А вдруг она? А я одет как бомж, еще брильянтин этот дурацкий – лучше уж мои кудряшки… Глаза у нее как калейдоскоп – не оторваться: внутри серого ободка зелено-желтые лучи с коричневыми метеоритами. Посмотрела – аж сердце затрепыхалось. Нет, не Рябинкина. Померещилось. Точно померещилось. Так о землю бабахнуться, и не то привидится.

Я пришел в себя, когда вернулся Гришка.

– Ого, да у тебя богатый улов сегодня! Новичкам везет.

Он принялся пересчитывать мой заработок.

– Пятак, новенький!

– Мальчуган дал, лет пяти, наряженный в костюм морячка, в голубом берете, – припомнил я.

Одной рукой мальчик тянул за веревочку деревянный разноцветный кораблик на колесах, а в другой держал пятачок. С ним была молодая женщина с толстым томиком стихов в руках, в строгом шерстяном платье с белым накрахмаленным воротником и маленькой круглой шляпке, по форме напоминающей головной убор стюардессы. Гувернантка, наверное.

– Пятиалтынный… – продолжал Гришка.

– Пятнадцать копеек барышни положили, смешные, раскрасневшиеся, пухленькие.

Их было пять, разного возраста, но все на одно лицо. Одеты – жуть, платья в каких-то цветастых рюшах. Прогуливались с маменькой и папенькой, раздувшимися от гордости за своих чад.

– Еще пятак и семишник…

Пять копеек и две копейки – от Рябинкиной. «Итого двадцать семь копеек», – посчитал я про себя. И про Рябинкину почему-то решил Гришке не рассказывать.

– А у меня сегодня почти целковый! Когда еще так повезет? – он расправил плечи и посмотрел на кончик начищенного ботинка.

Я выдержал паузу и неторопливо достал из кармана золотую пятирублевую монету.

– Полуимпериал? Ай да фокусник! Ай да Серега! – Гришка взял монету, подкинул ее на чумазой ладони, попробовал на зуб. – Откуда?

– Дамочка подарила, черноглазая. Что-то бормотала непонятное – иностранка, наверное… И одета элегантно. Прическа у неё смешная: кудряшки, уложенные полумесяцем и прикрытые по бокам белыми кружевными салфетками, – один в один Фея-крестная из сказки про Золушку. Вышла из театра, подошла совсем близко и вдруг заплакала. Я как раз исполнял арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» Чайковского – мой коронный номер, не один конкурс с ним выиграл. Я даже испугался – подумал: «Может, сыграл плохо?» А она достала монету, завернула в шелковый платок и положила мне в руку. – Я показал Гришке надушенный платок с вышитыми на нем латинскими инициалами «I. T.».

– Да ты, Шишкин, оказывается, галантерейной души человек! На сопливой барышне полуимпериал заработал!

Я уловил в голосе Гришки завистливые нотки. Он стряхнул картуз, вернул мне все монеты, кроме пятирублевки. Ее спрятал к себе в карман.

– Увидит кто – отберет. Разменяю – отдам. Айда за мной! Закатимся в трактир, наедимся от пуза! Отметим твой… как ты там сказал – дебют? – Гришка припустил по Осыпной. – Только к процентщику заглянем, пока не стемнело.

С Осыпной мы свернули на Ошарскую. На первом перекрестке Гришка отодвинул доску в заборе и проскользнул в дыру, меня оставил ждать снаружи.

На улице заметно похолодало, на город понемногу опускались сумерки. Я достал из рюкзака ветровку, накинул на голову капюшон, чтобы не привлекать внимание, и слился с забором.

Ошарская мне не понравилась: народ здесь обитал подозрительный, в основном подвыпившие оборванцы. Издалека доносились протяжные песни, которые раззадоривали без того не умолкавших собак. Бревенчатые домишки делали улицу похожей на деревню, кирпичных зданий было раз-два и обчелся. От взглядов проходящих мимо людей мне сделалось совсем нехорошо – я отодвинул доску и проскользнул в дыру.

Оказался я внутри просторного двора, общего для нескольких строений, с раскиданными по периметру поленницами и белыми пятнами развевающихся на ветру простыней. Побродил туда-сюда вдоль забора. Посмотрел на часы – девятнадцать пятьдесят пять. Прошло пять минут, еще десять – Гришки все не было.

