– Ух ты, девяносто шестой! Год Всероссийской выставки!

Вытянул из рюкзака наушники, – штука занятная, но без телефона ни о чем. Достал пенал. О, шариковая ручка! Автоматическая. Таких в то время в России еще точно не было. Вынул тетрадь, почиркал.

– Авторучка шариковая. Хочешь, подарю?

Гришка заинтересовался. Тоже почиркал в тетради. Положил ручку в карман. Улыбнулся.

– Вона как… А я тебя сразу заприметил. Сначала подумал – цыганенок. Волосы темные кучерявые, зубы белые – аж глаза слепит, одежа какая-то несуразная, башмаки затейливые – нигде таких не видывал. Присмотрелся получше – взгляд у тебя бесхитростный, простой совсем, хоть глаз и карий, пушок на щеках и конопушки вокруг носа, как у девчонки, а сам какой-то потерянный, да еще со скрипочкой. Точно не цыган! По повадкам барчук вроде. Думаю: кто таков? – Гришка расхаживал туда-сюда, засунув руки в карманы.

– А ты, значит, Серега, и у тебя ни денег, ни дома, и податься некуда? А как в свое время вернуться, знаешь?

– Понятия не имею. – Я пожал плечами.

Запах колбасы становился все нестерпимее. Я посмотрел на часы. Пятнадцать тридцать три. Ого, как время летит! А у меня с утра маковой росинки не было, я бы сейчас крокодила съел!

Гришка поднял на меня ласковые глаза и, как будто прочитав мои мысли, спросил заботливо:

– Есть хочешь?

– Хочу.

Мы нырнули во внутренний двор за домом Костроминых, туда, где сейчас вход на Мытный рынок, и оказались, как сказал Гришка, на Мытном дворе.

Он поражал своим колоритом. На первых этажах задних фасадов зданий – многочисленные лавки с живностью, рыбой, зеленью и прочей провизией. Сюда же, на Мытный двор, выходили двери мясных ларьков, а со стороны дома Костроминых была та самая «Колбасная», которая терзала меня запахами. Аромат колбас смешивался со сладковатым запахом сырого мяса, шибающим в нос духом квашеной капусты и пряными нотками селедки. Отовсюду свисали луковые и чесночные связки. Двор гудел: кудахтали куры в клетках, продавцы расхваливали товар или просто судачили. Около мясной лавки, словно бормашина, визгливо жужжал точильный станок.

Гришка пробежался вдоль лавок, здороваясь и болтая с торговцами. У некоторых прилавков он останавливался и бойко торговался. Если цена устраивала – распихивал купленный товар по карманам, сияя, как медный пятак. Я внимательно считал Гришкины затраты. У худого седого старичка он купил две луковицы и две молодые морковки, отдал за все две копейки и был очень доволен. У бойкого парня с деревянным лотком и кучерявым чубом, задорно выглядывающим из-под картуза, – два вареных яйца за пятак. В рыбной лавке Гришка долго приценивался к жирной блестящей селедке, но отошел без «улова», негромко обозвав «жилой» круглую краснощекую тетку.

Мы вышли со стороны Алексеевской и заглянули в источающую душистый аромат булочную, где Гришка купил буханку вчерашнего черного хлеба за три копейки. От булочной повернули направо. Прошли здание полицейского участка. Гришка сказал, что там можно найти Петровича, если он не в будке на Мытном.

На пересечении Алексеевской и Осыпной, известной мне ранее как улица Пискунова, мы перешли дорогу и оказались у деревянной ограды сада, в центре которого блестел на солнце небольшой слегка запущенный пруд. Перескочив через заборчик, устроились прямо на траве в тени деревьев рядом с прилично обветшавшей беседкой в восточном стиле.

Пока я разглядывал еще не исчезнувший Черный пруд и сад, на месте которых трудно представить современные строения, Гришка готовил трапезу. Он достал из деревянного ящика флягу с водой, соль в бумажном кулечке и перочинный нож, расстелил на траве большой замасленный лист бумаги, выложил на него яйца, покромсал хлеб. Потом ловко очистил луковицы и обстругал морковку.

– Давай подкрепляйся, я угощаю, – довольно пробубнил он, смачно откусывая от целой луковицы.

– Как ты это ешь? – сморщился я.

– Эх ты, барчук, от лука нос воротишь! Важен не обед, а привет! В хорошей компании и лук сладкий!

