внимания. Хотя если бы ты пришел просто так, без этого пленника, я бы, возможно, счел твои слова ересью. В смысле… совпадением. Но мне не нравится это совпадение. Будь уверен, я разберусь. Велики ли потери?
— Велики, — как ни крепился Анри, тяжелый вздох все-таки прорвался. — Около половины всех моих воинов. Господь милостивый, мы выдержали крушение! Я довел отряд до самой Акры, потеряв всего десяток! И здесь, рядом с основной армией..!
Голос его сорвался, и он с трудом смог собраться:
— Прошу простить мне мою горячность.
— Как предводитель я понимаю тебя, — милостиво кивнул герцог. — Я отправлю к тебе пару сотен бойцов, хотя, надо сказать, уже многие сложили голову под стенами Акры. Нам нужна другая тактика, иначе мы так и будем гибнуть, пока эти великие стены стоят. Господь не оставит нас своей милостью. Иди, граф. Надеюсь, у тебя в отряде остались лекарь и священник?
— Только священник, — бросил граф. — Я посылал за лекарями, но никто не пришел. И мы лишились тех, кого еще можно было спасти.
— Лекари вам будут, — небрежно бросил командир. — Неплохие… надеюсь. А теперь прошу оставить меня.
Анри сразу понял, что уже испытывает терпение главнокомандующего, и поспешно махнул рукой Бертрану. Он уже не ждал ничего, когда вдруг услышал мягкий голос бывшего пленника за спиной.
— Ты погубил моих друзей, но я не держу на тебя обиды, — торжественно объявил Амир. — Я видел, как ты сражаешься за своих. Я видел, как тебе дороги твой Бог и тот, кто несет слово его. Великий Салах-ад-Дин умеет слушать. Надеюсь, и король франков умеет слушать. Тогда мы сможем говорить так, как будто действительно понимаем друг друга.
Анри тупо кивнул и вышел прочь. В висках ныло. И без того разговор дался нелегко, да и сорвался позорно… Но все же что-то подсказывало мнимому герцогу, что Господь улыбнулся ему. Явил свой лик, показал дорогу…
Из каких же случайностей складывается жизнь! Но во всем, абсолютно во всем, можно увидеть руку Его.
========== Часть 5 ==========
Эпилог.
— Опять объедки… — простонал Доминик. — Да когда же это кончится!
— Никогда, — мурлыкнул Анри, развалившись на кровати. — Раз пришел, не топчись в моей тарелке, а проходи. Ты пришел пожелать мне доброго сна?
— Я почти каждый день навещаю ваши владения, граф, чтобы не дать вам низринуться в бездну грехопадения, — нарочито-строго произнес диакон, а потом вздохнул. — Хотя, надо сказать, твоя обитель далека от монашеской.
— А я тебе и не монах, — буркнул граф. — И не страстотерпец. Хотя…
— Сказания о том, как ты сражался на священной войне, тут слышал каждый, — кротко попенял ему святой отец. — И первое время я мирился с этим, потому что ты слаб перед искусом мирским, а тяготы, что мы пережили, действительно заслуживают рассказов. Но теперь, когда все уже давно позади, это уже гордыня, а гордыня — смертный грех. В Книге Притчи говорится, что несчастью предшествует гордыня, а падению — высокомерие.
Анри резко приподнялся на локте и вскинул на любовника испытующий взор:
— Ты хочешь сказать, что…
— Я боюсь, как бы ты — и я тоже — не оказался на костре за то, что другой тяжкий грех ты совершаешь вместе со мной несколько раз в неделю, — смиренно напомнил диакон. — Ты много пьешь, а в последнее время я стал замечать, что ты наливаешь и Луи, а он почти совсем ребенок! Я бы не хотел, чтобы твой сын, который взял лучшее от отца…
— Скоро юбки задирать начнет, — хмыкнул граф. — Какой же он ребенок. Да я в его возрасте…
— И это тоже грех, — упрямо посмотрел на него Доминик. — Надеюсь, юную Жозефину ты воспитываешь в строгости?
Анри невольно смутился:
— Я купил ей пони. Она довольно лихо скачет, если, конечно, езду на этом кургузом создании можно назвать скачкой. А насчет строгости… пока сыновья сенешаля ее интересуют только как те, с кем по замку побегать можно.
— Она еще даже не обручена, — попенял диакон.
— Мои сестры не были обручены с младенческого возраста, — заупрямился Анри. — И жену за меня просватали тогда, когда ей уж двенадцать исполнилось. Найду я Жозефине жениха, найду. И хорошего, не сомневайся! В монастырь не пойдет… Беспокоишься о моих детях, словно ты им отец, а не я.
— Я им духовный отец, — нахмурился Доминик.
— Хорош духовный отец, — отозвался Анри. — Они тебя больше слушают, чем меня!
— Плох тот отец, что держит сыновей своих в страхе больше перед собой, чем перед Господом, — наставительно заметил Доминик. — Но и плох тот отец, кто разрешает сыновьям больше, чем дозволено.
— Больше, чем дозволено Господом, не разрешаю, — устало отмахнулся Анри. — Я несчастный вдовец, что в одиночку воспитывает троих детей и управляется с ними как может… Ну что тебе еще надо?!
— Несчастный вдовец, как же, — недовольно повторил святой отец. — Можно подумать, у тебя помощников мало. Я Луи молитвам учил, Жозефине кукол мастерил, Филиппа так и вовсе еще в пеленках успокаивал! Мари с ними в няньках, на тебя смотрит с интересом…
— Зря смотрит, — хмыкнул граф. — Опять решил к Мари ревновать? Как и пять лет назад, и десять… Не надоело еще?
— Подобные чувства мне… незнакомы, — Доминик попытался возразить с уверенностью и достоинством, но получилось не очень. — Я служитель Господа нашего, но…
— …но не святой, отнюдь. Хотя иногда мне кажется… что святой.
— Опять кощунствуешь, — вздохнул священник. — Всё время, что выдается у меня, я молюсь за тебя.
Анри с невольным стыдом подумал, что сам он совершал молитвы куда реже, чем положено. Да что уж там, он и на священной войне не так уж часто…
— А ты на службы ходишь только для того, чтобы крестьянские разговоры послушать, — словно уловил его мысли диакон.
— Не только, — усмехнулся граф де Гривуа. — Тебе потрясающе идут эти ваши торжественные одеяния. Я не теряю надежды, что когда-нибудь ты согласишься надеть праздничное не только на воскресную службу, но и…
— Нет, нет и нет, — резковато откликнулся диакон. — Праздничные одежды — чтобы славить Господа нашего, а не удовлетворять твоим… прихотям.
Анри только вздохнул, но развивать тему не стал, пока не добился противоположного результата. Святой отец уже выглядел достаточно раздраженным, хоть и явно пытался погасить гнев.
— Ты мне и в рубище нравишься, — граф чуть подвинулся на кровати, приглашая. — Иди сюда, я больше не буду кощунствовать. Сегодня. Постараюсь.
Доминик длинно выдохнул и нашел в себе силы улыбнуться:
— Старание — уже нелегкий путь, — и, приподняв подол сутаны, шагнул к кровати, присаживаясь на самый край. — Ибо, как сказано в послании к…
— Позже, — Анри потянул его за руку, лишая опоры, и, резко поднявшись, коснулся щекой тыльной стороны ладони. — Доминик, давай ты допроповедуешь позже?
— «Всему свое время, и время всякой вещи под небом», — лукаво улыбнулся ему святой отец, но спорить не стал.
