Батибат повязал Чёрный Еретик.
Алина кусает нижнюю губу, проезжается зубами по содранной до того коже. На языке оседают металл и соль.
Возможно, потому что Дарклинг говорит загадками.
Возможно, потому что он не договаривает.
Возможно, потому что она его подозревает в охоте на себя.
Будь у неё фамильяр, все эти вопросы можно было бы задавать ему, но ныне Алину разрывает тысяча мыслей, а высказать их некому: Зоя обсмеёт её, несмотря на выказанное ранее радушие, которое было и не радушием вовсе, а взаимовыгодным партнёрством. Возможно, пустым, потому что вполне вероятно, что она облажается с зельем на втором испытании.
«Полуведьма выдумала себе внимание», — скажет Зоя. Возможно, будет права. Она и её ревность.
Алина Старкова — нонсенс для Академии Незримых Искусств и мира тёмной магии. И магии в принципе. Но стоит ли рисовать себе на спине мишень для каждого, кто её окружает?
Неожиданно холодный ветер пронизывает её сквозь одежду. Алина передёргивает плечами, но вовсе не от холода: она вспоминает ощущение чужой силы. Тёмной, могучей, наплывающей и словно оскаливающей ей свою клыкастую пасть.
Во сне Алина могла бы списать это на помутнение собственного рассудка. Ныне она понимает, что такое не могло померещиться: сила, будто бы дремлющая на дне кварцевых глаз, в штиле глубокого голоса, реальна.
Слишком ярким оказался собственный трепет. Будто бы перед ней приоткрылись врата в невиданную до того обитель. Чувствуют ли это другие? Позволяет ли Дарклинг приподнять завесу при посторонних?
Она снова надумывает себе свою же уникальность. Возможно, потому что ей не хочется чувствовать себя одной из массы кого-то.
Возможно, это позволит ей не ощущать проклятое одиночество, скребущее в костях; или же сравнимое с укусами блох в собачьей шкуре. Именно так оно воспринимается: резко, больно, противно. Разве осталось у неё хоть что-то? Родителей Алина никогда не видела, Ана Куя осталась в приюте, где она выросла; Мал, при всей своей широте души, остался в ином мире, где Алине теперь не найти места.
Только если отказаться от собственной сути.
От одной только мысли об этом, о потере своей уникальности, вскипает и пузырится кровь. Ведьминская кровь, пускай даже наполовину. Даже если это отдаляет её от других.
Не похожие ли чувства испытывал Чёрный Еретик, когда от него все отвернулись? Пускай причиной было небывалое могущество. Нежелание подчиниться. Или же стремление отомстить за совершённое веками ранее?
По спине ползут мурашки. Если вдруг… если всё-таки вдруг она права, сколько же лет этому колдуну?
Алина ощущает смутное желание дать себе пощёчину, потому что в нынешнюю секунду она пытается романтизировать чужой образ. Изгнанник совершил множество злодеяний ради достижения цели, но ведь это не помешало бы ему чувствовать себя одиноким?
Она спотыкается: мысленно; физически же припадая рукой к широкому стволу дуба. Небо над головой бесстрастно-серое. Ему нет никакого дела до дум в голове какой-то полуведьмы.
Изгнанник.
«Полуведьма не возвысится, не поможет изгнаннику!»
Чушь какая-то.
Кора под пальцами старая, шероховатая и матовая. Углы трещин впиваются в ладонь, пока в голове нарастает сумбур, сплошной хаос из абсурда и попытки выстроить какую-то логическую цепочку.
Разве кто-то из изгнанников остался жив? Их имя вписывают в историю посмертно, объявляя вне всеобъемлющей гнилой любви Церкви. Кому сама Алина могла помочь, раз все, кто был наречён не самым лестным титулом, давно лежат в могилах?
Если только…
Она шумно выдыхает.
Чёрного Еретика не убили. Его сила покоится меж гранями мира, в самой тьме, где нет места жизни, в то время как его самого заточили.
Не убили.
Его заточили.
Перед глазами проносятся увиденные в книги рисунки. Создатели тома не сильно были обеспокоены визуальным сопровождением, а потому довольствоваться осталось малым.
Бледная рука на фоне тёмного, неравномерно грязного неба, словно кто-то грубо растёр мягкий карандаш.
Но небо ли это?
