— Что происходит? Со мной впервые так. — расстроилась Лайм.

— Желейная плоть не ощущает трения другого желе! Мы слишком однородны! — ответил обреченно Оранж.

— Хм, есть идея!

Лайм вышла из ануса бастарда и начала шарить рукой по траве в поисках Мики.

Зверёк почуял неладное, пискнул, попытался удрать, но Лайм уже крепко схватила его за хвост и запихнула несчастное животное в анус Оранжа.

Пленник брыкался внутри бастарда, стараясь вырваться на волю, но тот наконец-то поймал волну наслаждения и томно заохал. Минута, две, апельсиновый член-мармеладка увеличился в размерах, напрягся и выстрелил в воздух оранжевой струей. А вместе с тем, из его ануса вылетел мокрый, весь в оранжевый слизи, взъерошенный Мики и облако ванильного газа вслед за ним.

Лайм поймала ладонями семя Оранжа, раздвинула ноги и стала вливать добытую жидкость внутрь себя.

— Ты что творишь! — завопил бастард, едва опомнившись от экстаза.

— Я хочу от тебя ребенка! Наш желейный вид должен продолжиться! — отвечала ему обезумевшая влюбленная девушка.

— Не смей! — возразил Оранж, и кинулся высасывать обратно свой эликсир жизни из лона Лайм.

Девушка пыталась сопротивляться и держать семя в себе, но тут уже волна экстаза застигла её, и она извергла всё до последней капли в рот своего любовника. Тело Лайм затрепетало, малые половые губы зашевелились, как лопасти медузы. Вагина разверзлась подобно бездне и втянула внутрь себя бастарда целиком.

— Ого! Я и так умею! — Отметила про себя Лайм. — Неплохо, любимый мой Оранж. Ты теперь навсегда со мной.

Довольная, она растянулась на траве отдохнуть, пока её тело переваривает полученный материал, и растворяет оранжевое в изумрудном. Рядом недовольно фырчал микки, очищая свою шёртку от апельсиновой слизи.

— Прости меня, мохнатая жопа! Было очень нужно. Обещаю тебе, никогда-никогда больше так не делать. Ну не дуйся, пожалуйста.

По мере того, как плоть Оранжа всасывалась в организм Лайм, бунтарские настроения всё более овладевали её сознанием, всё внутри вскипало от ярости. И вот, злость достигла точки кипения. Лайм вскочила, вытащила из себя кинжал и побежала ко дворцу с криком — «Миссия — убить короля! Убить короля!»

Дворец был совсем близко, и первыми же встретившимися на пути Лайм, оказались стражники. Первому она легко вонзила кинжал в шею, тот рухнул замертво.

— Десять очков! — крикнула Лайм.

Второму засадила лезвие прямо в глаз.

— Ещё плюс десять очков! Фа-а-а-аталити!

Девушка продолжила бежать в сторону замка, размахивая оружием, но тут подоспело подкрепление, и пятеро новых стражей живо повязали её.

Сквозь пелену беспроглядной тьмы Лайм вдруг почувствовала, как обжигающая жижа растеклась по коже, мгновенно образуя корочку на ягодицах. Девушка открыла глаза, прислушиваясь к ощущениям. Всё внове по сию пору. Колдун шепнул, что это — страдания, боль. Мука эта отнимала частичку тела и если так пойдёт дальше, оболочка, зовущаяся кожа, лопнет и надо где-то искать жидкость для восстановления.

Десятки часов пыток и изуверств не прошли даром для ее недавно обретенного сознания. И палач вовсе не был сторонником BDSM, а честным трудягой и пытал со скукой на лице — жёг огнём. Слизь не восстанавливалась, силы и мана таяли на глазах. Прислушиваясь к новым ощущениям, она раз за разом теряла сознание. А вернувшись из забвения пребывала в самом скверном настроении.

Лайм завозилась, но её крепко держали. Вдобавок запели гнусавыми голосами. Сквозь сон вой связывался в слова и общий смысл укладывался в здравицу: «За здоровье старшей, многая лета!»

Девушку подняли, понесли как куль. Огарок содрали со слизистой ануса, уложили пленницу на влажную от гнили циновку. Лайм торопливо впитывала в себя влагу и с любопытством огляделась. Сквозь дрёму она ощущала, что посадили её в одиночную камеру. Откуда здесь остальные?

