После того вечера в огороде Уильям оставался в замке в течение трех дней; он обнимал Сору, гладил ее, готовился к отъезду.

Он был добр и всячески подбадривал ее, нахваливая ее здравый рассудок и умелые руки. Он прилагал все усилия для того, чтобы заделать ту трещинку, что пролегла между ними. Он предоставлял ей все возможности сказать ему то, что он хотел услышать. Сора постоянно порывалась произнести эти слова; сказать, что она будет ему женой, отдаст себя всю, не утаит ничего. Однако присущая Соре правдивость сдерживала ее. Она не могла отдаться вся до конца, и от этой мысли ей становилось больно.

Но что же мешало ей? Что заставляло ее оградить свое сердце? Она не могла разобраться сама в себе. Она никогда не считала себя трусихой и никогда бы не поверила, что ее устроит нечто меньшее, чем полнейший союз. Так отчего же она отворачивается от желания своего сердца?

Они могли обмануть слуг, они могли обмануть кого угодно. Они думали, что им легко в присутствии друг друга и лишь им двоим довелось услышать ту жуткую тишину которая воцарилась между ними, когда беседа заглохла.

И Уильям уехал.

Эту пустоту не заполнила и суета в доме. С мрачной решимостью она набрасывалась на выполнение всех обязанностей хозяйки замка. Она приказала выскоблить подвал, выбросить все скисшие фрукты урожая минувшего года, и тщательная уборка была проведена. Прошлогодняя солонина была уложена в первый ряд, чтобы ею пользоваться в первую очередь, а бочонки для засолки поджидали когда ударит первый мороз и их заполнят туши забитого скота. Столовые яблоки были уложены в деревянные ящики и переложены соломой, а из маленьких яблок надавили сидра. С потолков свисали сушившиеся травы.

Все было тщетно, эти пустые хлопоты не могли отвлечь Сору от мыслей. И вот теперь она прогуливалась с Булой, пытаясь найти ключик к тому, как избавиться от той боли, которая преследовала ее. Они шли вместе по тропинке на морозном воздухе.

Сора хотела дойти до большого дуба. Она пообещала себе после этого повернуть к дому. До него было недалеко. Ей хотелось потрогать своей ладонью чешуйчатую кору, ощутить то, что вырезал однажды для них Уильям, когда они прогуливались по этой тропе во время медового месяца, — букву «У», переплетенную с буквой «С», как пояснил он, водя ее пальцами по завитушкам значков. Ей хотелось найти эти знаки, вклинившиеся между памятными надписями других влюбленных, и с любовью ощупать их. Как дура, она желала обнять это дерево, которое хранило воспоминание об их счастье.

Впервые после отъезда Уильяма Сора погрузилась в меланхолию. Весь мир был несправедлив к ней. Она была не нужна своим братьям. Замок Пертрейд без нее жил по-прежнему. Муж уехал, преданная служанка нашла свою любовь. Она оступилась о камень на тропинке и громко зарыдала. В лицо ей ударила ветка, и она отшвырнула эту ветку в сторону. Обхватив Булу вокруг ошейника, она принялась подгонять его вперед.

Була попытался вывернуться, отклониться от веревки, которая указывала дорогу Соре, и Сора стала увещевать собаку:

— Ну же, мальчик. Мы почти уже пришли.

Пес настаивал, чтобы они пошли под деревьями, Сора нашла снова веревку руками.

— Надо же дать белкам собрать орешки, а нам добраться до дерева. Мы и так еле ползем из-за твои шалостей и из-за моей лени. Пошли.

Она взялась за ошейник покрепче и потащила пса.

Пес двинулся, упорно скуля и отклоняясь в сторону от маршрута, обозначенного ей веревкой. Под тяжестью Булы руке Соры стало больно, и она резко дернула его

— Пошли же!

Он взвизгнул так, будто Сора сделала ему больно и она забранилась:

— Глупый пес. Ты огромное дитя. Неужели ты не хочешь идти со мной к дереву? Мы уже скоро там будем.

Була послушно побежал возле нее, но через мгновение вновь стал тянуть ее в сторону. Он остановился и начал обнюхивать землю, путаясь у Соры под ногами, и она в отчаянии отпустила его. Оказавшись на свободе, Була не бросился прочь, как ожидала Сора, а остался стоять на тропинке и залаял.

Этот лай удивил ее. В нем, не было тревоги, однако пес явно не хотел отпускать ее. Казалось, что он был неуверен, в чем-то сомневался.

