Принцесса полагает, что ей ясна проблема.

– Он разбил мне сердце не своим вступлением в лейбористскую партию, – говорит она. – Я так же относилась к тому, другому, вступившему в партию консерваторов. Детей растишь не для того, чтобы они переняли твои симпатии. Или симпатии их отцов, что еще хуже. Цель воспитания – наделить их силами превозмочь свои генетические недостатки и с пользой употреблять свои…

Есть словечко, обозначающее то, ради чего она растила детей, но оно вылетело в окно.

– Вы очень хорошо воспитали детей, миссис Берил, – говорит Эйфория.

Принцесса фыркает. Она не припомнит, чтобы как-то их воспитывала.

В приятную тихую погоду Принцесса любит прогуляться в маленьком парке, бывшем кладбище при церкви Сент-Джонс-Вуд. Эйфория, сопровождающая ее на этих прогулках, всегда предлагает перейти дорогу и заглянуть в Риджентс-парк, там гораздо любопытнее.

– Что же там любопытного? – интересуется Принцесса.

Вместо ответа Эйфория изображает руками круг. Земной шар. Вселенную. Мироздание.

– Если ты предлагаешь поиграть в шарады, – говорит Принцесса, – то изволь уточнить, сколько там слогов и как это звучит.

– Могу покатать вас на лодочке по озеру, миссис Берил.

– Ты? По озеру? С чего мне доверять твоей гребле? В твоей стране ведь нет воды?

Эйфория уже усвоила, что на некоторые вопросы отвечать не нужно.

– Еще можно покормить уток.

– Утки!

Эйфория не исключает, что миссис Берил забыла, кто такие утки.

– Птицы, – подсказывает она.

– Если я захочу покормить птиц, то вывешу за окно кормушку.

Приходится довольствоваться маленьким парком. У него один недостаток – игровая зона, но Принцесса уже научилась избегать вида детей и шума их голосов: гулять надо тогда, когда они на уроках. Эйфория любит детей и всегда огорчается, когда их нет на парковых качелях и лесенках.

– Опять нам не везет, миссис Берил, – говорит она.

– Жаль, – отвечает Принцесса. – В следующий раз надо будет выбрать время получше.

В первую очередь Принцессу манят в парк надгробия. Ей нравится кажущийся беспорядок, в котором они разбросаны, как поганки, под деревьями. Стоит отогнуть ветку – и перед тобой готическая загадка. Некоторые камни выстроены вдоль стен, как не нашедшие спроса картины, некоторые преют подо мхом, целый век не видя света.

– «Удольфские тайны», да и только, – говорит она Эйфории, указывая на ворону, исчезающую в угрюмом подлеске.

– Да, миссис Берил.

– Ты боишься привидений?

– Никогда их не видела. Может, и боюсь.

– Тогда сюда не суйся.

Принцесса, любительница оракулов и сивилл, застывает, чтобы прочесть надпись на надгробии Джоанны Сауткотт, пророчицы восемнадцатого века.

– Будущее всегда говорит с нами женскими голосами, – сообщает она Эйфории. – Мужчины устаревают. Они внемлют только прошлому.

Эйфория, не уверенная в ее правоте, делает то, что ей велено: читает вслух надпись с могильного камня Джоанны Сауткотт. «Смотри, настанет время, когда явлены будут ЗНАКИ, что я тебе предрекла, и ЯВИТСЯ НЕВЕСТА…»

– Прочувственнее, Эмпориум[8].

– Я Эйфория, миссис Берил.

– Что не должно мешать чтению с чувством. Постарайся сделать невесту ослепительной, дитя мое. Представь, что ты сама выходишь замуж с ананасом на голове.

Эйфория просит пояснить, о какой невесте речь и явилась ли она уже.

– Невеста – это я, – отвечает Принцесса. – Поэтому – да, уже явилась. Причем неоднократно.

– Вы были, должно быть, красивой невестой, – говорит Эйфория.

– Меня называли невероятной. Не мне это подтверждать или опровергать. Но могу тебе сказать, что второй мой жених лишился чувств, увидев, как я шествую к нему в подвенечном платье и диадеме. Его откачивали полчаса. Мне пришлось произносить за него клятву вечной верности. Вот только не скажу, который это был – второй или третий.

– Как насчет первого, мэм?