– Я сладкое не очень люблю, все больше бигмак с латте из «Макдоналдса» или темный бургер из KFC. Мать, конечно, ругается: говорит, фастфуд – это зло. Но я от него как-то сразу добрею. – Я проглотил кусок хлеба и звонко хрустнул морковкой.

Гришка смотрел на меня непонимающе.

– А, ну да, забыл. Есть у нас такие трактиры с готовой едой и непонятными названиями. В них очень вкусные бургеры. Это когда большую булку режут пополам и укладывают между половинками огромную котлету из говядины или курицы, добавляют сыр, соус, соленый огурец или помидор. Пальчики оближешь!

– Я котлеты люблю, а еще уху из стерляди аль осетра. Раньше отец рыбачил – бывало, и нас с братом брал побаловаться. Притащим рыбы всякой – где мелочь, а где покрупнее. Мамка такую уху сварит с пшеном – одним духом можно пообедать, ложка стоит. – Гришка задумчиво постучал яйцом по ящику и принялся счищать скорлупу.

– У тебя брат есть? Старший? Здорово! – Я тоже принялся за яйцо.

– Старшой, Федька. Он у меня знаешь, какой умный! Ремесленное училище закончил. Помощник механика.

– А у меня сестренка, маленькая совсем, шесть лет всего. Смешная, Гоженькой меня зовет. Заговорила она рано, в годик, и вслед за мамой – «Сереженька» не выговаривала, так и привыкла.

При мыслях о Дашке мне стало совсем тревожно: представилось, как она сидит в саду одна-одинешенька.

– Федька у меня брат что надо. Он в люди выбился. Отец, как выпьет, всегда им похваляется. Он у нас гартмановские элеваторы запускал. – Гришка надулся, как голубь, от важности.

– Какие-какие элеваторы? – От неожиданности я даже горбушкой поперхнулся.

– Эх ты, ничего не знаешь! Вагончики такие, которые на гору поднимают. – Он протянул мне флягу.

– Фуникулёры3? Ого! Знаю про такие: Кремлёвский и Похвалинский, в Википедии читал. Принцип действия у них улётный, без электричества, с противовесом4. В вагонах находятся ёмкости с водой. Когда на верхней станции баки наполняются, на нижней находятся вагончики с пустыми баками. Верхние вагоны под действием силы тяжести спускаются по рельсам, а нижние, наоборот, поднимаются.

– Точно. Я на них разок даже в первом классе проехался!

– Здорово! До нашего времени они не сохранились, но Кремлевский фуникулер планируют восстановить. А мне можно прокатиться?

– Скатаемся как-нибудь! – небрежно бросил Гришка и громко, словно яблоком, хрустнул второй луковицей.

– О, как я мог забыть! – Я достал из кармана яблоко.

– Хочешь? Угощаю, – и потянулся за Гришкиным ножом.

– Стой! – Гришка встрепенулся. – Это то яблоко, которое ты нашел, когда очнулся?

– Ага.

– Слушай, а может, это не простое яблоко, а волшебное? – Он немного сконфузился на последнем слове. – Я вот подумал: может, его тебе бабуся подбросила, чтобы ты мог вернуться в свое время?

– А это мысль! Стоит только откусить, и я вернусь в то же время на то же место… – Я мысленно представил подворотню, ведущую к Покровке, трех преследующих меня широкоплечих «цепных псов» и резюмировал: – Нет, сейчас я его есть не буду.

– Правильно, – поддержал меня Гришка, – сначала надо разобраться, как оно работает, чтобы не перевести продукт зазря. Я еще вот что думаю: есть яблоко нужно в том самом месте и в то же самое время. Завтра попробуем.

После обеда мы отправились к Гришке – он решил меня переодеть, – потом на Покровку: там, как он выразился, в это время самый клев.

Оказалось, Гришка, как и я, жил на Звездинке. Я – на нечетной стороне улицы, в доме номер пять, многоэтажке с детской библиотекой прямо за домом чертежника, где когда-то работал Максим Горький, а если точнее, Алеша Пешков. Дом чертежника стоял на своем месте, а моего, естественно, еще и в помине не было. Гришка жил на другой стороне, ближе к пересечению Звездинки со Студеной. Его дом до нашего времени не сохранился, поэтому увидел я его впервые. Домик был маленький, бревенчатый, почерневший и слегка покосившийся.