Алина не успевает за собственными рассуждениями, привалившись к стволу плечом. И, наверное, только инстинкты выдёргивают её из этой трясины, заставляя прислушаться.
Она каменеет. А после медленно выпрямляется, заставляя себя слышать что-то ещё, кроме шума крови в ушах.
Птицы перестали петь.
В лесу стало тихо. Слишком тихо. Настолько неестественно, словно кто-то вывернул колесо громкости на самый минимум или попросту выдернул шнур.
Аккомпанементом этому осознанию служит раздавшийся гомон из мерзкого писка, схожего с ультразвуковой волной. Она не хочет знать. Совершенно точно не хочет.
Писк нарастает. Это не крысы. Летучие мыши.
— Да чтоб вас котлом прихлопнуло, — выдыхает Алина.
И оборачивается.
***
Если крыс было много, то летучих мышей — вдвое больше. Они атакуют одним чёрным облаком: пищащие, цепляющиеся за одежду и волосы, пока Алина бежит стремглав, не зная, в ту ли сторону, но — бежит, настигаемая очередной чумой, которую возглавляет новый князь Ада.
Видимо, первого больше погулять не пустили.
Едкость собственных мыслей должна радовать, но времени на то, чтобы похвалить себя за несгибаемую силу духа, нет.
Сквозь шум, визг и демонические угрозы Алина успевает расслышать имя. Пурсон. Что ж, такими темпами она сможет коллекционировать всяких ублюдков, несущих с собой хаос и мерзких, желающих разодрать её на части тварей.
«В очередь!», — хочется гаркнуть ей.
Свисток ведьм помог бы, да только крылатые гады оказываются куда пронырливее своих предшественников и выбивают несчастную трубку из пальцев до того, как Алина успевает изгнать всю эту братию обратно в ту дыру, из которой они выкопались.
— Да отстань ты! — она отмахивается и возводит вокруг себя воздушные щиты простым заклинанием, оглядываясь. Это спасёт от проклятых тварей хотя бы ненадолго.
Демон же скалится, наступая. С большей резвостью, чем прошлый, или с меньшей долей пафоса, он цедит те же слова, сказанные до того Асмодеем: обещанием не позволить полуведьме возвыситься и помочь изгнаннику.
Еретику? Илье Морозову? Кому, чтоб вас Геенной громыхнуло?!
— Да я понятия не имею, о чём ты! — Алина рявкает и уворачивается, но клинок в уродливых пальцах, испещрённых рытвинами и коростами, успевает её задеть по предплечью, разрезая одежду и кожу, словно раскалённый нож — масло. Она вскрикивает, отвлекается на полученную царапину и, наверное, только не пойми чья благодать позволяет ей увернуться от второго выпада. Алина отскакивает в сторону, отмахиваясь курткой от летучих мышей и сквозь своё же рваное дыхание повторяя заученные строки. На создание новых щитов у неё нет драгоценных секунд.
Демон дёргается. И глядя на неё с высоты своего роста, в окружении полчищ своих заразных маленьких крылатых вестников, начинает хохотать.
Возможно, ей не хватает сосредоточенности.
Возможно, магия в очередной раз отказывает или слова путаются в голове, но Пурсон не рассыпается пылью и не падает в разверзнувшуюся под ним бездну.
— Полуведьма, — он оскаливается пастью из гнилых зубов. Алина ощущает идущий от него смрад: чумы, мучений и смерти. Возможно, позже её затошнит. Если позже наступит.
Алина делает шаг, второй, третий, не глядя себе за спину.
Нет, она никак не может здесь умереть. Ни за что. Она обязана найти того, кто призвал проклятых демонов и заставить его поплатиться.
Шаг, второй, третий.
Алина охает, когда спиной врезается во что-то. Мысли не успевают сформироваться в подобие чего-нибудь чёткого и разумного.
Она не успевает обернуться, ощущая чужие ладони на плечах, и вздрагивает: от прикосновения и раздавшегося за спиной голоса. Спокойного и ясного, словно полная луна на чёрном полотне неба.
— Пурсон, у тебя всё такие же отвратительные манеры.
Дарклинг.
Почувствовать бы себя той самой девицей в беде, но у Алины в голове роятся вопросы, жужжат премерзко, не давая и секундной передышки: что он здесь делает? Не может ли быть это ловушкой?
