Когда я выросла, я поняла, что во многом из-за меня он ценил маму Тоню, а не только за её любовь к нему самому. Он видел, что его девочка теперь тоже ходит чистая, свежая, да к тому же дружна с родной дочерью новой жены. В этих отношениях с новой женой было больше уважения и тепла, чем любви и страсти.

Я, вероятно, на подсознательном уровне впитала первый сценарий папиной любви. И мечтала именно о такой любви будущего мужа ко мне.

Моё первое осознанное воспоминание о папе – это его, в некотором роде, предательство. Я чем-то заболела, и именно папа повёл меня в больницу. Она находилась не очень далеко и, вероятно, у меня поначалу не было температуры и сильных болей, раз мы туда пошли пешком. Я помню, как мы с ним проходили по влажному после дождя школьному стадиону с ярко окрашенными металлическими лестницами и брусьями. Потом мы вошли в здание больницы. Я не помню, как меня осматривали или что-то подобное. Помню только, что меня отвели одну, уже без папы, в палату к каким-то незнакомым людям, а папа ушёл! Я осталась там одна. Было мне, как я выяснила потом в сознательном возрасте у мамы, четыре года. Я не понимала, что он меня тут оставил и не придёт за мной, чтобы отвести назад домой. Всю ночь я, то спала, то просыпалась и плакала. Наутро пришла моя бабушка, моя спасительница. Именно она осталась в больнице на несколько дней. Даже сейчас я помню, какой халат она носила, пока там находилась со мной.

И, тем не менее, я не впала в обиду и не считала, как сказала в самом начале, предательством поступок папы. Папу я любила. Мне с ним было спокойно. И у меня с ним были замечательные отношения. Почему-то по имени – Лёня – его называли только в семье, а все друзья называли Блондин. Он, действительно, был блондином с голубыми глазами, прекрасной фигурой и доброй душой. Он был самым хорошим врачом для всех своих больных. Но вот помощником маме он был некудышним. Но это я пойму позже.

А в детстве мы по установленному ритуалу каждое воскресенье шли на базар (так на юге исторически называются рынки), и по дороге я рассказывала ему про школу, про друзей, учителей, а папа просто молча, внимал. Он любил ходить во все мои многочисленные школы на собрания и слушать, как учителя меня расхваливают. Придя на базар и купив всё по списку, составленному мамой, он мне говорил: «Долг исполнен, а что хочешь ты?» И покупал то, что по сиюминутному желанию мне приглянулось – солёный огурец или помидор, варёного рака или пастилу.

Не знаю как, но получалось, что мою сестру папа и на балет водил, чтобы она что-то из его собственных умений унаследовала, и на коньках научил кататься, и на велосипеде, и в горы на Кавказ с собой прихватил, и на занятиях гимнастикой настоял. Мне из всего перечисленного только гимнастика и досталась, и то ненадолго, так как уже через год наши с сестрой смены в школе не совпали, а ездить на трамвае одной мне в то время ещё не разрешали. Но в обиды или ревность я впала. Это просто констатация фактов.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я внешне вполне «тянула» на все шестнадцать и потом уже не сильно менялась. Идя с папой по городу, я чувствовала, как ему приятно быть в компании такой привлекательной девушки, какой я была. Тем же летом, наконец, повезло мне, а не сестре, по вполне объективным обстоятельствам. Сестра поступила в университет в другом городе и находилась там. И папа взял с собой меня на отдых к морю. Мы вдвоём, без мамы двинули в пансионат, который находился на одной территории с международным студенческим лагерем.

Это были потрясающие две недели. По характеру я не такая заводная, как мама и сестра. Мы с папой в повседневной жизни больше похожи. Но он, в отличие от меня, весь моментально «обрастал» новыми друзьями и приятелями. Это унаследовала сестра. Тут, на море, он дал мне полную свободу, полностью полагаясь на мою разумность. И не ошибся.

Я не пользовалась тем, что рядом проживала масса иностранных студентов лагеря. Не пыталась завести знакомство с этими весёлыми уже взрослыми девушками и парнями, когда последние явно пытались обратить на себя моё внимание. Всего три-четыре раза за всё время отдыха я сходила на дискотеки и поучаствовала в буйном веселии иностранных студентов. Всё остальное время вечером я засыпала с книгой в руках.