– Он был убит, но не мной, а итальянцами, если меня не подводит память. Для него было бы лучше, если бы я их опередила. Но никогда ведь не знаешь таких вещей заранее. К четвертому и пятому замужествам я уже не видела смысла стараться. Все равно их было не спасти от обморока.

Она заговорщически косится на Эйфорию. Женщина всегда поймет женщину. Она хочет, чтобы девушка смекнула: обмороки были вызваны не зрелищем невесты в подвенечном наряде, а предвкушением того, какой она предстанет, оставшись без него.

В ответном взгляде Эйфории сообщничества нет. Молдавская потаскуха поняла бы меня лучше, думает Принцесса.

– Сколько раз вы побывали невестой, миссис Берил? – интересуется Эйфория.

Принцессе не хочется признаваться, что она забыла. Она приподнимает сначала левую руку, потом правую.

– Больше, чем пальцев на руках.

Еще ей нравится просить Эйфорию читать почти полностью стершиеся надписи на надгробиях; потом, когда таращащая глаза Эйфория ничего не находит, она подсказывает ей, что там было.

– Здесь покоится тело Абигейл Миллз, – сочиняет она, – женщины, все отдавшей мужчине, который не заслуживал ничего, а теперь наслаждающейся вечной жизнью, покуда его плоть истлевает, пожираемая червями, в отличие от его совести, которую никогда не мучили.

– Как мне нравятся ваши описания, миссис Берил! – говорит Эйфория. – Но как вам удается увидеть эти слова, не надев очков?

– Они сами ко мне приходят, – отвечает Принцесса. – Я чувствую их кончиками пальцев. На-ка, пощупай вместе со мной!

Она берет указательный палец Эйфории и водит им по самому гладкому из нерухнувших надгробий.

– В память об Элизабет Старридж – чувствуешь? – жене, матери, благотворительнице и директоре школы, спустя годы верной, но неблагодарной службы на благо ее общины спутавшейся с дьяволом и низвергшейся в ад с улыбкой на лице.

Эйфория вырывает у нее руку.

– Удивительно, что такая женщина похоронена на христианском кладбище, – говорит она сердито.

– Подозреваю, что было не так. Должно быть, сам дьявол приволок ее сюда под покровом ночи. Можем наведаться сюда после полуночи и проверить, не навещает ли он ее. Может, даже цветочки ей приносит.

Потом Эйфория спросит мнение Насти об этих россказнях.

– Вздор! – отмахнется Настя. – Миссис Берил водит тебя за нос.

– Зачем?

– Думает, что ты невежественная уроженка колонии и веришь в черную магию. Мой тебе совет, поищи другую работу.

Принцесса отдыхает на скамейке напротив пустой детской площадки. Почему-то ее успокаивает картина неиспользуемых канатов и мостиков.

– Здесь так тихо, – говорит она Эйфории.

Та собирается что-то ответить, но Принцесса касается ее руки. Тихо, не будем нарушать тишину.

На соседней скамейке сидит пожилой мужчина в меховой шапке. Он так низко наклонился вперед, что почти зажал коленями голову. Не похоже, чтобы он молился или рыдал. Скорее, он вдыхает заветные запахи земли. Вынюхивает мертвецов. Видно, что он тоже наслаждается тишиной парка, деревья которого заглушают уличный шум, а тут еще редкий случай – ни одного самолета в небе!

К его ноге подбегает белка, принявшая его позу за желание пообщаться или предложить ей что-нибудь съедобное. Мужчина беззлобно прогоняет ее движением ноги. У тебя свой мир – так толкует это его движение Принцесса, – а у меня свой. Его мировосприятие созвучно ее. Парки – это чудесно, особенно для общения с духами давно ушедших, но у тех, кто здесь задержался, ощущается перебор межвидового общения.

– Чем еще вы занимались в парке, кроме разговоров про дьявола? – спрашивает Настя у вернувшейся Эйфории.

Та за невозможностью вспомнить что-то еще упоминает белок.

– Ну, так это крысы, – говорит Настя.

В некий стародавний период человеческой истории совершилось, как утверждают антропологи, страшное преступление. Брат до смерти забил брата. Мы бросили садоводство ради охоты. Мы съели бога. Мы прогнали козла в пустыню. Мы убили отца своего.