Упершись кулаками в бока, Сора спросила:

— Була, ты с ума спятил?

В ответ Була крепко стукнулся об нее своей головой, и давно уже стоявшие у Соры в глазах слезы потекли рекой.

— Ну не могу я пока уйти.

Сора помолчала, чтобы сделать вдох и сдержать рыдания, от которых у нее терялся голос.

— Мне надо побыть в одиночестве.

Пес оттаскивал ее от веревки, однако Сора нащупала ее и уцепилась за нее рукой.

— Я не могу уйти с тропинки. В лесу я потеряюсь.

Була не понимал и упорствовал в своем желании увести Сору от обозначенного маршрута. Он толкал ее, а когда она упиралась, то отбегал на несколько футов и просительно скулил.

— Не могу.

Даже собака бросала ее. Эмоции Соры прорвались наружу, и она заплакала с неудержимой горечью. Она отвернулась от Булы и, цепляясь за веревку, неуверенно двинулась по тропинке, а когда он опять забежал перед ней и еще раз бросился под ноги, то она не выдержала.

— Пошел!

Сора наотмашь ударила пса, отчего у нее заныла рука и стало тошно на душе.

— Убирайся, оставь меня в покое. Не нужен ты мне!

Пес скулил, подползал, прижимаясь к земле, в попытке настоять на своем, и завыл, когда Сора замахнулась на него и нарочно промазала. Тогда он уселся посреди тропинки у нее за спиной и принялся жалобно скулить, в то время как она стала сворачивать, держась за веревку и замерла на полшаге, посреди рыданий.

— Что-то не так.

Она верила псу. И даже ее разболтанные чувства не могли поколебать эту веру. Пес был ее глазами, и если он пытался не допустить того, чтобы она шла в эту сторону, значит, на то была причина.

Хлюпая, Сора достала платочек из рукава. Вытерев нос, она прислушалась. Сегодня в лесу было тише. Глухо. Шум приглушен. Пошаркав ногой, Сора обнаружила глубокий лиственный покров на земле; листьев было так много, что, казалось, их не топтали ноги на проторенной тропинке. Странно. И сколотые камни, множество камней. Расставив руки, Сора обернулась вокруг себя. Деревья со своими косматыми ветвями густо обступили ее и вздыбили землю непокорными корнями.

Сора застыла; кулаки сжались на ее груди. Она пальцами разглаживала платочек, закусив губу.

Она была почти уверена, что никогда не забиралась в эту часть леса раньше.

Невероятно.

Если только кто-то не перевесил веревку.

— Була, — неуверенно позвала Сора.

Пес в ответ пролаял и зашелестел листвой.

Подняв голову, Сора принюхалась и почувствовала этот запах: кислый запах, издаваемый мужчинами, которые много часов провели в лесу.

Метнувшись, Сора вцепилась пальцами в веревку и поспешила к собаке.

— Була!

Она услышала, как Була залаял, узнав кого-то, но он не на нее. Сора побежала быстрее, спотыкаясь от охватившего ее ужаса, и услышала тяжелые шаги, нагоняющие ее. Она услышала, как Була зарычал, сначала тихо, но затем рычание переросло в громкий, остервенелый лай. Мужчины закричали, предостерегая друг друга. Раздался человеческий вопль. Була издал отчаянные звуки.

Сора тихо вскрикнула, услышав тяжелый глухой удар словно камень упал на полое бревно. Внезапно полный боли собачий визг стих, и, когда Сора вновь позвала Булу, пес не отозвался.

Задыхаясь от нарастающей паники, она услышала, как какой-то мужчина произнес те же самые слова, которые она слышала и раньше, однако теперь его голос был не приглушенный и узнаваемый:

— Не бойтесь, прекрасная леди. Я люблю вас.

Уильям гордился своей логикой. Свет был бы потрясен, узнай он, что Уильям не верит ни в ведьм, ни в волшебников, ни в злых духов. Он стал скептиком с того самого дня, как поймал пищащего гоблина. Гоблин оказался не больше и не меньше, чем перепачканным, перепуганным человечком, угольщиком, который жил в глухом лесу. Позднее Уильяма уже ничто в жизни не могло заставить изменить твердому убеждению, что люди без всякой причины страшатся неизвестного. Никому, будь то чародей или фокусник, не удавалось продемонстрировать силы, которые Уильям не сумел бы объяснить, поэтому он всегда обращался к логике и видел в ней надежное средство от мошенничества.