Нескончаемый стыд жужжал вокруг Шими, как рой шершней. Деяние, разоблачение деяния, кара за деяние. Спустя годы Шими раз за разом снилось, что он – его мать и что на нем лежит отец. Он все еще помнит, каким мягким был в этом сне его разинутый рот.

Дальше той затрещины как будто не пошло. Но его смирение оказалось прообразом дальнейшего.

В присутствии отца он не чувствовал себя мужчиной.

– …Тебе очень идет, – говорит Эйфории Принцесса. – Не уверена, удобно ли тебе будет помогать мне в этом в ванной, но на открытие сессии парламента или на встречу с королевой ты теперь вполне могла бы отправиться.

Эйфория старательно исполняет реверанс.

– Для того и куплено, миссис Берил.

– Где ты предполагаешь повстречать королеву? У меня под кроватью?

Сарказм Принцессы Эйфории нипочем.

– Нет, миссис Берил, в ее доме.

– Она предложила тебе работу?

– Нет-нет, мне очень нравится работать у вас. Просто наведаюсь к ней на чай.

С этими словами она распускает шнурок, стягивающий ее цветастую сумочку, и достает приглашение на летний прием в королевском саду.

– Это «Примарк»? – интересуется Принцесса.

Эйфория недоуменно смотрит на приглашение.

– Я не об этом, – говорит Принцесса. – Я про сумку. Ладно, показывай.

Эйфория показывает Принцессе свою сумочку.

– Я про приглашение!

Сконфуженная Эйфория роняет приглашение, после чего с трудом поднимает его из-за узости юбки.

– Смотри не урони чего-нибудь при принце Филиппе, – советует ей Принцесса.

Она с некоторым раздражением изучает приглашение от лорда-камергера на прием в саду Букингемского дворца. Саму ее приглашали в Букингемский дворец всего четыре раза, что, учитывая ее почтенный возраст и связи, очень мало по сравнению с одним разом Эйфории, не способной похвастаться ни почтенным возрастом, ни связями.

– Что за службу ты сослужила обществу, заработав это приглашение? – интересуется она.

Эйфория сияет от гордости.

– Мой муж – пожарный.

– Это прием для пожарных?

– Он рисковал жизнью, спасая младенца. Целых два раза.

При упоминании первого младенца Принцесса морщит нос, а при упоминании второго отворачивается.

– Тогда объясни, зачем явилась сюда в платье, в котором собралась к королеве? Ты отправишься туда после работы? Не поздновато ли для приема в саду?

– Я надеялась на ваш совет, миссис Берил. Настя говорит, что по части королевского протокола вы – надежный авторитет.

– Не хочешь ли ты сказать, что ты и эта молдавская неряха обсуждаете в моей кухне королевский протокол?

Эйфория загораживает лицо приглашением от лорда-камергера.

– Не все время, миссис Берил.

– На какую же тему тебе понадобился мой совет? Годится ли твое платье?

– Оно не слишком яркое?

– Да уж, яркое, но, исходя из моих знаний о королеве, оно ей, скорее, понравится. Она много раз объезжала страны Содружества и пристрастилась к этническим одеяниям. Принц тоже любитель смуглых женщин в ярких одеждах. Я бы посоветовала еще тюрбан, если он у тебя есть. Если нет, я бы соорудила его тебе из скатерти. Только не огорчайся, если тебе не удастся ни с кем из них поздороваться за руку.

Это предположение Эйфория отметает решительным движением головы. Похоже, она сама кое-что смыслит в королевском протоколе.

– В приглашении написано, что хозяевам доставит удовольствие мое общество, – говорит она. – Значит, рукопожатие будет. Что передать ей от вас?

Принцесса размышляет.

– Было кое-что, да я запамятовала, – говорит она.

Настя, находясь в кухне, подслушала этот разговор.

– По-моему, вид у тебя в самый раз для встречи с королевой, – говорит она Эйфории, улучив момент остаться с ней наедине.

– Миссис Берил того же мнения.

– Нет, просто миссис Берил к тебе снисходительна. Извини, но для нее ты – дешевое развлечение. Пакетный тур. Так уж англичане относятся к чернокожим.