Вставала я раньше папы и шла одна на море. Он приходил на пляж позже или являлся только к завтраку. Потом мы шли уже вместе на море, на обед. Днём я любила спать, так как плохо переношу жару. Что делал папа – понятия не имею. Меня это не интересовало. Хотя, вероятно, он проводил время с директором данного хозяйства – лагеря с пансионатом. Тот был папиным пациентом и обитал летом, в активное время, на территории с семьей. Мне семья не нравилась, и ходить туда я не хотела.

Как-то мы играли в настольный теннис, как-то поехали в ближайший город и гуляли по набережной. Затем сидели в кафе после сакраментального папиного вопроса: «Ну, что хочешь? Иди и выбери пирожные себе и мне». Он знал, что я сладкоежка. А вечером – опять вместе шли на море.

Почти ночью я гуляла по территории, наслаждаясь трелями цикад и ароматом южной растительности. И опять, где был и что делал папа, меня не занимало. Я наслаждалась предоставленной мне свободой, так как люблю побыть одна.

В это уютное место мы ездили и на следующий год.

А в городе всё продолжилось по-прежнему: папа посещал родительские собрания в моём классе. Хотя я уже выросла, наша традиция по выходным вдвоём ходить за покупками на рынок, осталась. Да и погулять вдвоём по центру в выходные мы могли. И к друзьям своим, а не общим с мамой, он меня с собой брал.

Но к этому времени я уже чуть прозрела и стала понимать, что, хотя для меня он – любимый папа, но в отношении мамы его любовь какая-то неполноценная что ли. Мне нравилось, что в моей семье не было сцен и разборок между родителями, но маму одну в слезах я иногда видела. Она не закатывала истерик, но из разговоров родителей я понимала, что она просит папу о помощи в семье, что ей трудно одной вести хозяйство. Работали они одинаково много, денег зарабатывали примерно одинаково, но придя домой, мама ещё готовила, стирала, шила нам и себе, потому что в магазинах сложно было купить что-то красивое. То есть и после работы, и на выходных она мало отдыхала. Папа же любил после работы зайти к кому-то из бесчисленных знакомых, а в выходные ситуация повторялась. Естественно, что у знакомых не обходилось без выпивки. Так папа расслаблялся.

Мы с сестрой рано начали помогать маме убирать квартиру, рано научились готовить. Но сама мысль, что муж развлекается, а у неё нет лишней минутки отдыха, была обидной.

Ситуация в нашей семье меня заставляла задуматься о будущей модели собственной семьи. Особенно когда я видела, какой заботой и вниманием окружают некоторые из друзей и соседей своих жён и детей. Я думала, что хочу в будущем именно так. Я видела, как мужья варят варенье, гладят бельё, возят на машинах своих жён, чтобы они не толкались в общественном транспорте, и другие знаки заботы с их стороны.

В моей семье этого не наблюдалось. Я видела, что мамин вклад в нашу семью несоизмеримо больше, чем папин. И, несмотря на то, что мне нравилось видеть, как увлеченно они иногда после работы, дома, обсуждают истории болезней и лечения пациентов, как обсуждают прочитанные книги, хотя мама читала, безусловно, больше, я решила, что в моей семье будет другая модель.

Особенно хорошо я поняла, что чувствует мама, когда она уехала на три месяца для повышения врачебной квалификации в Ленинград.[6] Сестра училась в университете, и мы остались с папой вдвоём. Я в тот момент уже училась в девятом классе, многое умела по хозяйству, и мама не переживала. Думаю, что в это время она, как раз отдыхала больше, чем дома. Она писала письма, телефона у нас не было, и из писем мы узнавали, что она ходит в театры на спектакли со знаменитыми актерами, которых мы видели только по телевизору. Посещает музеи и концерты. Конечно, она всегда помнила о нас, и мы получали посылки с модными вещами, которые в северной столице легче было купить в отличие от рядовых городов Советского Союза.