«А если он исчез с моими пятью рублями?» – обдала меня жаром шальная мысль. От нее стало совсем тоскливо. Ведь я про Гришку ничего толком не знаю. Можно, конечно, найти его дома, на Студеной, если это вообще его дом…

События сегодняшнего дня начали разворачиваться в моей голове совсем в другую, неправильную сторону. От волнения я стек по забору на сырую траву и обхватил липкую от брильянтина голову руками.

С улицы послышались голоса. Говорящие остановились где-то совсем близко, у забора. Прямо за моей спиной раздался пробирающий до мурашек хрипловато-сиповатый бас-баритон:

– Все понял? З-з-завтра в полночь приступим. Наш орел отбудет на выставку тушить пожар, а вы с Сивым за-за-заберетесь в дом. Окно кабинета выходит на за-за-задний двор, второй этаж, третье справа. В кабинете за столом у стены – портрет, за портретом – сейф, в нем бумаги. Сейф вскроешь, бумаги сожжешь, все без разбору. Если найдешь деньги или ца-ца-цки – все твое.

– «Балериной» вспороть али Акробата с собой взять? – Голос второго был живее и моложе, этакий лирический тенор.

– Возьми Акробата, нам г-г-главное все сделать без лишнего шума.

– А ежели застукает кто?

– Не за-за-застукает, охрана тоже отправится на пожар – там понадобятся люди, – останется только прислуга, но она живет в другой части дома.

– А петуха на выставке кто пустит?

– Пианист с помощниками организуют. Все будет точно, как в аптеке.

– Башмак твой Пианист, погорим мы с ним! – Тенор с размаху пнул ногой забор. Тот задрожал, и я вместе с ним.

– Не паникерствуй, все сделают как надо. Завтра в одиннадцать приходи на бал к Арапу, там все обсудим…

Чья-то фигура неожиданно вынырнула из темноты. Я от ужаса чуть кадык не проглотил.

– Айда кутить! Чего расселся? – радостно заорал Гришка.

– Тише, не ори, – прошептал я и приложил палец к губам.

– Атас! – выкрикнул тенор, и за забором послышались торопливые шаги разбегающихся в разные стороны заговорщиков.

– Ты че? – прошептал Гришка.

– Тише ты! Тут такое дело… – Я дернул приятеля за руку. – Бандиты какие-то сговаривались на дело! Ноги надо отсюда уносить, не то влипнем.

Скрипнула калитка. Мы с Гришкой припустили через двор и спрятались за поленницей. Потом мелкими перебежками пробрались между домов, выбрались с другой стороны улицы – и наутек дворами.

Отдышались только у следующего перекрестка.

– Хвоста вроде нет. – Я вгляделся в темноту.

– Откуда ему быть-то? Примерещилось тебе, Серега. – Гришка с улыбкой похлопал меня по спине.

– Все слышал своими ушами, что-то серьезное затевают. Про выставку еще говорили.

– Про выставку?.. Ладно, расскажешь все подробно за ужином, – может, правда что путное услышал. Деньгу я твою разменял. Держи, припрячь получше, рубль с мелочью оставь в кармане. Да пересчитай сначала – все без обману, процент я со своих заплатил.

Я почувствовал, что краснею, вспомнив, какие мысли бродили у меня в голове. Чтобы реабилитироваться в собственных глазах, сказал:

– Разве ты можешь обмануть, Гриш!

Гришка приподнял бровь:

– Врать – себя не уважать! Деньги лучше в ботинки спрячь, так надежнее. А теперь айда в трактир! – Он махнул головой в сторону двухэтажного здания.

– Только я угощаю! – не удержался я.

Мы подошли к крепкому наполовину бревенчатому дому. На кирпичной стене прямо над крыльцом висела табличка: «Трактиръ. Кузьмичъ», рассекая бревенчатые стены второго этажа – другая, вертикальная, с надписью «Нумера».

– Может, где-нибудь в более приличном месте поедим? – аккуратно предложил я, услышав долетающие из трактира звуки расстроенного пианино и фальшивый женский голос, выводящий приторный романс.

– Ишь, ресторацию ему подавай! В приличное место нас с тобой, Сергей Шишкин, не пустят: мордой не вышли. А это, между прочим, лучший трактир в этой части города, здесь закуску бесплатную дают! – Гришка решительно подтолкнул меня к крыльцу.