– Она сказала, что мое платье красивое.

– Да, для чернокожей.

– Я и есть чернокожая.

– Миссис Берил видит твою черноту иначе. Мой дружок читал книгу о том, что для людей Запада восхищение культурой восточных народов – способ смотреть на них сверху вниз. Высокая оценка – новый вид империализма.

– Я не с Востока.

– Для людей Запада все мы – Восток.

– Ну и ладно, все равно я пойду на прием в саду в этом платье.

– И правильно. Только не дай королеве оскорбить тебя словами, что у тебя славный вид. Ты ее опереди, первой скажи ей, что она славно выглядит.

– Передать ей что-нибудь от тебя?

Настя задумывается.

– Скажи ей, что времена культурного присвоения прошли.

Эйфория кивает, хотя про себя решает, что не станет говорить такого королеве.

– И спроси ее, – спохватывается Настя, – не найдется ли у нее свободного принца мне в мужья.

Чтобы доказать свое утверждение о высокомерно-снисходительном отношении миссис Берил к экзотике, Настя на следующей неделе надевает на работу молдавский национальный наряд. Она уверяет Эйфорию, что это взбесит миссис Берил.

– Как я выгляжу? – спрашивает она хозяйку, вертясь перед ней.

– Дерьмово, – отвечает Принцесса.

Простимся, Дорогой Дневник, с дорогим Альбером, но прежде чем перейти к «Б» – собственно, никаких «Б» я не наскребу, не считая Болдуина, поцеловавшего мне в детстве руку, и Блэра, поцеловавшего меня в щеку в старости, – я должна подчеркнуть свою решимость не уходить из жизни в таком потрясении и ожесточении, как вышло у Альбера. Изволь располагать все в строгом порядке, не то под конец взвоешь. Записывай, что где лежит. Так, на всякий случай. Препятствуй расползанию.

Так называемая деменция, решила она, – всего лишь неспособность соблюдать внятную систему регистрации. Лишиться ума значит забыть, как ей пользоваться.

Чем больше я забываю имен, тем больше придумываю. Скоро уподоблюсь Богу: буду знать всех только по присвоенным мною самой именам. Придумала фамилию Дементьевна для молдавской потаскухи, за плату сидящей со мной всю ночь на случай, если я свалюсь с постели, а на самом деле занимающейся сексом по мобильному телефону, лишь только я погашу свет. Не удивлюсь, если в число ее клиентов входят Пен и Сэнди. «А сейчас я снимаю пояс с подвязками…»

Впрочем, у моих ребятишек есть оправдание: они женаты на фригидных стервах.

Настиер Дементьевна…

Вышло так правдоподобно, что вряд ли я это сочинила. Либо мне попалась на глаза ее визитная карточка, либо она – русская теннисистка, которую я случайно увидела на огромном, от пола до потолка, телевизоре, купленном мне Пеном для просмотра Уимблдонского турнира, – все что угодно, лишь бы старая карга сидела смирно. (В свою бытность теневым министром труда и соцобеспечения Пен предлагал снабдить 52-дюймовыми телевизорами всех жителей страны старше семидесяти лет. Телевизор вместо пенсии. Или это был Сэнди?)

Альбер запал бы на эту потаскуху. «Где это, Дементьевна, дорогая? Куда подевалось?» Она бы уж ему показала, не сомневаюсь! Я никогда не была той женщиной, которая была ему нужна. Да и он не был моим мужчиной, если для меня вообще существовал правильный мужчина. Лучшее, что я могла получить, – некто, мало мозоливший мне глаза. Спутник на те часы или минуты, когда я в нем нуждалась.

Все слишком засиживаются. Только что у меня побывала пара правнуков. Их цель – добиться, чтобы я упомянула их в своем завещании, потому что в нежности ко мне они не замечены. Наверное, это внуки Пена. Пена я назвала, если верить мне, в честь Пенфея, съеденного живьем родной матерью. Сэнди, что не менее очевидно, обязан именем Тисандру, убитому Медеей. Ох уж эти мамаши! Я принадлежу к продолжительной и гордой традиции сыноубийц. Жаль, что я не родилась на две тысячи лет раньше – хотя почти что тогда и родилась…