Тусклый свет единственной свечки вырезал из темноты одетых в лохмотья безобразных, патлатых баб, тесно сгрудившихся над её телом. На миг взгляд заслонило женское междуножье и губы Лайм наполнились благодатной слизью. Колдуну не понравилось, воняет, дескать, но девушка захлюпала вовсю, помогая языком проникать глубже в кислое нутро.

— Да она сказочная! — в восторге завопили над ней. Жирные бёдра сотрясались, напрягались и, ослабев, ещё более погружали губы Лайм в крайнюю плоть. — Принцесса, сказка моя!

Исступление продолжалось недолго: судорожное сокращение мышц, обильное выделение и полный досады окрик:

— Вот оторва! Отстань. Всю хотишь высосать.

Лайм с наслаждением облизывалась, жидкость пьянила даже больше, чем вода или вино.

— И мне эту соску бы, — визгливо потребовали с другой стороны, но старшая ответила бабе мощной оплеухой.

— А ну не трожь! Мой подарок. Кто тронет, глаза выдавлю.

Лайм рывком подняли на ноги. Сунули в руки охапку тряпья, потрепали по голове как зверушку. Старшей оказалась дородная некрасивая баба с заплывшем от жира теле, свиных глазках на широком лице. Но и эта видавшая виды женщина имела чувства — она буквально пылала от благоволения и истомы.

— Не бойся, прынцесс, — разулыбавшись, проворковала она. — Меня давно так не мацали. Потому никто не тронет. И не соска ты. Имя есть?

— Лайм меня звать. — Девушка скромно поклонилась.

— А до того, как палач тебе голову оттяпает, зови меня госпожой Розой.

И ушла. Остальные понуро удалились, с завистью поглядывая на молодое, кровь с молоком, тело. Им невдомёк, что оболочка равномерно распределяла жидкость по коже и та ещё несколько минут будет благоухать влагой.

Лайм огляделась. Ей достался холодный каменный мешок с измазанным дерьмом стенами, источающим ледяную стынь полом, трухлявые нары с горкой гнилой соломы. Справлять надобность полагалось в кадке с крышкой в общем коридоре; после каждого использования смрад растекался по всем камерам. Решёток не было, лишь низкая дверца с окошком, откуда два раза в день разливали кормёжку на всех.

Лайм нисколько не страдала: всё здесь испускало влагу, и люди тлели заживо. Девушка уютно устроилась на нарах, кишевшие подстилкой клопы возмущённо расползались. Мало того, что существо кусать бесполезно, так оно ещё само крадёт малую толику крови, что питает их. Ночь постепенно сменялась утром — луч света из узенького слухового окна камеры окреп настолько, что сполоснул медовым заревом верхнюю часть камеры, но Лайм с наслаждением потянулась к камням, на которых как роса выступала склизкая влага. Она так и осталась лежать на твердыне. Отчего-то взгрустнулось. Колдун пытался объяснить её меланхолию тоской по прошлой безмятежной жизни.

Вечером к ней ввалилась госпожа Роза, сунула в руки деревянную плошку.

— Воровала одна твою пайку, — безучастно произнесла она, тяжело присаживаясь рядом. — Теперь жевать не сможет. Ох и холодно на камнях. Чего ты тут разлеглась? Ты кто такая?

— Я Лайм, — тихо напомнила девушка и вновь потянулась к нижним складкам кожи.

— Да ты погоди, — слабо запротестовала госпожа Роза. — Я же… я же поговорить… о-ох.

После усилий Лайм и холодный пол был нипочём. Но когда старшая склонилась над девушкой, её порывы пропали даром. Провозившись некоторое время она, бранясь шёпотом, вышла.

Прошло ещё несколько дней и встреч с любовницей, пока наконец госпожа Роза не отстранилась настойчиво.

— Ты странная, — призналась старшая. — Девки тя бояться. Да и мне чё-то… Как кукла: ни тепла от тебя, ни любви. Зыришь, когда нужду справляют. Прозвали тя Людоедка. Тикать те надо.

Последние слова госпожа Роза произнесла шёпотом, схватив Лайм за плечи, тряхнула сильно, когда та потянулась целоваться.

— До милости палача, видать, не дожить. Дак девки тебя сами задушат. Пока дрыхну, ей-ей, задушат. Смекаешь, дура ты красивая?

Лайм пожала плечами. Жизнь и смерть её не страшили, она их не понимала. Задушат, так очнётся; отрубит палач голову, так тело само найдёт жидкость восстановиться или просочится влагой под землей и сольется с подземными водами. Эка, невидаль.